[1681], но это предположение основано только на одной летописной фразе, относящейся к последним годам псковской самостоятельности: «…бысть пожаръ на Запсковьи… и двѣ церкви сгорѣло — Козьма и Дамьянъ и святое Богоявленiе… и колоколы у Козмы и Дамьяна сгорѣли, и приделъ подлѣ церкви с зельями роздрало, а зелей пушечныхъ сгорѣло бочка, и занеже ту зелiя всего конца стояли…»[1682] Предпочитаем данную фразу понимать буквально, т. е. в смысле хранения пороха Богоявленского конца в Кузьмодемьянской церкви. Кончанской церковью Богоявленского конца была Богоявленская, упомянутая в этой же фразе.
Вокруг церкви Кузьмы и Демьяна существовало какое-то объединение прихожан, выделенное из состава Богоявленского конца в особую единицу. В 1484 г., когда в этом конце разверстывалась повинность по постройке городской стены, часть стены строили «суседи кузьмодемьянские»[1683]. Кроме них, упоминаются в этом конце «суседи запсковляне»[1684].
Такое распадение конца на отдельные более дробные части, из которых одна тяготеет к церкви (возможно патрональной), представляет для нас значительный интерес.
Церковь со Старого Примостья по своей архитектуре несколько отличается от обычных церквей — помимо собственно церковных зданий к ней пристроено еще в XV в. обширное двухэтажное каменное помещение с двумя дверьми и окнами, выходящими на улицу. Назначение его неизвестно. Хочется видеть в этом здании, занимающем значительное место в церковно-архитектурном комплексе, нечто аналогичное уличанской гриднице на Славковой улице в Новгороде[1685]. Здесь при церкви Кузьмы и Демьяна должно было быть средоточие интересов «кузьмодемьянских суседей»; в просторной каменной пристройке могла быть и канцелярия для ведения соседских дел и гридница-трапезная для соседской братчины-пира. В этой церкви хранилась какая-то казна[1686].
В связи с историей церкви со Старого Примостья не лишены интереса поздние сведения об отношении черных людей к этой церкви. В 1610 г., когда «держали Псковъ игумны и попы и болшiе люди», а из Москвы бояре прислали грамоту о подчинении Сигизмунду, в городе назревал крупный конфликт между черными людьми и боярством. Бояре вооружились «и бѣ ихъ видѣти множество вооруженныхъ, конныхъ и пѣшихъ… и хотяще крестъ цѣловати и мелкихъ людей и до конца смирити и силою приводити, а непокоривыхъ побити… Видѣвше же мелкiе люди погибель свою… и поидоша на Запсковье всѣхъ чиновъ люди и зазвониша въ колоколъ у чюдотворцовъ Козмы и Дамьяна, и скопишася множество человѣкъ…»[1687] Свой особый характер какого-то центра притяжения Кузьмодемьянская церковь со Старого Примостья сохранила с XV по XVII в. В последнем случае по звону ее колокола поднималось народное восстание против боярства. Можно только пожалеть о неполноте и отрывочности наших сведений о ней, что лишает нас возможности извлечь из истории этой церкви определенные и доказуемые выводы[1688].
Начав наше сопоставление русского и западноевропейского материала по цеховым корпорациям с патрональных церквей как с наиболее уловимого, наиболее заметного признака, перейдем ко второму внешнему признаку цеха — цеховой пирушке.
Во всех церковных уставах на одном из первых мест стоит обязательный пункт о корпоративном празднике (обычно в честь патрона), начинавшемся совместным богослужением в патрональной церкви и заканчивавшимся в специальном помещении цеха торжественным пиром. Самое название цеха — Zeche — по своему первоначальному смыслу означало помещение для совместного пира. Совершенно справедливо было сказано о западноевропейских цехах и гильдиях, что в них «пирам было отведено такое видное место, что подчас они заслоняли собою другие задачи»[1689].
Пиры устраивались регулярно несколько раз в году и нередко длились по нескольку дней. Средства на такое коллективное пиршество собирались из взносов членов цеха. Помимо строгого расписания цеховых праздников, пиры устраивались подмастерьями, сдавшими испытания, после принятия их в цех. Цеховые пиры устраивались или в специальном цеховом помещении, или у одного из мастеров.
В древней Руси общественные пиры носили различные названия: «братчина», «складьба», «мольба», «обчина», «канун», «ссыпщина»[1690]. Работами Аничкова и Зеленина установлены архаичность и обрядовый религиозный характер общественных пиров[1691].
