Ремесло древней Руси — страница 10 из 30

Ремесленники IX–XIII вв.

1. Деревенские ремесленники

Для русской деревни IX–XIII вв. удалось наметить следующие группы ремесленников: кузнецы, ювелиры, гончары, бондари, сапожники (?).

По месту проживания (но не по характеру производства) этот список можно пополнить такими профессиями, как жерносеки (жерновники), камнерезы.

По всей вероятности, один и тот же ремесленник совмещал заготовку сырья и его обработку, т. е. кузнец был одновременно и домником, и рудником, сапожник был и кожевником, и скорняком.

Намеченные группы крайне неоднородны. Прочно выделившимися в особый разряд специалистов можно считать только кузнецов. Гончары, хотя и существовали повсеместно, но никогда, разумеется, не играли такой важной роли в крестьянском хозяйстве, как кузнецы.

Как показал произведенный выше анализ каталога восточнославянских гончарных клейм, продуктивность каждого отдельного гончара была невелика. По-видимому, каждый отдельный поселок или незначительная группа поселков, объединенных общим кладбищем, обслуживался особым гончаром. Но даже в этих небольших пределах ремесло деревенского гончара едва ли могло быть для него единственным источником существования.

Очевидно, гончарное дело было для гончара подсобным, дополнительным к земледелию сезонным занятием, как это было в XIX в. решительно во всех местах, где применялся ручной гончарный круг деревенского типа.

Примерно в таком же положении находилось и бондарное дело. Распространенность его прослеживается хуже, потому что погребальные обычаи были различны: в одних местах покойнику ставили в могилу глиняный горшок, а в других — деревянное ведро. Последний обычай был наиболее распространенным на Волыни и в западнорусских областях. Сделать деревянное ведро значительно труднее, чем слепить горшок, но эти ведра, зато были более долговечны, так что рынок сбыта у бондарей был примерно таков же, как и у гончаров.

Безусловно, важнейшим ремеслом в деревне было кузнечное# Оно было к тому же ремеслом в полном смысле слова, полностью отрывавшим кузнецов от земледелия для таких сложных и разнообразных работ, как добыча руды и кричное или доменное дело. Остался невыясненным вопрос о степени отрыва ювелиров-литейщиков от кузнецов.

Изживание «матриархальной» стадии литейного дела, когда изготовлением женских украшений занимались сами женщины, привело в X в. к тому, что литейное дело слилось с кузнечным (это облегчалось производственным оборудованием). В дальнейшем, в связи с общим развитием производительных сил, литейное дело могло отпочковаться от кузнечного в самостоятельное ремесло.

Как показал анализ кузнечной техники, в большинстве деревенских кузниц работало двое кузнецов — мастер и подручный. Возможно, что разнообразные работы в кузнице требовали участия всех членов семьи.

Большой интерес представляет вопрос о районе, обслуживаемом одной кузницей. Метод, примененный в предыдущей главе, здесь, к сожалению, непригоден.

Косвенными данными являются находки домниц на городищах. С известной долей вероятности можно считать, что там, где выплавлялось железо, оно и ковалось. Такое допущение возможно, однако, лишь для некоторых районов. Для бассейна Оки оно невозможно, так как здесь выплавка железа производилась в стороне от поселка, в «волчьих ямах». В Белоруссии же по неизвестным для нас причинам руду почти всегда приносили в поселок, и здесь, на краю городища, варили из нее железо.

Необходимость кузнечных инструментов для проковки крицы делает достоверным тезис: где варили железо, там его и ковали.

Белорусской Академией Наук в течение нескольких лет было произведено сплошное обследование городищ и селищ специально с целью выявления следов древней металлургии[964]. Наиболее полно обследованной оказалась территория Полоцкого княжества (Минск, Борисов, Бобруйск), где удалось выявить большое количество домниц (сыродутных горнов).

Если мы допустим, что наличие домниц означает наличие здесь же и кузницы, то ошибки будут возможны главным образом в сторону преуменьшения числа кузниц, так как, во-первых, некоторые домницы могли ускользнуть от обследователей, во-вторых, в отдельных поселках руда могла выплавляться на стороне и, в-третьих, следует допустить возможность существования кузниц без собственной металлургической базы, работавших на покупном железе (при наличии специалистов-домников, варивших железо на продажу).

Со всеми этими оговорками перейдем к данным обследования.

Выяснилось, что выплавка железа производилась не на каждом городище. Из 4–5 соседних синхронных городищ выплавка железа велась только на одном.

Если и густота кузниц такова же, то мы получаем средний район радиусом в 12–15 км. В пределах этого небольшого района работала одна металлургическая мастерская. В противовес районам сбыта литейщиков, которые пришлось устанавливать только по готовой продукции, здесь, наоборот, мы располагаем самыми центрами металлургического производства.

В высшей степени интересно совпадение размеров небольших замкнутых мирков, определенных двумя совершенно различными способами: район, обслуживаемый одной литейной мастерской, — радиус 10–15 км; район, обслуживаемый одной домницей (и кузницей), — радиус 12–15 км.

Взаимная проверка обоих методов показывает, что мы можем доверять полученным размерам районов.

Что представляют собою эти маленькие замкнутые и экономически друг от друга независимые районы?

Изучение их следует вести в связи с изучением таких древних терминов, как «вервь», «погост», «община». В каждом таком самостоятельном мирке, на территории которого находилось несколько городищ-убежищ и курганных «коломищ», в мирке, объединявшем десяток мелких поселков, существовали свои общинные ремесленники.

Ремесленники эти были наследственными; гончар, передавая сыну свое ремесло, передавал ему и свое клеймо, к которому сын добавлял «отпятныш» — дополнительную черту, означавшую принадлежность клейма именно ему. Обилие производственных секретов в доменном и кузнечном деле еще настоятельнее требовало передачи ремесла по наследству от отца к сыну. В отдельных случаях, при особо благоприятных условиях мы наблюдаем появление в деревне, наряду с общинным ремеслом, производства, рассчитанного на очень широкий рынок сбыта (напр., овручские камнерезы).

В таких случаях ремесленники целой округи перерастают в товаропроизводителей, связанных с рынком при посредстве скупщика. В кадрах феодальной деревни Киевской Руси появляются еще в XI в. те элементы, которые считались характерными только для Западной Европы.

В заключение остановлюсь на некоторых надстроечных явлениях, связанных с ремеслом: «второе великое разделение труда — отделение ремесла от земледелия» неизбежно должно было сказаться на идеологии древнего славянина.

На фоне древних земледельческих культов должны были появиться мифы о происхождении техники и в первую очередь техники металлургии, так как раньше всего в славянской общине выделились кузнецы.

К сожалению, вопрос о производственных культах в древнерусском язычестве разработан очень слабо, между тем как в русском и украинском фольклоре мы найдем осколки мифов о Прометее, интереснейшие легенды о божественных кузнецах-змееборцах, а летопись сохранила нам имя русского Гефеста-Сварога.

Естественно, что наибольшее количество поверий, легенд и обрядов связано с важнейшим ремеслом — кузнечным. Загадочный процесс превращения руды в железо, ковка раскаленной докрасна полосы, тайна закалки в воде и в струе воздуха, хитроумные приспособления для литья и смелое обращение кузнеца с огнем — вся эта необычная для пахаря производственная обстановка неизбежно ставила в его глазах кузнеца в обособленное положение. У всех народов мира кузнецы считались какими-то необычными, сверхъестественными существами, колдунами, чародеями, — с одной стороны, благодетельными, с другой — опасными, как все чародеи[965].

В русском фольклоре сохранилось много заговоров, в которых фигурирует кузнец. Русские кузнецы также считались знахарями и колдунами. От кузнечных технических терминов производились слова, имевшие смысл хитрого, опасного. Так, например, с глаголом «ковать» тесно связано слово «ковы», имеющие смысл злоумышления, и «ковьник» — мятежник, замышляющий зло. Отсюда же и слово «коварство», имеющее два различных смысла: один, более древний, — «уменье», «разумность», «смышленость»; другой, сохранивший свое значение и в наше время, — «лукавство».

Совершенно такова же судьба слова «хитрость» (первоначально означавшего уменье, мастерство, знание, художество) и слова «хитрец», являвшегося синонимом мастера, художника, ученого, мудреца, создателя, знатока.

В XII в. летописец писал о новой церкви, что она «всею добродетелью церковною исполнена, изъмечтана всею хытростью» (курсив наш. — Б.Р.). А несколько позднее в подобном случае говорили: «… человеческими хытростьми утворена или мастерскими козньми и умышлении и догады преухорошена».

Встречается и слово «хытрокознец» — искусный художник. Слово «кузнь» стоит несомненно в близкой связи со словом «къзнь», «кознь», одинаково означающим как изделие, художество, так и злой умысел.

В этом отношении русские кузнецы подобны греческому богу — кузнецу Гефесту, которому одинаково приписывали и уменье, и мастерство, и хитрость, и колдовство, выражавшиеся одним и тем же словом τεκνη[966].

Кузнецов считали врачами, колдунами, которые могут «сковать счастье», приворожить любимого, определить судьбу.

В былине о Святогоре и Илье рассказывается о том, как Святогор поехал к Северным горам узнать у кузнеца о своей судьбе: «В кузницы кузнец кует два тонкихъ волоса. Говрит богатырь таковы слова: „А что ты куешь, кузнец“. — Отвечает кузнец: „Я кую судьбу, кому на ком жениться“…»[967] Часто кузнецы выступают как покровители брака и к ним обращаются девушки с просьбами сковать венец или колечко.

Врачебная роль кузнецов ясно выступает в загово́ре: «На сером камню стоить 33 кузнеца, держать 33 молота и бьютъ, отколачиваютъ болезнь»[968].

Итак, первый ремесленник в древней Руси — кузнец имеет несколько различных функций: колдун, чародей (кознь, ковы, коварство, хитрость); знахарь, врач; покровитель брака.

