С Валентиной было у них в то время полное понимание: в семьях всегда отливы и приливы. Пришлось Андрею из-за собственной глупой злости выложить из кармана пятьдесят рублей. Недешево обошлась записка, но и то хорошо, что жена не узнала, кто ее писал.
Неприятности так и преследовали Шумакова, и начались они с павлычевского дома, с охотников, так некстати оказавшихся в то время в Задуброве. Уже одного этого достаточно было, чтобы их возненавидеть.
Утром, провожая пристальным взглядом машину, Шумаков без труда понял, кто может в ней ехать; эта повертка с Выселок шла в самую глухомань, в лес. Возвращаться будут тут же, никуда не денутся. «Вы от меня простым спасибо не откупитесь», — подумал он, уже решив, что сделает.
Сегодня ему предстояло отгребать навоз от скотного двора: доярки жалуются, что образовавшиеся горы напоминают Гималаи, — насиделись у телевизоров, красивые сравнения приводят.
Он и работал. Никто не скажет, что Шумаков не спор в работе.
В обед прикатил на своей развалюхе Генка Белов, привез из города комбикорм.
— Здорово! — улыбаясь, приветствовал он.
Шумаков ответно помахал рукой.
— Я сегодня один маневр хочу совершить, будет что выпить, — сказал Шумаков. — Заходи вечерком.
— С Галей зайдем, — сказал Генка и опять блеснул зубами.
Генка смуглокожий, летнего загара ему хватает до весеннего солнышка, потому зубы еще больше выделяются белизной.
Генкина улыбка напомнила Шумакову светловолосого парня-охотника, который ловко расправился с ним в павлычевском доме; помрачнел враз, резко дернул рычаг, направляя скребок на разворошенную кучу дымящегося навоза.
Работу он кончил раньше и повел трактор на проселок.
Вениамин Иванович вызывал по одному, каждому говорил:
— Пишите подробное объяснение.
— А что писать?
— Чего не было, мне не надо. Пишите, что было.
Написанные объяснения он прочел, сопоставил, и вот какая получилась у него картина…
По следу, оставленному гусеницами, охотники добрались до шумаковского дома. У забора стоял трактор, еще теплый, посверкивал в темноте скребок.
— Всем идти неудобно, все-таки чужой дом, — сказал Павел Иванович.
— Пойду я, — предложил Ломовцев.
— И пойду я, — решился Головнин.
Они стали подниматься на крыльцо. Павел Иванович напутствовал вдогонку:
— Осторожнее там, ребята, не очень…
— Мы будем не очень… — сказали те двое.
Шумаков услышал стук в дверь.
— Входите, — радушно предложил он, догадываясь, кто может стучать: свои деревенские входили без стука.
Головнин и Ломовцев вошли. Они увидели крупного носатого мужика, развалившегося на диване. С экрана большого телевизора пан Директор круглил глаза, что-то рассказывал. Пан Спортсмен удивленно восклицал: «Это ж надо!»
Шумаков отвел взгляд от экрана, спросил, чего от него хотят.
— Мы пришли по следу, — сказал Ломовцев.
— На правой гусенице два трака обломаны, — добавил Головнин.
Шумаков смотрел на них во все глаза: начиналось не так, как он рассчитывал. А рассчитывал он, что к нему придут и будут просить вызволить машину из снега, он поломается, сколько надобно, и запросит две бутылки. Не окажется водки — возьмет деньгами, Валентина отоварит. Эти повели разговор не так — обломанные траки заметили.
— Трактор мой. Вам-то какое дело до гусениц?
— Тебе нисколько не совестно? — кротко спросил Головнин.
— А с чего мне должно быть совестно?
— Зачем дорогу исковеркал?
— Кто?
— Иван Пыхто! Чего дурочкой прикидываешься?
Шумаков представил вечер в доме дедка Павлычево:
и эти, не иначе, будут руки заламывать. Ощутил неприятный холодок в груди, но виду не подал, что испугался.
— Что вам надо?
— Да уж самое малое, не до большого — поезжай чистить дорогу.
Охотник, сказавший эти слова, был сдержан и зол. Шумаков окинул его щуплую фигуру, мелькнуло: «Этого сомну, рывок за патронташ, и окажется на полу». Второй был здоровее, с ним так просто не сладить. И тогда Шумаков решился…
— Идите вы!.. — надрывно выкрикнул он и, как был в носках, в вязаной рубахе, бросился к двери.
Ломовцев и Головнин оторопели, никак не ожидали такого исхода: хозяин пулей проскочил мимо них.
— Это ж надо! — удивлялся пан Спортсмен с экрана телевизора.
Охотники вышли в раскрытую настежь дверь. На улице, как от привидений, тракторист отмахивался от Студенцова и Павла Ивановича. Те завороженно наблюдали за ним.
Шумаков никак не ожидал увидеть еще людей.
— Ладно, оденусь и пойду чистить дорогу, — выкрикнул он. Поднялся на крыльцо, добавил ненавистно: — Шляются всякие!
Теперь Вениамин Иванович выслушал обе стороны. Он озабоченно ходил по кабинету из угла в угол. Перед ним встал неразрешимый вопрос: «Били или не били?»
Вениамин Иванович изучал юриспруденцию разных стран и веков. Он был сторонником вынесения судебного решения в простых, незапутанных делах прямо на месте, без длительного и утомительного следствия. Случилось происшествие — и тут же тебе сразу разбор дела и суд. И обидчики и обиженные, еще горяченькие, не сообразят, что соврать, как выкрутиться. Длительное следствие не приносит пользы, только усложняет поиск истины. Когда Шумаков принес заявление, надо было незамедлительно ехать на место, прихватив с собой кого-то из охотников, там разбираться. Теперь, по прошествии стольких дней, каждый тщательно подготовился, и он понимал, что ему врет и та и другая сторона.
Следователю легче было объяснить поведение охотников: неудачный день, желание вовремя попасть к праздничному столу — и такое препятствие на пути, сделанное с корыстной целью. Самый безгласный добряк взорвется, накричит и съездит по морде. Вывод получался: били.
Тракторист Шумаков не признает, что дорогу исковеркал он. Когда к нему пришли, он, как сумасшедший, бросился в дверь и мог налететь в сенях, в темноте, на косяк, мог удариться, прыгая с крыльца. Mог сам себе подсадить синяк. В больницу он сразу не пошел. А в новогоднюю ночь мало ли где можно получить повреждение! Пошел в больницу утром. Выходит: мог и наговорить.
Получается: не били.
Разберись тут.
Все чинно сидели на стульях. Шумаков рядом со следователем у стола озирался, кусал губы. Синева под глазами была еще заметной.
— Что же Студенцов-то не явился? — обиженно спросил Вениамин Иванович.
— Он не мог, у него неотложная работа, — сообщил Головнин.
— Вот как! — воскликнул следователь. — У него работа, у меня — не работа?
— Зачем вы так-то? И у вас работа. Просто у него тяжелые больные.
Вениамин Иванович с прищуром посмотрел на Головнина, его подмывало сказать что-нибудь похлеще, но он привык обдумывать свои слова, привык сдерживаться. Он только отметил кажущееся несоответствие:
— Возможно, возможно… Вот для хулиганских действий время у него находится.
— Доктор не хулиган! — пылко заявил Вася Баранчиков. — И мы не хулиганы.
— Доктор за всю жизнь пальцем никого не тронул, — добавил Головнин. — Он у нас и на охоте-то редко стреляет. Он у нас такой.
— Он у нас такой, — подтвердил Ломовцев. — Это точно.
Дружная защита убедила Вениамина Ивановича, он примирился с отсутствием Студенцова. Оглядел нахохлившегося тракториста, сказал ему:
— Указывайте. Которые из них?
Охотники честно пошире раскрыли глаза, подтянулись. Баранчиков для солидности откашлялся.
— Вот этот, — сказал Шумаков и ненавистно ткнул пальцем в сторону Головнина: тот выглядел самым крепким. На Ломовцева указывать было несолидно, хотя и признал его. — И еще вот этот, — показал он на Баранчикова.
— У меня вопрос к нему… ну, как его… в общем, к нему, — сказал Вася.
— После будут вопросы, — остановил его Вениамин Иванович.
— Как после! Я сейчас хочу сказать в свою защиту. Имею я право?
Вениамин Иванович подумал и решил, что Вася имеет право сказать несколько слов в свою защиту. Кивнул ему.
— Я хочу спросить, мог ли я бить его, когда сидел в машине, а машина стояла в трехстах метрах от дома? Он что, в машину ко мне залезал, чтобы я его побил? Все подтвердят, что я сидел в машине.
— Конечно, теперь хотите отказаться… — объявил Шумаков. — А на улице меня бил вот этот. — И повел рукой в сторону Павла Ивановича. — Он был в зеленой куртке.
— Сопляк! Врун! — взревел Павел Иванович. — Как ты смеешь!..
Что Шумаков смеет, Павел Иванович не досказал, задохнулся в гневе.
— Вы можете спокойнее? — спросил Вениамин Иванович.
— Нет, я не могу быть спокойнее. Увольте меня от этой комедии, не в том я возрасте… Это хуже, чем в аду. Там хоть поджаривают на сковородке за грехи. Тут я за собой грехов не числю…
— Разберемся, — миролюбиво сказал Вениамин Иванович.
— Разбирайтесь. Меня знают десятки охотников, и никогда никто не видел в зеленой куртке. В полушубке я хожу зимой, пусть поймет этот… пикантроп.
— Питекантроп, — поправил Головнин. — Доктор называл его питекантропом.
— Доктор, видать, у вас за верховода, — не удержался от колкости Вениамин Иванович.
— Доктор у нас — голова, — похвастал Баранчиков.
— Питекантроп или задубелый — все равно, — продолжал Павел Иванович. — Змий зеленый был у него в глазах в тот вечер, все и казалось зеленым. А я в полушубке… Разбирайтесь, старайтесь, только посмешище делать из себя не позволю. Не так воспитан! Мы тоже будем стараться, вынуждаете к этому. Мы сейчас к Карасеву пойдем. Мы к Соколовой в конце концов сходим. А нет — и на нее найдется управа. Я ведь не тот бессловесный парень, которого она засудила. Пошли, ребята, здесь нам делать нечего.
Следователь странно смотрел на Павла Ивановича: названные фамилии ничего ему не говорили, он был новым человеком в районе и области. Больше всего занимал его вопрос: «Били или не били?»
— Раз все началось с Соколовой, мы и должны прежде пойти к ней, — разумно заметил Павел Иванович.