Но на днях ей позвонила Полина. И огорошила:
– Все, конец твоей вольнице. Я риелтора наняла. Завтра твою квартиру смотреть придут.
– Кто придет? Зачем? – не поняла сестра.
– Ну, как – кто? – терпеливо объяснила та. – Покупатель. Мы с мужем надумали дачей обзаводиться. Нам деньги нужны. Моей половины, за эту квартиру, как раз должно хватить.
– Но…
– Послушай, Яна, – саркастически произнесла сестра. – Эта квартира принадлежит в равной степени тебе – и мне. Ты пожила в свое удовольствие – и будет. Все должно быть по-честному. Впрочем, если не хочешь продавать – отдай мне мою половину ее цены. Риелтор сказал, это будет…
…И Полина назвала такую сумму, что старшей сестре оставалось лишь ахнуть. Подобных денег ей не раздобыть никогда – даже если она вдруг продаст все свои картины. И все задумки по поводу будущих картин. И все свои мозги вообще.
– Итак, Полина была в своем праве, и квартиру на «Кропоткинской» продали, – закончил свой рассказ полковник. – Это случилось две недели назад. А в тот день, когда вы, Анаит, – вежливый кивок, – Яну видели, она должна была передать своей сестре ключи. Но…
– Вместо этого – она ее убила! – выкрикнула Татьяна.
Полковник еле уловимо усмехнулся:
– Возможно. Однако Яна в убийстве не призналась. Она стоит на своем: что пришла, как и договаривались с Полиной, в салон. Зашла в кабинет косметолога. Швырнула ключи на стол и наговорила сестре немало нелицеприятных вещей. И, лишь выплеснув все, задумалась: а почему Полина молчит? Неужели такая особая издевка? Сорвала с нее покрывало. И обнаружила, что грудь сестры в крови и та мертва. Отсюда, – быстрый взгляд на Анаит, – взялись и окровавленная салфетка, и нервная, как вы видели, походка. Однако Яна утверждает: она не убивала, – она появилась в кабинете после убийства.
– И ты ей веришь? – скривила губы Татьяна.
Полковник спокойно ответил:
– Ей сложно поверить. Ведь в вашем салоне, в холле, оказывается, имелась видеокамера. Правда, записи почему-то просмотрели не сразу, а только сегодня утром. И они неопровержимо свидетельствуют: после того, как косметолог ушла пить чай, Яна была единственной, кто заходил в кабинет. Единственной. – Он выразительно взглянул на падчерицу.
«Значит, все обвинения с меня сняты», – мелькнуло у Татьяны.
Но радости все равно не было. Она никогда не видела Полинину сестру Яну, но отчего-то заочно жалела ее. И с трудом верила, что творческий человек, художница, может стать убийцей, причем пойти на такое страшное преступление всего лишь из-за квартиры. Как пошло!
Да и еще что-то ее тревожило. Щемило. Жало.
Наверно, то, что вина старшей сестры слишком уж бросалась в глаза. Та и в кабинет косметолога зашла – под прицелом камер. И окровавленную салфетку выбросила всего в квартале от места убийства…
Татьяна задумалась. Полковник молча курил, сизый дым кольцами поднимался к потолку. Анаит переводила взгляд с толстяка на Таню, с Тани на толстяка, – но благоразумно молчала.
Садовникова же неуверенно произнесла:
– Слушай… А тебе не кажется странным, что как-то слишком гладко получается? Яна будто специально сделала все, чтобы ее нашли. Зачем?
– Тебе кажется странным только это? – цепко взглянул на нее полковник.
– Нет, – задумчиво сказала Таня. – Скорее другое. Что все – все мы! – оказались в салоне ровно в то время, когда Полину убили. Смотри: я пришла – и столкнулась с ней. И Анаит она велела прийти именно в салон. И сестру туда же позвала. И при этом мы все трое имели основания ее ненавидеть. И дружно оказались на месте ее убийства. Неужели случайно?
Ходасевич широко улыбнулся и произнес, обращаясь к падчерице:
– Правильно мыслишь.
А Таня, вдохновленная его поддержкой, забормотала:
– Значит, так… На самом деле, я в тот день к косметологу идти не собиралась. Но мне позвонила Валентина, секретарша Полины (с ней мы в нормальных отношениях, она в тот же салон ходит), и сказала, что время пропадает, а со следующей недели мастер в отпуск уходит, и потом к ней месяц не попадешь, а у меня как раз настроение было на нуле, вот я и решила себя побаловать…
И Таня обратилась к Анаит:
– Слушай, а тебе кто велел в салон прийти, принести деньги? Полина?
– Нет, не Полина, – растерянно пробормотала маникюрша. – Мне звонила ее секретарь Валентина Георгиевна. – Татьяна переглянулась с полковником. – И сказала, что сегодня у меня последний шанс, чтобы решить дело миром. А иначе завтра Полина в суд подает.
Таня взглянула на отчима, протянула:
– Интере-есно… А как бы узнать, кто Полинину сестру в тот день в салон пригласил?
– Я это узнал, – усмехнулся полковник. – Ей тоже назначила день, час и место Валентина, Полинин личный секретарь.
«Ты не хотела его – вот и получи», – пульсировало в мозгу.
Она действительно не хотела этого ребенка, и бог ее наказал.