Древнейшее упоминание городской братчины относится к 1159 г., когда жители Полоцка «…начата Ростислава звати льстью у братьщину къ святой Богородици къ старѣй, на Петровъ день, да ту имуть и…»[1692] Уже в этом первом летописном известии о братчине налицо ряд элементов, характерных и для последующего времени: братчина — пир, устраиваемый в определенный праздничный день; место пира — церковь (очевидно, церковная трапеза); члены братчины — политические единомышленники, возглавляющие борьбу города с князем.
В условиях средневекового города древний языческий пир приобрел совершенно иной характер, став одной из форм корпоративного объединения. Центром такого объединения очень рано стала церковь[1693].
Братчина, часто упоминаемая в былинах Новгородского цикла, почти всегда связана с церковью или с церковными праздниками:
А и гой вы еси, мужики новгородские,
Примите меня во братчину Никольщину.
Пошел Василий со дружиною,
Пришел во братчину в Никольщину.
Не малу мы тебе сыпь платим —
За всякого брата по пяти рублев,
А за себя Василий дает пятьдесят рублей,
А и тот-то староста церковной
Принимал их в братчину в Никольщину.
Кроме Никольщины, часто упоминаются Покровщина, Кузьмодемьянщина (или Кузьминки) и др.[1695]
В литературе о братчинах не обращала на себя внимания исследователей одна летописная фраза: в 1342 г., когда новгородцам пришлось выступать на помощь Пскову против немцев, они «поидоша въ великую пятницю, а иныи въ великую суботу, а обчины вси попечатавъ»[1696].
Время действия — конец страстной недели. По всей вероятности, для пасхальных пиров все было уже приготовлено новгородцами, но необходимость выступить в поход «вборзе» заставила их принять меры к сохранению общих запасов.
Под «обчинами» естественнее всего понимать помещения для общественных пиров; это могли быть и специальные здания — гридницы и дома участников обчины. Слово «обчина» нужно считать синонимом «братчины», также имеющим несколько значений: пира, помещения для пира и, может быть, запасов, приготовленных для пира. В 1342 г., ввиду спешного отъезда были опечатаны, вероятно, помещения для братчин с заготовленными там питьем и едой.
О братчинах несколько раз говорят статьи Псковской Судной Грамоты (ст. 34)[1697]. Часть этих статей восходит к раннему времени.
Совершенно особый интерес в связи с нашими разысканиями о культе Кузьмы и Демьяна приобретает одно литературное свидетельство о братчине, сохранившееся в нескольких списках. Речь идет о легенде, известной под именем «Чудо святых чудотворцев и бессеребренник Козмы и Дамиана о братчине, иже в Корсуне граде», введенной в научный оборот М.Н. Сперанским[1698].
Содержание легенды таково: «Бысть во граде Корсуне складба [вариант — „обчина“] гостинная у некоего боголюбивого и праведного мужа, и собрашася к нему в дом многие люди на праздник святых чюдотворец Козмы и Дамияна и пивше у него пития того складного седмь дней…» Далее рассказывается, что у пирующих не хватило вина и благодаря чудесному вмешательству покровителей праздника Кузьмы и Демьяна вода была превращена в вино; «они [участники братчины] же чюдившеся прославиша бога и святую Козмы и Дамиана и пиша…»
Если мы отбросим элемент чудесности, то перед нами окажется типичная братчина, в данном случае — «братчина-кузьмодемьянщина», собравшаяся 1 ноября. Интересно то, что легенда называет день Кузьмы и Демьяна праздником; интересна и другая бытовая деталь — «складного пития» было запасено столько, что пир длился несколько дней. В отношении терминов мы видим, что здесь ставится знак равенства между обчиной, складьбой и братчиной, что подтверждает нашу расшифровку записи 1312 г. Литературная обработка легенды носила книжный риторический характер. М.Н. Сперанским совершенно убедительно доказано, что под городом Корсунью никак нельзя понимать реальный греческий Херсонес[1699].
Корсунь в послемонгольское время на Руси стал символом чудесного города, известного своими прекрасными изделиями; все редкое и замечательное называлось в Новгороде «корсунским»[1700].
Легенда о братчине Кузьмы и Демьяна является чисто русским произведением, неизвестным грекам. Местом возникновения легенды М.Н. Сперанский считает Новгород Великий