Большой интерес представляют сведения о русском языческом боге-кузнеце Гефесте-Свароге. Автор Ипатьевской летописи, побывав в 1114 г. в Ладоге, услышал там рассказ о стеклянных бусах, будто бы падающих из тучи, и привел в тексте летописи несколько аналогичных фактов[969]. В их числе и рассказ о том, как в Египте при царе Гефесте упали с неба клещи. Летописец упорно отмечает тождество Гефеста с русским Сварогом: «Феоста [Гефест], иже и Соварога нарекоша егуптяне». В другом месте Сварог прямо назван богом. Нам неясно, почему летописец счел нужным приурочить деятельность Гефеста к Египту. Возможно, здесь сказалась историческая традиция считать Египет колыбелью всей человеческой культуры.

Весь рассказ о Свароге-Гефесте, который не мог быть заимствован из византийских источников, состоит из двух частей: в одной говорится о состоянии человечества до появления Сварога, а в другой — о тех изменениях, которые внес Сварог-Гефест. Надо сказать, что представления киевлянина XII в. о первобытном обществе довольно точны.

I период (до Сварога). 1) Люди жили в каменном веке — «… Преже бо того палицами и каменiемъ бьяхуся…» (курсив наш. — Б.Р.). 2) Люди никому не платили дани. 3) Семьи еще не было, господствовали беспорядочные отношения между полами — «… Прежде бо сего жены блудяху, к нему же хотяще аще родяшеть детищь, — который ей любъ бываше, дашеть: „Се — твое дѣтя“ он же, створяше празнество и приимаше».

II период (с появлением Сварога). 1) Появление Сварога связано с открытием металла. «… Нача ковати оружье» (курсив наш. — Б.Р.). 2) «Начаша человеци дань давати царем». (Это произошло не сразу после открытия металла, а только при сыне Сварога — Даждьбоге). 3) Появляется моногамная семья. Гефест «уставил единому мужю едину жену имети и жене за один мужь посагати. Аще ли кто переступить, да ввергнуть и в пещь огнену». «Сего ради прозваша и бог Сварог».

Тот переворот, который по представлениям древнерусского книжника был произведен в культуре человечества Сварогом, по грандиозности и значительности ставит его рядом с античным Прометеем в эсхиловском понимании. И в античности Гефест и Прометей нередко сближаются в своей деятельности по созданию человеческой культуры[970]. Гефест — кузнец и покровитель ремесленников — выступает с чертами, делающими его сходным с Прометеем; иногда одно имя подменяет другое.

Для нас важно то, что русский автор, изложив свое представление о начале культуры, связывает его с Гефестом-кузнецом и указывает, что именно эти заслуги бога — создателя культуры дают право называть его именем русского бога Сварога. Итак, Сварог — бог, кузнец, Гефест и Прометей — одновременно изобретатель металлов, покровитель семьи. Солнце — Даждьбог — сын Сварога; огонь — Сварожич.

Так же как Прометей был наказан за похищение огня, как Гефест был сброшен с Олимпа Зевсом, так и русский бог-кузнец был оттеснен Перуном, Велесом и другими дружинными богами; в пантеоне Владимира Сварога нет.

На смену древнему богу пришли новые названия, принесенные на Русь вместе с христианством. Как языческий Велес превратился в христианского Власия (сохранив все же все черты «скотьего бога»), как Перун превратился в Илью-громовика, так и Сварог превратился в христианских святых Кузьму и Демьяна.

Близкое созвучие слов «Козьма», «Кузьма» со словами «кознь», «кузнь», «кузнец» обеспечило быструю замену древнего названия новым.

Кузнецов обычно было двое — мастер и подручный, созвучных христианских святых оказалось тоже двое — Кузьма и Демьян, что также способствовало связи их имен с кузнечным ремеслом.

Кузьма и Демьян прочно входят в русскую мифологию как божественные кузнецы, подобные Сварогу, как покровители всех кузнецов. Иногда вместо двух христианских святых появляется один божественный кузнец — Кузьмодемьян.

Интересны различные легенды о Кузьмодемьяне, представляющие осколки того же древнего мифа о Свароге-Прометее, который частично изложен в летописи. Они свидетельствуют о том, что образ древнего бога продолжал существовать, несмотря на то, что церковь подменила его имя.

Как и Сварог, Кузьма-Демьян покровительствуют браку. Девушки в день Кузьмы и Демьяна устраивают братчины и приглашают парней.

Легенды о Кузьме и Демьяне хорошо записаны на Украине В. Гиппиусом и В.П. Петровым[971].

На Черниговщине записана следующая легенда: «Кузьма-Демьян, говорят старые люди, был первым человеком у бога, когда создавался мир. Этот Кузьма-Демьян был первым кузнецом и сделал первый в мире плуг» (курсив наш. — Б.Р.). Тот же мотив слышен и в легенде, записанной на Волыни: «Когда Кузьма-Демьян бродили по свету, то натолкнулись на людей, которые поле не пахали, а долбили его мотыгами [курсив наш. — Б.Р.]. Кузьма-Демьян стали думать, как бы здесь сделать рало [плуг], чтобы этим людям легче было добывать хлеб. Вот они и выдумали первое рало».

Повсеместно распространены легенды о божественных кузнецах Кузьме и Демьяне, первым делом которых является изготовление земледельческих орудий, плугов и серпов. Церковный эпитет — «бессребренники» был осмыслен народом, как кузнецы, не берущие платы за свою работу: «Кузьма и Демьян были первыми кузнецами. Эти кузнецы обладали огромной силой. Они ковали людям различные вещи и за это не брали платы. Однажды они выковали острый меч и убили им змея, который приносил много вреда».

Легенда о борьбе кузнеца со змеем распространена очень широко. Время действия в легенде — далекое, сказочное прошлое, место действия — окрестности Киева.

«Когда-то давно, когда еще мало было людей, повадился в одну страну летать страшный Змей [в вариантах змей из болота] и брал себе по очереди людей на съедение. Дошла очередь до княжеской [царской] дочери. Бежит она мимо кузницы, где куют Кузьма и Демьян. Кузнецы спрятали ее в своей кузне с железной дверью. Прилетело ужасное чудовище и стало требовать выдачи княжеской дочери. Кузнецы предложили Змею пролизать языком железную дверь, обещая посадить на язык его жертву. Змей пролизал дверь, а Кузьма схватил его раскаленными клещами за язык [иногда добавляется, что клещи калили 20 суток]. Затем Змея впрягли в специально скованный для этого плуг и пропахали на нем огромную борозду („Змиев вал“) от Днепра до самого Черного моря. Борозда эта в высоту была 3 сажени. Змей просил пить, когда на нем пахали, но пить ему не давали, а кормили солеными коржами. Когда Змей дорвался до моря, то пил и пил до тех пор, пока не лопнул. Когда же он лопнул, из его тела разметались во все стороны различные змеи, гадюки, черви, мухи, комары. Вот за это-то и почитают Кузьму и Демьяна, что они уничтожили Змея»[972].

День Кузьмы и Демьяна (1 ноября) был всегда праздником кузнецов, которые обычно в этот день не работали[973].

Эпические сказания о богатырях-кузнецах известны и у других народов. Можно указать в качестве параллели к мифам о Свароге-Кузьмедемьяне легенды о карельском божественном кузнеце Ильмаринене, кавказском кузнеце Амиране, скандинавском Белунде и греческом Гефесте.

Из разных отрывочных источников перед нами встает величественный славянский миф о боге-демиурге, боге-кузнеце, самое имя которого связано с солнцем и огнем. Этот бог открыл металлы, научил людей ковать их, изобрел плуг, заменивший мотыгу, упорядочил семейные отношения и победил страшного дракона, схватив его кузнечными клещами.

Оттесненный с Киевского дружинного Олимпа русский Прометей-Сварог продолжал жить в народном представлении как божественный кузнец-богатырь Кузьмо-Демьян.

2. Вотчинные ремесленники

Появление ремесленников-рабов при дворцах варварских князей должно было предшествовать сложению феодальных отношений и установлению зависимости массы деревенского населения.

Уже первые походы на Византию в VI в. и участие славянских дружин в хазарских войнах с арабами могли обогатить предводителей дружин греческими и иными мастерами, захваченными в качестве добычи.

Судя по материалам Перещепинского клада конца VII в., приднепровский князь, владевший целым музеем сасанидских и константинопольских ювелирных изделий, располагал собственными мастерами, которые изготовляли дорогие, хотя и грубоватые по технике, золотые кубки, подражая при этом подлинному сасанидскому серебру. И работа из дорогого материала, и возможность пользоваться привозными образцами — все это указывает на то, что мастер-ювелир находился в непосредственной близости от богатого и удачливого предводителя дружины. Такую же картину дает анализ местной приднепровской части и других кладов (напр., Нескрибовского).

Вплоть до X в. можем мы проследить наличие мастеров-ювелиров, имевших возможность пользоваться, в качестве образцов, дорогой привозной посудой, бытовавшей в княжеском обиходе. Выше я пытался доказать, что замечательный черниговский художник, изготовивший серебряную оправу турьего рога из княжеской Черной Могилы, имел перед глазами иранское серебряное блюдо IX в. Такую возможность легче всего допустить у ремесленника, входившего в систему княжеского двора, жившего поблизости от владельца этого импортного блюда.

Для княжеского двора важнее собственных ювелиров было наличие собственных кузнецов, оружейников и седельников, так как их работа была тесно связана с основной профессией дружины — войной. Эти категории ремесленников могли сопровождать дружину в походе. Быть может, именно так и следует понимать слова Ибн-Мискавейха о различных инструментах у русских воинов.

К XI в. восходит интереснейшее свидетельство «Жития святого Олафа» о рабе-оружейнике. «Некий варяг на Руси купил раба, юношу доброго нрава, но немого. Так как он сам о себе ничего сказать не мог, то оставалось неизвестным, какого он племени. Однако ремесло, которому он был уже обучен, показывало, что он бывал среди варягов, ибо умел выделывать оружие, ими употребляемое»[974]. Далее рассказывается о том, как оружейник после ряда перепродаж был отпущен на волю и приехал в Новгород. То обстоятельство, что раб-оружейник был куплен на Руси и, получив свободу, тотчас возвращается на Русь (именно в Новгород), может свидетельствовать в пользу русского новгородского происхождения его. В Новгороде ему легко было познакомиться и с особенностями варяжского оружия.

Для XI–XII вв. мы располагаем непреложным доказательством существования вотчинных ремесленников. Пространная Русская Правда, перечисляя штрафы за убийство различных членов княжеского двора, приводит их в следующем составе:

«Аже о княже отроце или о конюсе или о поваре 40 гривен

А за тиун за огнищный и за конюший 80 гривен

А в сельском тиуне княже или в ратайном 12 гривен

А за рядович 5 гривен, такоже и за бояреск

А за реместьвяника и за реместьвеницу 12 гривен

А за смерд и холоп 5 гривен, а за робу 5 гривен…»

В этой статье по сумме штрафа ремесленники поставлены наравне с такими представителями княжеской администрации, как сельский и ратайный тиун.

Хорошим дополнением к Русской Правде, насыщающим общие нормы закона конкретным содержанием, являются княжеские знаки Рюриковичей (рис. 126 и 127)[975].

Рис. 126. Княжеские знаки в качестве клейм мастеров.

1–9 — княжеские знаки в качестве гончарных клейм: 1 — Изяславль, 2 — Канев, 3 — Белгород, 4 — Вышгород, 5 — Киев, 7 — Остерский Городец, 6–8 — Киев, 9 — окрестности Канева.

10–14 — княжеские знаки на кирпичах: 10 — Чернигов, 11 — Остерский Городец, 12 — Киев, гридница Владимира, 13 — Киев, 14 — Смоленск.

Рис. 127. Княжеские знаки в качестве клейм мастеров.

А — знак князя Всеволода Ярославича на печати; Б — такой же знак на инструменте ювелира (матрице); В — гончарное клеймо с княжеским знаком.

Знаки княжеской собственности, первые сведения о которых дошли до нас от середины X в., дожили до середины XII в. За двести лет своего бытования в Киевской Руси княжеские знаки ставились на княжеских монетах, на печатях, скреплявших государственные документы, на перстнях, которыми запечатывали восковые печати. Княжеские знаки, отлитые из бронзы, носились на груди княжескими тиунами; они были на поясах дружинников, сопровождавших своего князя, на оружии, на боевых знаменах княжеских войск. Княжеские знаки ставились на слитках серебра, принадлежавших князю, на княжеских товарах, отправлявшихся за границу. Княжескими знаками метили свои орудия производства ремесленники-холопы, работавшие на княжеском дворе, — гончары, кирпичники, златокузнецы. Княжескими знаками был помечен весь живой и мертвый инвентарь княжеского хозяйства — кони, бортные ухожаи, земля.

Подавляющее большинство предметов со знаками Рюриковичей было найдено в Приднепровье: Киеве, Чернигове, Белгороде, Родне, Вышгороде и старинных княжеских городах Руси. За пределами этого узкого круга предметы со знаками встречены лишь эпизодически (за исключением Тмутаракани, связанной с Черниговом). Этим самым очерчивается область наиболее интенсивного окняжения в X–XI вв.

Для нас особый интерес должны представлять княжеские знаки на инструментах ремесленников, на ремесленных изделиях, так как они говорят об определенных категориях ремесленников, находившихся в системе княжеского двора. Разумеется, список специальностей, составленный по данным этих знаков, очень случаен.

Гончары. Гончарные клейма в виде княжеского знака встречены в следующих местах: Киеве (2 находки), Белгороде (4 экз.), Вышгороде (2 находки, одна из них — голосник из церкви Бориса и Глеба 1113 г.), Каневе, Остерском Городце, Изяславле Рогнедине близ Минска, Курске. В Белгороде княжеский знак был найден на посуде, обжигавшейся в горне у ворот белгородского детинца.

Кирпичные мастера (плинфоделатели): Киев — гридница Владимира, Киев — Подол XII в., Чернигов (Спасо-Преображенский собор 1036 г., церковь Елецкого монастыря XII в. и Благовещенская церковь 1186 г.), Остерский Городец (церковь, построенная Юрием Долгоруким), Смоленск (церковь Бориса и Глеба XII в.).

Каменщики: Владимир — Золотые Ворота 1164 г., Боголюбов — Киворий на дворе замка Андрея Боголюбского.

Ювелиры: место неизвестно (матрица для тиснения серебряных колтов со знаком князя Всеволода Ярославича — 1054–1093), Белая Вежа — Саркел (литейная форма для пуговиц, пришивавшихся к парчевому вороту).

Рыболовы: Владимир — Кремль. Н.Н. Ворониным найдено рыболовное грузило со знаком Юрия Долгорукого.

Хронологически эти знаки охватывают время с X в. по середину XII в., а географически совпадают только с городами (в деревнях на тысячи гончарных клейм нет ни одного княжеского), и притом далеко не со всеми городами, а лишь со старыми княжескими центрами, известными с X в. как княжеские города.

Можно отметить ряд исторических совпадений. Так, на божнице Михаила, построенной в Остерском Городце Юрием Долгоруким, знак аналогичен знаку на печати Юрия. Знаки владимирских каменосечцев, которых местное боярство презрительно называло холопами, точно воспроизводят знак князя Андрея Юрьевича, как бы подтверждая свою зависимость от него.

Гончарные клейма в большинстве случаев передают обобщенную схему, но некоторые клейма из Киева точно воспроизводят знак Владимира Мономаха[976].

Летопись сохранила нам много описаний княжеских дворов, свидетельствующих о концентрации в них большого количества всевозможных запасов. Эти «красные дворы» были средоточием княжеской челяди, арсеналом оружия, складом различных изделий, изготовленных ремесленниками, и запасов, принесенных крестьянами. «… Идоста [Давыдовичи] на Игорево селце, идеже бяше устроил двор добрѣ; бе же ту готовизни много: в бретьяницах и в погребѣх вина и медове, и что тяжького товара всякого, до железа и до меди, не тягли бяхуть от множества всего того вывозити…» (курсив наш. — Б.Р.)[977]. В Путивле на княжеском дворе Давыдовичи нашли не только «тяжкий товар», но 700 человек челяди — среди них мы вправе предполагать тех мастеров, руками которых создавались колоссальные запасы железных, медных и иных изделий в княжеских и боярских замках.

Археологическое изучение феодальных замков пока еще не достаточно, но даже при небольших раскопках вскрывается совершенно определенный характер княжеских и боярских дворов, их полная обеспеченность ремесленниками разнообразных специальностей.

Интересно в этом отношении Ковшаровское городище в Смоленском княжестве[978], где имеются остатки провинциальной боярской усадьбы.

На территории городища богато представлены различные производства — кузнечное, гончарное, бондарное, косторезное, ювелирное, литейное, обработка дерева и кожи. По своему техническому уровню это вотчинное ремесло стояло выше деревенского и в этом отношении не отличалось от городского.

Вотчинное ремесло больших удельных княжеских городов, вроде Вышгорода, Белгорода, Дмитрова, Вщижа, при современном состоянии их изученности, не удается отделить от свободного ремесла, которое, несомненно, там существовало.

Значительно резче разница между вотчинным придворным ремеслом и городским посадским прослеживается в Киеве. Здесь в непосредственной близости от княжеского дворца и «Десятинной церкви» в Старом Городе существовала сеть разнообразных мастерских. Обработка камня, кости, ювелирное дело, литье, производство перегородчатой эмали и стекла и ряд других отраслей ремесла вскрыты в Киеве раскопками В.В. Хвойко, Д.В. Милеева и экспедициями Украинской Академии Наук за последние 25 лет.

Специфические особенности некоторых производств, рассчитанных на обслуживание княжеской семьи (например, эмаль), не оставляют сомнения в придворном, вотчинном характере этого ремесла.

В техническом отношении придворное ремесло киевских князей стояло очень высоко, оправдывая ту высокую норму штрафа, которую Русская Правда устанавливает за убийство ремесленников. Придворные златокузнецы и эмальеры, мастера скани и тончайшей зерни были законодателями мод как для Киева, так и для других городов.

Выше неоднократно отмечалось, что ремесленники городского посада стремились подражать княжеским мастерам и при помощи упрощенных технических приемов воспроизводить тонкости их ювелирного искусства для широких слоев городского населения. Впрочем, необходимо отметить, что придворные ремесленники вовсе не были отгорожены от внешнего мира. Стены древнего Владимирового города, внутри которых располагались дома княжеских ремесленников, не препятствовали им совмещать работу по заказу своего господина с работой на рынок.

Мастер-литейщик, создав восковую модель тончайшей работы с русскими и греческими надписями, отлил по ней золотой змеевик для князя Владимира Мономаха, но оставшуюся у него глиняную форму он не уничтожил, а отлил в ней несколько медных змеевиков, оказавшихся разбросанными по разным углам Черниговского княжества. Здесь перед нами явное совмещение работы на заказ с работой на рынок.

Киевские эмальеры, изготавливавшие дорогие золотые венцы, колты оплечья (дорогие как по стоимости золота, так и по количеству времени, необходимому для создания сложного живописного рисунка эмали), одновременно с этим занимались выделкой дешевых медных крестов. Такую двойственность мы наблюдаем не только в Киеве, но и во Владимире (золотые и медные колты, выполненные с одинаковыми техническими особенностями).

Наряду с киевскими эмалями, в одной мастерской производились в XI–XII вв. стеклянные браслеты для очень широкого рынка.

К концу XII — началу XIII вв. у мастеров старого киевского замка появляются литейные формы для воспроизведения зерни, скани и тиснения. Если до сих пор посадские ремесленники Фроловой Горы подражали придворным, то здесь княжеские ремесленники как бы подражают самим себе. В данном случае, очевидно, сказалось их стремление овладеть широким провинциальным рынком, так как вещи, изготовленные в таких литейных формах, известны нам только с окраин Киевской Руси. Литье в тщательно сделанных каменных формах несовместимо с представлением о выполнении индивидуального заказа.

Утрата вотчинными ремесленниками их усадебной замкнутости, связь с рынком и, может быть, даже конкуренция с посадским ремеслом — все это явления новые, разлагавшие вотчинный принцип и возможные лишь в тех случаях, когда двор вотчинного хозяйства был вкраплен в крупный город с разнообразным населением и разными формами производства и торга. Именно так и было в Киеве, Чернигове, Владимире, относительно которых у нас есть некоторые данные. Так было, вероятно, и в других крупных городах.

Уловить время этого перехода вотчинных ремесленников к работе на рынок довольно трудно. Для массового изготовления стеклянных браслетов можно говорить об XI в., для литейных же форм и перегородчатой эмали на меди можно говорить только о XII в. и то не ранее его середины. По отношению к стеклянным браслетам, производство которых с самого начала носило массовый характер, может быть следует поставить вопрос не о самостоятельной работе стеклодела на рынок, а об особой организации княжеского хозяйства, использовавшего своих дворовых мастеров для производства ходкого товара, собственником которого мог быть сам владелец двора. Напомню обилие княжеских товарных пломб в Дрогичине, свидетельствующее о значительном участии князей XI–XII вв. в торговле. Этого никак нельзя сказать о дублетах «черниговской гривны», так как невозможно представить себе, чтобы Владимир Мономах (или какой-либо знатный боярин с именем Василия) торговал медными копиями с золотого змеевика, висящего у него на груди. В этом случае только сам мастер начала XII в. мог заниматься продажей медных отливок с дорогого заказного экземпляра.

Следует отметить хронологическое совпадение появления у вотчинных ремесленников литейных форм для массового производства исчезновением в Приднепровье княжеских знаков: и то и другое падает на середину XII в. Трудно сказать, связано ли это явление с возросшей ролью киевских горожан, которые в XII в. уже рядятся с князями, как и их новгородские собратия, или оно связано с разгромом Киева в 1169 г. Взятие Киева Андреем Юрьевичем не уничтожило киевского ремесла вообще, процветавшего и далее, но оно могло очень чувствительно сказаться именно на вотчинном княжеском ремесле, на «красных дворах» побежденного Мстислава Изяславича. Струя посадского ремесла с его имитационными литейными формами (хорошо известного нам по находкам на Подоле) могла хлынуть на «Гору», в опустевшие после Андрея дворцовые мастерские и влить в них новое содержание. Это объяснение не может претендовать на убедительность, так как для этого необходимо установление датировок с точностью до десяти лет, что пока невозможно. Очень соблазнительно и начало эмальерного дела во Владимире связывать с уводом части киевских мастеров в 1169 г. Ведь и поливная керамика во Владимире известна нам не ранее последней трети XII столетия.

Судя по княжеским знакам на посуде белгородского гончара, датируемой 1240 г., в удельных городах Киевского княжества вотчинное ремесло доживает до эпохи Батыя. В провинциальных же боярских усадьбах вотчинное ремесло, вероятно, продолжало существовать в большей неприкосновенности, не подвергаясь сильному влиянию мощного жизнеспособного города XII–XIII вв.

Особым разделом вотчинного ремесла является монастырское. Во многих отношениях оно близко к княжескому — монастырь, так же как и феодальный двор, вкраплен в крупный город, так же связан с рынком. Изготовление икон, литых энколпионов, крестов, а также каменных и костяных иконок вероятнее всего производилось в монастырских мастерских.

Территориальная близость княжеских дворцов и церковных построек в Киеве не позволяет разграничить в районе Десятинной церкви собственно княжеские и монастырские (или митрополичьи) мастерские. Наличие же литейных форм для крестов с монашеским именем мастера — Никодим — доказывает существование литейной мастерской, связанной с церковью. Кроме монастырей, организаторами массового сбыта предметов христианского культа могли быть и митрополит, и отдельные церкви вроде Десятинной или Софийского собора, к которым почти вплотную примыкают жилища ремесленников.

Среди монастырских работников было много различных ремесленников. Для большинства из них был обязателен монастырский устав Федора Студита, введенный в Киеве еще в XI в. Он содержит строго разработанную систему наказаний ремесленников. Например: «О усмошвцы: аще небреженiемъ преломить шило или ино что, имъ же усмь рѣжуть, да поклонится 30 и 50 или 100… Аще на потребу възметь кожю или усние и, не съблюдая, рѣжеть и не прилагаеть мѣры сапожныя… сухо да ясть».

«О шевци ризномъ: иже нехраненьемь сломит iглу ли ножь, ли нить претергнеть, iли ризу раздерет, поклон 50 ли 60»[979].

По этому уставу сапожнику или портному приходилось расплачиваться сотнями поклонов или сухоядением за сломанное шило или порванную нить. Если же ремесленник работал на стороне, то он должен был сдавать весь заработок игумену. Но и среди монастырских ремесленников мы можем выделить своего рода аристократов. В этом отношении чрезвычайно интересен рассказ киево-печерского патерика о художнике и ювелире Олимпии[980].

Пройдя школу у цареградских мастеров, Олимпий оставался в монастыре и был поставлен попом. Когда у него не было монастырского дела, он «… възимаа възаим злата и срѣбро, еже иконам на потребу, и дѣлаше, им же бѣ долъжен, и отдаваше икону за таковый долгь». Можно подумать, что Олимпий работал бескорыстно; в этом нас старается убедить и автор рассказа, но скоро он проговаривается, указав, что благочестивый Олимпий брал одну треть из заработанного «на потребу тела». Строгий устав, запрещавший монаху иметь собственность, очевидно, к нему не применялся. Дальнейший рассказ, освобожденный от богословского налета, излагается так: какой-то киевский богач, выстроивший церковь, решил украсить ее иконами работы Олимпия. Он явился в монастырь и договорился с двумя монахами-иконописцами «да сътворять рядъ съ Алимпiем, иже хощеть, възметь от иконъ»[981] и дал им деньги. Когда заказчик явился получить иконы, выяснилось, что сам Олимпий ничего о заказе не знал, а иконы оказались уже написанными теми двумя мастерами, которые должны были служить посредниками между заказчиками и Олимпием. Тем не менее, Олимпий приписывал создание этих икон себе, своей чудотворной способности. А так как настоящие мастера протестовали, то их выгнали из монастыря. За пределами монастыря они апеллировали к народу и продолжали утверждать, что иконы написаны ими «господинъ же тѣх [икон] не хотя дати нам мьзды, и со замыслилъ есть, лишивъ наю найма, и солгаста на иконы, яко Богомъ написани суть, а не суть нами въображени»[982].

Из этого инцидента, происходившего вскоре после Киевского восстания 1113 г., мы видим, что в системе монастырского хозяйства имелся крупный мастер-живописец и ювелир и два его подручных. Характерно употребление в патерике слова «найм» в смысле заработной платы, характерно и то, что в конфликте мастера с подручными монастырь стал на сторону мастера, а народ — на сторону, обиженных им помощников. Конфликт дошел, в конце концов, до самого Владимира Мономаха.

Здесь перед нами в зародыше тот антагонизм между мастерами и подмастерьями, который составляет основную черту позднесредневекового города.

В отношении привилегированных монастырских мастеров вроде Олимпия нужно сказать, что их непосредственная связь с потребителем поставила их почти вне зависимости от монастыря, т. е. здесь наблюдается тот же процесс, который мы могли заметить и в светском вотчинном ремесле — постепенное ослабление феодальной замкнутости и связь с частными заказчиками или рынком.

3. Городские мастера

Ремесленники всех специальностей в Древней Руси объединялись общим названием — «ремесленник» (ремественник, ремествяник) или «художник», «хитрец» (в смысле «искусник»). Но наиболее употребительным и универсальным было слово «мастер», которым обозначались как ремесленники, так и архитекторы, живописцы и даже военные специалисты.

Помимо общих названий существовал ряд названий отдельных специальностей.

Одной из важнейших задач истории русского ремесла должно быть составление полного списка специальностей городских ремесленников, так как только при наличии такого списка мы получим возможность сравнивать ремесла, отдельные города между собой и ремесло Киевской Руси с ремеслом в других странах.

Нужно заранее оговориться, что количество источников для этой работы крайне ограничено, так как письменные памятники называют для XI–XIII вв. только 22 ремесленных специальности, а археологический материал, которым мы пользовались в качестве основного источника в вопросах техники ремесла и сбыта изделий, здесь теряет свою убедительность.

Прежде чем перейти к списку ремесленников, составленному для десяти крупнейших русских городов (Киев, Чернигов, Переяславль, Владимир, Рязань, Смоленск, Новгород, Псков, Полоцк, Галич), остановлюсь на нескольких предварительных замечаниях.

Наиболее желательным методом полного определения различных специальностей могли бы быть раскопки целых городских кварталов, которые заменили бы нам до известной степени городские писцовые книги (как отчасти заменили их для деревни раскопки курганов). Но, не говоря о сложности и громоздкости подобных раскопок, мало вероятно, что раскопки жилищ и мастерских ремесленников во всех случаях помогли бы установить точную специальность мастера.

В качестве примера приведу результаты раскопок одного городского квартала. А.А. Мансуров взял на себя труд обработать материалы интереснейших раскопок в Старой Рязани, произведенных В.А. Городцовым в 1926 г.[983]

Раскопки велись траншеями, так что сплошного исследования определенной части города дать они не могли, но все же в результате оказались исследованными 19 целых жилищ (не считая частично перерезанных траншеями), из которых 17 были расположены компактно в северной части огромного городища. Скрупулезный анализ инвентаря жилищ привел Мансурова к выводу, что почти в каждом доме занимались несколькими различными ремеслами.

«Из наших материалов следует, — писал Мансуров, — что хозяйств, занятых металлургией, было больше, чем занятых гончарством, а Хозяйств, занятых резьбой по кости, больше, чем занятых ювелирными делами. При этом мы замечаем, что все занимавшиеся гончарством занимались и металлургией, но не все металлурги были гончарами. Точно так же все ювелиры занимались обработкой кости, но не все обрабатывающие кость были ювелирами»[984].

Сводная таблица ремесел, приведенная в работе Мансурова, особенно сводный план 16 жилищ, выпукло обрисовывает множественность ремесел в каждом жилище (от 3 до 5 в одном доме). Проверим, на каких основаниях это построено.

Упоминание железных шлаков в дневнике раскопок еще не может служить бесспорным доказательством варки железа в домашних печах (хотя в отдельных случаях это и могло быть); необходимо точное указание на количество шлаков, место и обстоятельства их находки, глубину залегания. Без этого мы не имеем права говорить о выплавке железа в XIII в. в каждом доме крупного ремесленного города, каким была Рязань.

Как доказывается повсеместность гончарного дела?

В двух жилищах наличие гончарного дела бесспорно (№ 15 и № 18, где найдены тигли для цветной поливы), но в четырех существование его доказывается небольшими одиночными стекловидными слитками, которые могут получиться естественным путем в обычной домашней печи при промазке в ней щелей глиной. В жилище № 3 гончарное ремесло определяется по одному обломку глиняного пряслица (!), которые никогда не были предметом ремесленного производства.

Наличие костерезного ремесла также не доказано. В жилище № 5 найден один кусок рога со следами обработки, в жилище № 6 — одна кость со следами обработки, в жилище № 12 — один рог косули. Такие сомнительные признаки позволяют автору объединять все эти жилища в одну группу с настоящей костерезной мастерской в жилище № 16, где, кроме костей и готовых костяных изделий, имеется стамеска и 22 ножа.

В раздел ювелирного ремесла некоторые жилища включены по признаку находки одного куска янтаря (№ 19).

Примененный А.А. Мансуровым принцип определения ремесла по единичным находкам неверен. Он приводит к ложным выводам о сочетании несовместимых производств, выводам, не подтвержденным фактическим материалом. Но в оправдание исследователя, собравшего и систематизировавшего чрезвычайно ценный материал, следует сказать, что расшифровка его очень затруднена множественностью операций, производимых каждым ремесленником.

Очень немногие мастерские бесспорны в отношении определения занятий их хозяина. Таковы, например, мастерская № 8, где наряду с литейной формой найдены куски меди и олова. Это не «металлург» вообще, а литейщик, может быть, даже еще точнее — «крестечник».

Мастерские №№ 15 и 18 дают нам настоящих гончаров, мастеров поливной керамики (тигли для поливы, смальта, поливная посуда). Но как определить профессию тех рязанцев, у которых в мастерских найдены разнообразные инструменты и материалы? Приводим их перечень:

№ 3 — 20 ножей, краска и курант для растирания ее, 2 шила.

№ 7 — топор, 2 долота, 2 точильных бруска, 7 ножей, шило.

№ 9 — 15 ножей, 6 точильных брусков, 1 тигель, полуобработанный янтарь.

№ 10 — 14 ножей, 4 бруска, 1 долото, 2 шила, 2 костяных иглы, 4 тигля, обрезки кости и рога, янтарь.

№ 11 — резная кость, готовые костяные изделия, костяные пластины от седла, 18 ножей, 1 изогнутый нож, 1 шило железное, 2 шила костяных.

№ 11 — 22 ножа, щипчики, проволока, заготовка кости, костяные изделия (рукояти, стрелы), тигли, железная стамеска, 16 железных пластинок, 2 медных пластинки, ножницы.

Не вызывает сомнений, что ремесленники из перечисленных жилищ-мастерских должны были производить много различных операций, пользоваться разнообразными инструментами и материалами, но отсюда не следует, что они занимались различными ремеслами. Название ремесла могло определяться не преобладанием той или иной функции мастера, а названием определенного типа готового изделия, на выработке которого специализировался данный ремесленник.

Вот здесь-то нам и нельзя обойтись без указаний письменных источников, как бы отрывочны они ни были. Письменные источники XI XIII вв. дают нам следующий список ремесленников:

Кузнец

Кузнецы железа

Кузнецы меди

Кузнецы по серебру

Серебреники

Оружейники

Щитники

Тульники

Лучники

Седельники

Древоделы

Котельники

Мостники

Каменщики

Каменосечцы

Кожевники

Усмошевцы

Портные шевцы (или разные шевцы)

Опонники

Плинфотворители

Писцы книжные

Иконники

Этот список резко распадается на две группы: в одну из них входят обобщенные специальности, вроде кузнецов, котельников, древоделей, а в другую — специальности, детализированные по определенному принципу: щитники, седельники, тульники, лучники, опонники, иконники.

Принцип, по которому выделялись ремесленники той или другой профессии, определяется легко: в памятниках XII–XIII вв. профессия ремесленника получила название не от производимых им трудовых процессов и не от материала, над которым он преимущественно работал, а от названия тех предметов, изготовлением которых он главным образом занимался.

Для того чтобы при помощи летописных терминов подойти к археологическому инвентарю, попытаемся представить себе набор инструментов и материалов в мастерской каждого из перечисленных ремесленников.

Щитник. Для изготовления щита необходимо было дерево, (обработка которого производилась следующими инструментами: теслом, пилой, ножом, сверлом), кожа (инструменты: шило, раскроечные ножи), медь (молоток, наковаленка), железо (молоток, зубило, заклепки).

Поскольку во всех литературных произведениях русские щиты сопровождаются эпитетом «червленые», мы должны предполагать наличие в мастерской щитника красной краски.

Седельник. Материал для ленчика — дерево (набор столярных инструментов). Для изготовления покрышки, седел, крыльев и путалищ стремян требовалась кожа (для ее обработки набор кожевенных инструментов). Луки, седла обычно украшались костяными или металлическими накладками (инструменты: ножи и резцы для резьбы по кости, циркуль для орнамента, сверло для отверстий, пила, проволока или гвозди для прикрепления накладок).

Если седло украшалось «златым жженым», то седельник должен был иметь золото, ртуть, тигель для плавки амальгамы и печь или жаровню.

Тульник. Колчаны делались из кожи, дерева и бересты. Необходимы были ножи, шилья, тонкая пила. По всей вероятности применялись краски. Обычно колчаны, насколько мы знаем их по половецким курганам, обильно украшались костяными накладками (набор костерезных инструментов).

Лучник. Основной материал — дерево и рог. Необходимы пила (следы пилы есть на накладке лука со знаком князя Мстислава Тмутараканского), сверло, клей, проволока или жилы, пресс или тиски для оклеивания составных частей сложного лука, медные полосы для оковки скреплений.

Если бы все четыре мастерские щитника, седельника, тульника и лучника сгорели в XII–XIII вв. и были бы раскопаны в XX в., то перед глазами исследователя была бы та же самая путаница, которую мы наблюдаем в Старой Рязани. В каждой мастерской были бы следы «деревообделочного ремесла», «обработки кости» и «металлургии». Ведь вполне возможно, что в жилище № 11 работал именно седельник, которому приходилось обрабатывать и кожу (изогнутый нож, шилья), и кость, и дерево (ножи и костяные пластинки для седла). А мастерскую № 16 можно предположительно связывать с тульником: ножи, стамески для обтачивания рога, проволока, щипцы и костяные стрелы, — все это не противоречит ассортименту орудий производства мастера колчанов. Но в обоих случаях у нас не будет уверенности в правильной атрибутации раскопанной мастерской.

Только детальный технологический анализ всего комплекса находок и изучение всех мелочей каждого инструмента позволят в отдельных случаях разобраться в настоящей профессии ремесленника.

Значительно легче расшифровать производственные комплексы в тех случаях, когда есть уверенность, что комплекс сохранился целиком. В этом отношении интересна мастерская, раскопанная М.К. Каргером близ Михайловского монастыря в Киеве[985].

Дом погиб во время пожара 1240 г. Дверь дома была заперта; внутри остался кот, который сгорел здесь, так как не мог выбраться из запертого дома; уцелел горшок с кашей и воткнутой в нее ложкой. В глиняной макотре было около пуда ржи и рядом находились жернова для размола ее. Инструменты мастера состояли из таких предметов, как топор, тесло, сверло, струг, 14 миниатюрных горшочков с различными красками, 600 г янтаря, бусы и крестики из янтаря (частично недоработанные), серебряная лунница, поломанная лампада.

Можно очень живо представить себе этого мастера: наличие набора красок в сочетании с обработкой дерева говорит о том, что он был живописец, точнее — иконник, который сам приготавливал доски для икон и расписывал их. Побочным его занятием было изготовление бус и крестиков из янтаря и, возможно, ремонт поломанных вещей (лампада).

По счастью мы можем сопоставить этого иконника Михайловского монастыря с его собратом из Печерского монастыря живописцем Олимпием, который доставал в долг «злата и серебра, еже иконам на потребу». Следовательно, он не ограничивался только живописной работой, но сочетал ее и с ювелирной по золоту и серебру, оправляя иконы в оклады. Судя по тому, что у него было два помощника, он едва ли сам тесал доски для икон, но сочетание живописных и ювелирных работ несомненно.

Присматриваясь к работе Лазаря Богши, автора креста Ефросиньи Полоцкой, мы видим, что мастер должен был владеть и искусством чеканки, и искусством перегородчатой эмали, и уменьем оправлять камни в золото. Братило и Коста знали литье, чеканку, гравировку, зернь и позолоту.

Сочетание нескольких родственных производств в одной мастерской далеко не всегда является свидетельством примитивности ремесла. Так, например, наличие кузнечных и ювелирных инструментов в мастерской, раскопанной в Райковецком городище, говорит нам не о том, что в XIII в. ювелирное дело еще не отделилось от кузнечного, а об узкой специализации данного ремесленника, которому по ходу производства нужно было выполнять и кузнечные работы по железу и ювелирную обработку серебра. В самом деле, в этой мастерской найдены булавы, основа которых выкована из железа и обложена тонким позолоченным медным листом. Здесь же из тонких листов серебра изготовлялись колты с чернью и позолотой. Вот эти-то тонкие листы меди и серебра и объединили различные на первый взгляд производства перначей и колтов.

В связи с установленным многообразием функций отдельного ремесленника встает вопрос о степени технического разделения труда как внутри отдельной мастерской, таки в пределах целого города.

Киевские мастерские, раскопанные Хвойко, были довольно просторны и в некоторых случаях имели по 2 горна, что может свидетельствовать о каком-то разделении труда внутри данного производства.

Сопоставляя ранние и поздние перегородчатые эмали, мы замечаем, что на ранних эмалях совершенно отсутствуют филигранные и зернение украшения; все побочные работы сведены эмальером к минимуму, его внимание целиком устремлено на основной эмалевый рисунок. Щиток с эмалью составляет одно неразрывное целое со всем изделием.

Поздние эмали дают нам очень пышное филигранное обрамление: мы видим там сложные арки, зернь, ажурную скань и даже самоцветы в филигранной оправе (Киевский клад 1824 г., Старо-Рязанский 1822 г.). В то же время следует отметить, что щиток с эмалевым рисунком накрепляется отдельно и изготавливается особо от вычурной и тяжеловесной оправы. Возможно, что здесь одна вещь изготавливалась двумя разными мастерами: один из них делал гладкий щиток с перегородчатой эмалью, а другой окружал щиток богатой оправой. То же самое мы наблюдаем и в изготовлении черненых колтов: поздние экземпляры состоят из двух различных, механически соединенных частей, — серебряных щитков с тиснением и чернью и особой филигранной оправы.

Шлем Ярослава Всеволодича был сделан, вероятно, разными мастерами. Сначала кузнецом была выкована стальная основа, затем она поступила к ювелиру, который оправил ее в серебро, а затем к кольчужному мастеру, который, не считаясь с рисунком серебряной оправы, пробил ее зубилом и прикрепил кольчужную бармицу.

Итогом предварительных замечаний является следующий вывод: список городских ремесленников нужно составлять не по принципу отдельных технических приемов, а по принципу изготовления целых предметов, требовавших подчас различных материалов и инструментов. Разумеется, наряду с такими специализированными ремесленниками, занятыми производством какого-либо определенного предмета (щитов, колчанов, седел, луков), существовали и простые ремесленники — кузнецы вообще, гончары вообще и т. д. Сочетание данных письменных и вещественных источников позволяет установить примерный список профессий, существовавших в крупных русских городах. Все профессии разбиты на И групп по производственному принципу: I группа — мастера-металлисты, кузнецы и оружейники различных специальностей; II группа — очень неоднородна, в нее включены ремесленники по обработке цветных и благородных металлов; вполне возможно, что количество более узких специальностей было значительно больше; III группа объединена по принципу обработки дерева; в IV группу отнесены работы по камню, а также работы, связанные с окончательной отделкой каменных зданий — покрытие свинцовой или медной кровлей и роспись стен; V группа — обработка кожи; VI — обработка ткани; VII объединяет керамистов; VIII — производство стекла и эмалей; IX объединена по принципу обработки твердых материалов, как кость и камень, мелкая резьба и огранка; в X группу отнесены мастера по изготовлению книг; в XI — разные ремесла, количество которых в действительности было, вероятно, значительно больше.

Группа / Профессии

I — Кузнецы по железу, домники, оружейники, бронники, щитники, мастера по изготовлению шлемов (?), мастера по изготовлению стрел (?), замочники, гвоздочники.

II — Котельники, кузнецы меди, литейщики крестов-складней, литейщики имитационных украшений, волочильщики медной, серебряной и золотой проволоки (?), серебреники, мастера по изготовлению тисненых колтов и других изделий с чернью, сережники, златокузнецы.

III — Древоделы, огородники (строители крепостей), городники, мостники, столяры (?), токари, бочары, резчики по дереву, кораблестроители-лодейники.

IV — Каменщики, каменосечцы (скульпторы-декораторы), жерносеки, кровельщики, живописцы.

V — Кожевники (кожемяки, усмари), усмошевцы, мастера по изготовлению пергамена, мастера по изготовлению сафьяна, сапожники, седельники, тульники, скорняки (?), шорники (?).

VI — Ткачи, опонники, иортные-шевцы, мастера по изготовлению набивных тканей (?), красильники (?).

VII — Гончары, кирпичники, корчажники, мастера по изготовлению поливных плиток и писанок, игрушечники (?).

VIII — Эмальеры (перегородчатая эмаль), мозаичники (?), стеклодувы, мастера по изготовлению стеклянных браслетов, крестечники (выемчатая эмаль).

IX — Костерезы, гребенщики, лучники, камнерезы (мелкая каменная резьба), гранильщики.

X — Писцы книжные, златописцы, миниатюристы, переплетчики, иконники.

XI — Масленники.

Материал для составления этого списка был подготовлен рассмотрением техники ремесел. В список не вошли такие профессии, которые не являются ремеслом в полном смысле слова, как, например: повара, пекари, возчики, плотогоны, скоморохи, гудцы, гусляры, архитекторы, лекари и др. В списке фигурируют 64 специальности. Против некоторых из них поставлены вопросительные знаки, так как не всегда можно быть уверенным, что данная специальность существовала совершенно самостоятельно, без сочетания с родственной. Но хотя этот список заведомо неточен, ошибки были допущены скорее в сторону преуменьшения числа специальностей, чем их искусственного раздувания. Очень вероятно, что существовал ряд специалистов по пошивке разных видов одежды. У меня в списке все они объединены одним термином «швец-портной». Деревянная домашняя утварь и посуда могли иметь несколько разрядов особых специалистов. То же самое нужно сказать и о ремесленниках, связанных с корабельным делом и с выделкой колес. Отдельные ремесленники могли изготовлять различные предметы ратного быта: стяги с навершиями, шатры, чепраки, портупеи и пояса, боевые трубы, сопели и бубны. Совершенно не учтено производство продуктов питания. Одним словом, при дальнейшем пересмотре этого списка он должен быть пополнен другими профессиями.

О расселении ремесленников в городах у нас очень мало данных, которые помогли бы определить социальную топографию домонгольского города. Упоминаются в источниках кузнечьи ворота, плотницкий ручей. Можно сказать одно: почти каждый городской дом, открываемый раскопками, является домом (а одновременно и мастерской) ремесленника. Рядом с домом иногда располагается скотный сарай (Новгород, изба кожевника-сапожника).

Связь мастеров города с сельским хозяйством не прослеживается, хотя для средневекового ремесла она и характерна. Частые находки жерновов нельзя считать признаком наличия земледелия, так как в то время, в связи с трудностью хранения муки, на рынок поступало только немолотое зерно.

Наиболее типичным для феодального города надо считать наличие у ремесленников огорода и домашнего скота.

До сих пор речь шла о ремесленниках, имевших свою мастерскую (или точнее обычную избу, приспособленную для ремесла), но наряду с ними были и ремесленники иного типа. Из них на первое место надо поставить плотников, артели которых нанимались по договору на ту или иную постройку. Вокруг больших каменных построек нередко возникал целый ремесленный городок: тут были и каменотесы, и кирпичные мастера, и резчики камня, и литейщики меди и свинца, и кузнецы различных специальностей. Бродячего ремесла в той форме, в какой оно существовало в Западной Европе, у нас, по-видимому, не было.

Совершенно не ясен вопрос о торговых помещениях у ремесленников. В XII–XIII вв. на городских торгах среди рядов могли быть и ремесленные ряды, столь характерные для XVI–XVII вв., но данных для такого утверждения у нас нет.

Определить форму обмена между ремесленником и заказчиком можно пока лишь предположительно. Наиболее вероятной надо считать такую, когда заказчик приходил к мастеру в его мастерскую («пришед к единому от кузнец») и здесь «творил с ним ряд», т. е. уславливался относительно стоимости работы, срока выполнения и иногда относительно материала, если работа выполнялась из материала заказчика, как это было в разобранном выше примере с Олимпием.

Большинство дорогих золотых вещей выполнено, вероятно, из материала заказчика. Некоторые виды ремесленных работ могли производиться на дому у заказчика (например, пошивка платья).

Часть ремесленников была связана с купцами типа коробейников, разносивших или развозивших их продукцию по всем русским землям. В таких случаях ремесленник превращался в товаропроизводителя и притом связанного со скупщиком. Таковы были мастера выемчатых эмалей, стеклянных браслетов и др. Отношения мастеров со скупщиками нам неясны, но какая-то денежная долговая зависимость ремесленников от ростовщического капитала монастырей, бояр и купцов несомненна. Об этом говорят городские восстания в Киеве и Новгороде (1113 и 1209 гг.), но какова была причина долгов — неясно. К займам у богатых горожан ремесленника могла принудить необходимость приобретения оборудования, покупка сырья, а также многочисленные стихийные бедствия.

Очень интересен вопрос о заработке ремесленников, но данных для его решения мало. Русская Правда сообщает о плате городникам и мостникам; в состав платы входят и деньги, и продукты. Городник, работавший с 4 лошадьми, получал поденную плату деньгами (1 куна) и продуктами (хлеб, пшено, солод и овес); на полученную куну он мог купить себе мяса, рыбы и питья. Кроме этой платы, составлявшей его прожиточный минимум, городник получал и сдельную плату деньгами: при закладке каждой городни 1 куну и по окончании ее — 1 ногату[986].

Крепостная городня — это высокий сруб из бревен размером 4×2 м (Вышгород, XI в.).

Куна и ногата — небольшие серебряные монеты: одна весом около 1 г, а другая — около 2,5 г.[987] На 50 кун или 20 ногат можно было купить вола или молодого жеребца. Расчет с мостником был несколько иной — отсутствует прокорм мостника («а есть, что можеть»); он получал только овес для коней, а плата давалась в зависимости от выработки, по норме 1 ногата за 10 погонных локтей моста[988].

Чернорабочие на стройках получали, согласно легенде о построении Ярославом церкви Георгия в Киеве, по 1 ногате в день. Такая плата считалась княжеской щедростью. В значительно лучшем положении находились привилегированные категории ремесленников вроде иконников, ювелиров, резчиков мрамора.

По данным Печерского патерика за мраморную доску уплатили 3 гривны серебра («… да тоя мастер возмет за свой труд»). 3 гривны серебра — это 591 г серебра, сумма для XI в. весьма солидная.

В некоторых случаях нам известна стоимость отдельных ремесленных изделий, достигающая порой крупных сумм. Примером указанной ценности вещи является крест Ефросиньи Полоцкой, сделанный мастером Лазарем Богшею в 1161 г. На кресте есть надпись «… кованье его, злото и серебро и каменье и женчюг в 100 гривен, а… 40 гривен». Перед цифрой 40 имеется досадный пропуск, вызванный порчей креста в этом месте. Возможно, что 40 гривен означает стоимость работы, так как в первой половине фразы перечислен весь материал, пошедший на изготовление креста. Если это так, то Лазарь Богша был, по-видимому, богатым мастером, двойником киевского Олимпия. Особенно велики были заработки архитекторов. Так, говоря о приходе четырех константинопольских церковных мастеров, Нестор (в житии Феодосия Печерского) отмечает, что они были «мужие богати велми». С ними был заключен договор сроком на 3 года, и деньги были уплачены вперед.

Наряду с заработками ремесленников, интересным является вопрос о внутренней организации ремесла в пределах одной мастерской, одной артели. Относительно артели плотников есть данные о том, что она возглавлялась старшим («старейшина древоделям», «старейшина огородникам»), который распоряжался действиями всей артели и являлся ее юридическим представителем, так как именно с ним велись переговоры о работе. Кроме строительных артелей, существовали товарищества гончаров, объединявшихся для совместного владения гончарным горном. Некоторые ремесленные мастерские рассчитаны на работу нескольких человек. Очевидно, между ними был как-то разделен труд. Для подсобных работ, по всей вероятности, использовали труд учеников и помощников. Мы уже видели наличие помощников у иконника-ювелира Олимпия, жившего в первой половине XII в.

Под 1259 г. летопись сообщает о построении города Холма Даниилом Галицким. Князь Даниил начал созывать к себе ремесленников из всех окрестных земель и «… идяху, день и во день, и уноты и мастеры (курсив наш. — Б.Р.), всяции бежаху из Татар: сѣдѣлници, и лучницы и тулници и кузнеци железу и меди и серебру, и бѣ жизнь, и наполниша дворы окрест града поле, и села…»[989]

В этом поэтичном описании нового города, в который ремесленники вдохнули жизнь, нас может особо интересовать противопоставление «унотов» (юных, молодых) мастерам. В этих «унотах» можно видеть подмастерьев или учеников, которые незадолго до этого были захвачены татарами. Когда же первый натиск татар несколько ослабел, то в далекий угол Руси к сильному князю Даниилу потянулись вереницы подмастерьев (унотов) и мастеров.

Как мы видели, между мастерами и подмастерьями уже в начале XII в. происходили конфликты, в которых подмастерья старались привлечь на свою сторону население наиболее демократической части Киева — Подола. Правда, это относится к иконо-ювелирному ремеслу, которое обычно опережает другие ремесла в смысле своей социальной организации.

Анализ сложной техники многих производств подкрепляет мысль о длительном ученичестве и о существовании опытных мастеров и их помощников. Ранее всего институт ученичества и подмастерьев должен был возникнуть в сложном ювелирном деле.

В этой связи следует вспомнить выводы, наметившиеся в результате рассмотрения двух новгородских чеканных сосудов XII в. с именами мастеров Братилы и Косты (см. выше в разделе «Чеканное дело»).

Наличие двух разновременных сосудов, из которых один явно воспроизводит другой (или не дошедший до нас третий, являющийся образцом для этих двух), необычность и в то же время разработанность формулы подписи мастера, совпадающей в обоих случаях, возможная связь с новгородским посадником Петрилой Микульчичем — все это позволяет высказать предположение (в порядке рабочей гипотезы), что оба сосуда (или более поздний из них — работы Косты) являются «шедеврами», выполненными на получение звания мастера. Chef d’oeuvre или Meisterstück в эпоху развития цехового строя на Западе служит барьером, ограждавшим касту мастеров от вторжения подмастерьев, но первоначально, в эпоху своего возникновения (Италия — XII в., Франция — XIII в.) институт шедевра был просто случаем для обучившегося — унота «блеснуть своим искусством и получить звание мастера».

Если в древней Руси в XII–XIII вв. существовало деление на мастеров и подмастерьев («унотов» — юных), то вполне возможно и бытование института пробного изделия, а, следовательно, и ремесленных корпораций, внутри которых происходит этот экзамен на звание мастера.

История западноевропейских городов свидетельствует о том, что купеческие и ремесленные корпорации возникают почти одновременно, возникают еще на том этапе внутригородской борьбы, когда и ремесленники, и купечество совместно выступают против феодальных владетелей.

Юридическое оформление известного купеческого братства Ивана на Опоках совпало во времени с переходом важнейшего политического поста посадника из рук князя в руки городского веча.

Спустя два десятка лет возникновение второй купеческой корпорации вокруг церкви Параскевы-Пятницы на Торгу опять совпало еще с одной политической победой вечевого города — новгородцы добились права самостоятельно выбирать епископа, ранее назначавшегося киевским митрополитом.

Таким образом, две первых должности в государстве — посадника и владыки — стали выборными.

Особенно важным для нашей темы является то, что в начале XIII в. в числе лиц, причастных к управлению Новгородом, мы видим представителя ремесленников.

Речь идет об участии городских низов в поставлении новгородского архиепископа Антония (Добрыни Ядрейковича), которому в результате различных коллизий дважды приходилось покидать кафедру.

Первое его назначение произошло вскоре после известного восстания 1209 г. Последний раз он был смещен в 1225 г. На его место был назначен за взятку некий Арсений. Но «простая чадь» устроила вече и прямо с веча отправилась на владычный двор. Арсения «… акы злодѣя пьхающе за воротъ выгнаша, малѣ ублюде богъ отъ смьрти…» Архиепископом в третий раз (в данном случае по воле народа) стал Добрыня Антоний[990].

Самое интересное заключается в том, что вместе с Добрыней Антонием восставший народ «введоша на сени» двух новгородцев Якуна Моисѣевиця и Микифора Щитника. Победа народа увенчалась тем, что ближайшим помощником владыки становится поставленный во время восстания ремесленник Никифор, мастер по выделке щитов. Это событие по своим результатам очень напоминает возведение на владычный стол в XIV в. Василия, опережая его на целую сотню лет.

Если привлечь западноевропейские аналогии, то можно отметить, что в этом же самом 1228 г. восстание ремесленников в Болонье закончилось их частичной победой, цеховые корпорации получили право представительствовать в городском совете. Дело, разумеется, не в случайном совпадении даты, не в том, что в 1228 г. в Новгороде и в Болонье произошли одинаковые по содержанию и результатам явления, а в том, что история русских ремесленных городов в своих общих чертах совпадает с историей передовых городов Запада.

История городских восстаний уводит нас в XI в., когда одновременно с восстанием 1068 г. в Киеве там же был убит своими холопами Новгородский епископ Стефан, а в самом Новгороде происходили какие-то не вполне ясные нам события, связанные, с одной стороны, с епископом Лукой Жидятой и его холопом Дудиком (1058), а с другой стороны, с князем Глебом Святославичем.

Значительно яснее и определеннее киевские события 1113 г., в которых мы вправе предполагать активное участие ремесленников. Интересно, что упоминавшаяся нами выше апелляция к народу двух подмастерьев-живописцев, лишившихся заработанных денег, имела место в ближайшее время после восстания 1113 г.

Речи этих обиженных были достаточно смелы. Так, они не стеснялись разоблачать монастырское измышление о «чуде», в результате которого иконы будто бы оказались написанными без человеческого вмешательства; «и бе замыслилъ есть, лишивъ наю найма. И солгаста на иконы, яко богом написани суть» (курсив наш. — Б.Р.)[991].

Новгородские события 1136 г., а особенно 1209 г. в еще большей степени связаны с движением черных городских людей, с их борьбой против долгового закабаления.

Процесс долгового закабаления городских мастеров, падающий на XII–XIII вв., совпадает во времени с намеченным выше переходом городских ремесленников к работе на рынок, с выработкой новой техники, приноровленной к массовому выпуску продукции. Возможно, что обзаведение новыми орудиями производства (напр., тонкими резными литейными формами), необходимость заранее приобретать дорогой материал (серебро для заготовки продукции на рынок) и, наконец, зависимость от скупщика, каким мог оказаться и князь, и монастырь (ведшие торговлю через своих тиунов) — вся эта цепь явлений, характерных для XII–XIII вв., приводила ремесленников к долговой зависимости от ростовщического капитала.

Участие городских ремесленников в восстаниях облегчалось тем, что они были вооружены. Вооруженный ремесленник, член городского ополчения, — это фигура хорошо известная западноевропейскому средневековью.

Новгородские летописцы на протяжении XIII в. постоянно вписывают в свои страницы имена ремесленников, погибших в боях за Новгород:

1200 — Страшко серебреник, весец

1216 — Онтон котельник

1216 — Иванко Прибышинец опонник

1234 — Таврило щитник

1234 — Нежило серебреник

1240 — Дрочило Нездылов сын кожевника

1262 — Яков гвоздочник

1262 — Измаил кузнец

Еще одна группа явлений, кроме ремесленных ополчений, сближает русский город с западным — это городские ереси. Ранние сведения о них отличаются некоторой туманностью, но для рубежа XII–XIII вв. мы располагаем замечательным памятником — «Житием Авраамия Смоленского», составленным во второй половине XIII в.[992]

Живя в одном из смоленских монастырей, художник Авраамий вел различные беседы, которые были обращены к «малымъ же и к велiкымъ, рабомъ же и свободнымъ и рукодельнымъ…» (курсив наш. — Б.Р.). Из одного монастыря он был выгнан за подобные беседы. Авраамий пользовался книгами, которые были запрещены церковниками («… отверженые книги почитает…»). Его проповеди имели широкий успех, и он, в конце концов, «… оуже наши дѣти вся обратил есть к себѣ». По всей вероятности, его беседы с «рабами» и «рукодельными» (ремесленниками) носили какой-то острый и неприятный для церковников характер, потому что его объявили еретиком. Попы и игумены монастырей добились суда над ним. На суде они выступали «яко волом рыкающим» и требовали различных казней для «еретика»: заточить, пригвоздить к стене и зажечь или утопить «игумном же и ереом, аще бы можно жива его пожрети».

Такая ненависть духовенства была вызвана, очевидно, антицерковными речами Авраамия и демократическим составом его слушателей, которые впоследствии поплатились за слушание этих речей.

Н.П. Попов предполагал, что Авраамий Смоленский был знаком с учением вальденсов[993]. Это проливает свет на русско-европейские отношения в XII–XIII вв.

В связи с «глубинными» книгами, которые Авраамий толковал рабам и «рукодельным», может быть надлежит вспомнить любопытные отрывки XII–XIII вв., написанные, вероятно, для зашифровки, наполовину глаголицей, наполовину кириллицей[994]. Там есть, например, такая фраза: «… богатымъ сего вѣка запрещай, да не ся высокоумять и да не уповають на богатство» (курсив наш. — Б.Р.).

В итоге этого очерка, посвященного городским ремесленникам, можно сказать, что свободное городское ремесло, развивавшееся с X в. параллельно с вотчинным, в конце концов, оттеснило его на второй план и, благодаря развитию рыночных отношений в XII–XIII вв., содействовало разложению вотчинного ремесла в крупных промышленных городах и превращению его частично в товарное производство.

Сопоставление крупных русских городов XII — начала XIII вв. с современными им передовыми западноевропейскими городами позволяет установить ряд общих черт: 1) преобладание ремесленников в составе городского населения, 2) обилие различных специальностей, 3) постепенное установление связи с рынком и частично со скупщиками, 4) наличие мастеров и подмастерьев, 5) наличие института шедевров (?), 6) участие ремесленников в городском ополчении, 7) задолженность городских низов, городские восстания против ростовщиков, 8) существование ересей как особой формы классовой борьбы, 9) частичное участие ремесленников в управлении городом тоже как результат классовой борьбы.

Весь перечисленный комплекс явлений на Западе дополнен наличием юридически оформленных ремесленных корпораций, относительно существования которых в древней Руси я могу лишь присоединиться к мнению С.В. Юшкова, который писал: «Об организации цехов наши памятники IX–XII вв. молчат, но это не значит, что их у нас не было, существование их вполне возможно» (курсив наш. — Б.Р.)[995].

Блестящая культура Киевской Руси, воспетая русскими средневековыми поэтами и северными сказителями саг, в значительной степени обязана своим расцветом развитию русской промышленности, русского ремесла.

Тысячи деревенских кузниц по Днепру и Волхову, по Волге и Оке ковали лемехи плугов для вспашки полей; сотни оружейников закаливали сталь для победы над многочисленными врагами, а в ювелирных мастерских «златокузнецы» создавали тончайшее узорочье из бронзы, серебра и золота, украшенное филигранью, зернью и невыцветающими красками эмали.

Попытки немецких «историков» принизить и умалить значение русской культуры бесплодны. Свидетельства современников достаточно красноречиво говорят о высоком мастерстве русских ремесленников X–XII вв.

Русский книжник XII в. по поводу одной ювелирной работы так отозвался о мастере: «… и тако украсил добре, яко не могу сказати оного ухищрения по достоянию довольно, яко многим приходящим от Грек и иных земель глаголати: „нигде же сицея красоты бысть!“».

Византийский писатель Иоанн Тцетцес писал в XII в. стихи, в которых прославлял русскую резьбу по кости и сравнивал русского мастера с легендарным Дедалом. Но из всех современных свидетельств о русском ремесле, пожалуй, самым интересным является предисловие к известному трактату Теофила, посвященному технике различных художественных ремесел. Там в определенном порядке перечислены страны, прославившие себя тем или иным видом ремесла.

В этом почетном списке передовых стран Европы и Востока Киевская Русь (Russia) поставлена на втором месте (уступая первенство лишь Византии), впереди Аравии, Италии, Франции и Германии:

«Quam si diligentius perscruteris, illic invenies quicquid in diversorum colorum generibus et mixturis habet Graecia; quicquid in electrorum operasitate, seu nigelli varietate novit Russia; quicquid ductili vel fusili, seu interrasili opere distinguit Arabia; quicquid in vasorum diversitate, seu gemmarum ossiumve sculptura auro decorat Italia; quicquid in fenestrorum pretiosa varietate diligit Francia; quicquid in auri, argenti, cupri et ferri, lignorum lapidumque subtilitate sollers laudat Germania».

(Перевод: «Если ты внимательно расследуешь, то найдешь тогда, что в родах и смешениях разных красок имеет Греция; что в тщательности эмалей или разнообразии черни открыла Руссия, что в проволочном (?) или литейном или… (interrasili) деле различает Аравия; что в различных сосудах или в резьбе на геммах и по кости золотом украшает Италия; что в драгоценном разнообразии стекол избирает Франция; что в тонкой работе по золоту, серебру, меди, железу, дереву и камню торжественно прославляет Германия» (курсив наш. — Б.Р.)[996].

Расцвет русского ремесла в IX–X вв. был подготовлен всем предшествующим развитием Среднего Приднепровья. Историческая роль Киева была создана не отрядами варяжских авантюристов, а всем ходом развития хозяйственных и общественных сил Приднепровья, скрытым от нас отчасти литературным талантом автора «Повести временных лет», а отчасти норманнистическим туманом, позволявшим разглядеть лишь преувеличенные тени готов и варягов.

Анализ местных изделий VI–VIII вв. показал, что земля полян была достаточно богатой и обладала самостоятельной культурой, которая в VIII в. была дополнена знакомством с сильнейшей средневековой культурой арабско-иранского Востока.

К IX–X вв. в Киевской Руси уже существовало ремесло вотчинное, деревенское и городское. Доказательством существования свободного городского ремесла в IX–X вв. являются равноправные погребения ремесленников на общегородских кладбищах (Шестовицы, Гнездово, Васильки, Михайловское). В это время можно уже считать выделившимся ряд ремесленных специальностей, как, например: кузнецы, оружейники, бронники, ювелиры, гончары, литейщики, резчики кости, а к концу X в. эмальеры и стеклоделы.

В X в. расширяется сеть русских городов, а такие крупные центры, как Киев, привлекают к себе значительные массы нового населения[997].

В это время к транзитной торговле Киева присоединяется экспорт русских ремесленных изделий (скань, серебро с чернью, эмаль и др.) в Чехию, Польшу и к балтийским славянам. В результате этого экспорта устанавливается влияние Киева, «соперника Константинополя», на ряд западнославянских областей. К этому времени относится и знакомство Германии с продукцией русских эмальеров и мастеров черни.

В XI в. русское городское ремесло вступило с богатым запасом технических навыков. Деревня и город были до того времени еще совершенно разобщены. В деревнях существовали кузнецы, литейщики-ювелиры и гончары; обслуживаемая этими ремесленниками деревня жила небольшим замкнутым мирком. Район сбыта продукции был крайне мал: 10–15 километров в радиусе.

Несмотря на это, ремесло было уже достаточно развито — гончары клеймили свои изделия клеймами и передавали мастерство по наследству; кузнецы, старейшие из всех ремесленников, выделившиеся еще на высшей ступени варварства, были окружены космогоническими легендами и мифами, приоткрывающими интереснейшую страницу славянского язычества (миф о Святогоре-Гефесте и о Свароге-Прометее).

В XI в. первоначальная полная замкнутость начинает нарушаться. В Киевском княжестве возникает в ряде селений под Овручем промысел по изготовлению пряслиц из розового шифера; в это же время в самом Киеве начинают работать мастерские по выделке стеклянных браслетов и мастерские выемчатых эмалей, налаживается серийное производство замков. Вся продукция этих производств расходилась по самым дальним и глухим углам Русской земли. Продукция городских мастеров оказалась на рынке, — и притом на рынке настолько широком, что он предполагает наличие специалистов-торговцев, «гостебников» и, может быть, даже скупщиков, известных в это время в Западной Европе.

Часть ремесленной продукции (шиферные пряслица) в XI–XII вв. вывозилась за границу (Польша, Волжская Болгария, Херсонес). Продукция киевских эмальеров и керамистов часто встречается в Швеции.

Под влиянием установившихся связей с рынком русские ремесленники XI–XII вв. совершенствуют свою технику, стараясь обеспечить массовый выпуск продукции (напр., каменные литейные формы, замена чеканки штамповкой и т. д.). Количество специальностей городских ремесленников неуклонно возрастает, превышая к XII–XIII вв. в некоторых городах 60.

В XII в. развитие ремесла продолжается. В художественном отношении мир образов, созданных русскими мастерами, представляет интереснейшую и своеобразную страницу в истории общеевропейского ремесленного искусства. В камне, в эмали, на серебре и кости русские мастера воплотили причудливую смесь христианских и архаичных языческих образов, сочетав все это с местными русскими мотивами и сюжетами.

В технике ремесла продолжаются усовершенствования, направленные на увеличение массовости продукции. Посадские мастера, подражая изделиям придворных мастеров, создают имитационные литейные формы, позволяющие быстро отливать большое количество украшений.

В XIII в. создается ряд новых ремесленных центров со своими особенностями в технике и стиле. Но никакого упадка ремесла со второй половины XII в., как это иногда утверждается, мы не наблюдаем ни в Киеве, ни в других местах. Наоборот, культура растет, охватывая новые области и изобретая новые технические приемы.

Жизнеспособность и полнокровность русской культуры и, в частности, ремесла сказались в том, что во второй половине XII в. и в XIII в., несмотря на неблагоприятные условия феодальной раздробленности, русское ремесло достигло наиболее полного технического и художественного расцвета, а сами ремесленники, после ряда восстаний, завоевали себе видное место в системе феодального города, участвуя в ополчении, ставя своих представителей рядом с высшими органами власти.

В технике эмали, в золотой росписи по меди, в технике зерни и скани и в изготовлении тончайших литейных форм русские мастера опередили своих западноевропейских собратьев.

Перед русским ремеслом открывалась такая же широкая дорога дальнейшего развития, как перед ремеслом североитальянских городов этой же эпохи. Монгольские завоеватели растоптали и расхитили эту цветущую культуру в момент ее наивысшего подъема.

Часть вторая