Все объективно, объяснимо, и ты решительно ни в чем не виновата. Любая бы задумалась: ни квартиры, ни прописки, ни работы, ни мужа… Умные в такой ситуации от беременности избавляются сразу. А Валя все на что-то надеялась. Что как-то наладится, что, раз уж дал Бог зайчика, даст и лужайку. Или что Миха, отец малыша, одумается…
Но чуда не случилось. Она так и осталась совсем одна. Без денег. Без перспектив. Без прописки. Без медицинского полиса. И сейчас, когда подступал новый год, а за окнами без устали рвались петарды, к ней даже «Скорая» отказывалась ехать. А шапочная знакомая, на которую Валя свалилась со своими проблемами, откровенно злилась. Той хотелось шампанского, праздника, она быстро устала от благотворительности, ее совсем не интересовали чужая кровь и боль. И чужой ребенок.
Она помогла Валентине накинуть пальтишко и потащила ее сквозь хмельную уличную толпу прочь. Куда угодно. Лишь бы уйти подальше от собственной квартиры с уютно мерцающей елкой.
– Отведи меня… до любого роддома, – хрипела Валя.
Боль скручивала пополам, перед глазами метались желтые всполохи, взрывы петард нестерпимо отдавались в измученном теле.
– А я знаю, где тут роддомы? – растерянно бормотала подруга.
– Ну, или брось меня. Уходи. Будь что будет. – Валентине уже действительно было все равно. Лечь в пушистый, щедро припорошивший улицы снежок и просто умереть.
– Нет, подожди… Точно! Я вспомнила! Западный медицинский центр, отсюда в квартале!..
Валя, хотя и чувствовала себя почти мертвой, нашла силы улыбнуться:
– Ты… смеешься? Это ведь коммерческая фирма! А меня даже в обычные больницы без полиса не берут!
– Обязаны взять! – отрезала подруга. – Там тоже врачи. Они все клятву Гиппократа давали!
Подхватила изнемогающую Валентину под руку и с новыми силами поволокла по праздничной улице. Валю шатало, прохожие с любопытством смотрели им вслед. Какой-то парнишка весело прокомментировал: «Девчонки уже набрались!»
Охранник в Западном медицинском центре оказался соотечественником. Он даже на порог их не пустил:
– Вы что, спятили? У нас здесь только по контрактам!
Но, по счастью, шумом на крыльце заинтересовался дежурный врач. Едва взглянув на смертельно бледную Валентину, рявкнул на охранника:
– Ты что, совсем варвар? Носилки!..
А уже через десять минут Валя проваливалась в забытье. И, отдаваясь на волю спасительных волн наркоза, слышала, как где-то в ординаторской телевизор транслирует триумфальный бой курантов.
…В себя она пришла уже первого января. Крошечная, очень чистая, палата, в окно рвется веселый солнечный свет, и почти никакой боли, лишь слегка потягивало живот. И еще очень тихо кругом.
Валя попыталась вскочить, голова закружилась, она застонала, в палату тут же вошел врач. Лицо у него было усталое, а глаза красные.
– Что? Что со мной? – потребовала она. – Я родила?
– Вам сделали кесарево сечение, – склонил голову доктор. – Все прошло хорошо.
Валя просветленно взглянула на него:
– А… где малыш?
И глаза доктора тут же метнулись к переносице.
– А малыш… вашего сына мы, к сожалению, спасти не смогли. Множественные пороки развития… несовместимые с жизнью…
И белый снег за окном тут же взорвался ярко-багровым пламенем.
Это бог ее наказал. За то, что она не хотела этого маленького человечка.
Валентина Георгиевна Майко работала на Полину уже третий год. Сначала устроилась к ней секретарем в маленькое рекламное агентство, потом Полину позвали в структуру посерьезней, а дальше и вовсе в престижный «Ясперс» – и верная секретарша всюду следовала за патронессой.
Иных точек соприкосновения, кроме совместной работы, у женщин не было. И познакомились они, судя по всему, лишь на собеседовании, когда Полина решала, брать Валентину на работу или не брать. Взяла – и, похоже, не прогадала, потому что женщины понимали друг друга с полуслова. Валентина Георгиевна планировала все встречи Полины, печатала ее документы, готовила проекты договоров и частенько давала ценные советы. По всему выходило: они просто начальник – и подчиненная, а за рамками офиса почти не общаются. Семьями не дружат (да и нет у Валентины Георгиевны никакой семьи), по кафешкам, как часто подруги делают, вместе не расхаживают.
Зацепиться было не за что. До тех пор, пока Валерий Петрович не пробил, на всякий случай, обеих, по базам данных пациентов московских клиник. И компьютер очень быстро выдал совпадение: шесть лет назад обе в одно и то же время находились в Западном медицинском центре. Полина Вершинина родила здесь сына. А ребенок Валентины умер во время родов.
Валерий Петрович, Татьяна и Анаит находились в квартире секретарши. Жилье, явно съемное, оказалось совсем неухоженным, пахло пылью и сигаретным дымом.
Валентина, кажется, их ждала. Дверь открыла после первого же звонка, и в ее взгляде почему-то промелькнуло облегчение. Она вежливо пригласила гостей пройти в гостиную и, пока те рассаживались, еле слышно пробормотала: