Ремесло древней Руси — страница 9 из 30

Сбыт продукции в IX–XIII вв.

Произведенное в предшествующих главах рассмотрение техники и конкретных изделий русского ремесла было лишь предварительной работой, необходимой для изучения сущности ремесла и истории его развития.

Ввиду специфического состояния источников (особенно по деревенскому ремеслу), изложению организации ремесла и его роли в системе древнерусского хозяйства считаю необходимым предпослать очерк сбыта продукции ремесленников и мастеров-товаропроизводителей.

Только изучив связи древнерусских мастеров с их потребителями, установив размах и характер этих связей, сможем мы определить уровень развития промышленности, руководствуясь при этом не одним только техническим, но и экономическим критерием.

С другой стороны, изучение проблемы сбыта подведет нас вплотную к определению социальной стороны ремесла и позволит более четко разграничить деревенских и городских ремесленников, а также уловить переход от патриархального ремесла с его работой на заказ — к товарному производству на рынок.

Трудности стоящей перед нами задачи велики. В.И. Ленин, горячо обрушиваясь на народников, смешивавших в абсолютно не пригодном для научных исследований термине «кустарная промышленность» три исторически различных типа мелких производителей, писал: «Конечно, отличить сельского ремесленника от мелкого товаропроизводителя или от наемного рабочего не всегда легко; для этого необходим экономический разбор данных о каждом мелком промышленнике»[885].

Попытки решения экономических вопросов истории ремесла Киевской Руси потребуют применения особой методики и координации всех возможных материалов.

Задача сводится к тому, чтобы во всей массе продукции русских ремесленников X–XIII вв., сохраненной нам в городищах, курганах, кладах и монастырских ризницах, уловить вещи, изготовленные одним мастером или в одной мастерской. После того, как удавалось выделить вещи, несомненно сделанные одним мастером, места находок их наносились на карту. Карта затем подвергалась историко-географическому пересмотру, чтобы исключить из нее элемент случайности, относящийся к явлениям не экономического порядка (напр., принудительное переселение, военный поход и т. п.), в результате которых вещи могли оказаться удаленными от места их производства далеко за пределы нормального района сбыта.

Определение вещей, сделанных одним мастером, может быть произведено одним из следующих способов:

А. Самым простым и естественным было бы определение по подписям мастеров, но, к сожалению, количество подписных изделий слишком невелико. За исключением 25 имен книжных писцов, мы располагаем только семью подписями русских мастеров, из них одна, относится к XI в., а остальные — к XII в.

СТЕФАНЪ ПСЛЪ — (Новгород)[886]

БРАТИЛО ДѢЛАЛЪ — (Новгород)[887]

КОСТА ДѢЛАЛЪ — (Новгород)[888]

ЛАЗОРЬ БОГЪША — (Полоцк 1161 г.)[889]

МАКОСИМ — (Киев)[890]

КОСТЯНТИНЪ — (Вщиж)[891]

НКОДМ — (Киев?)[892]

Здесь можно было бы допустить, что Константин (Коста) новгородский — одно лицо с Константином вщижским, но для такого допущения нет никаких оснований, кроме хронологической близости[893].

Б. Вторым ориентирующим признаком могли бы быть клейма мастеров в X–XIII вв. Но клеймению подвергались только керамические изделия. Гончарные клейма являются чрезвычайно ценным и важным источником, но в отношении районов сбыта продукция гончаров дает мало.

В. Очень важно изучение различных мастерских и особенно находимых в них инструментов, предназначенных для массового выпуска продукции (штампы, литейные формы, матрицы).

Если среди готовой продукции удавалось найти вещи, бесспорно сделанные при помощи того или иного штампа или литейной формы, то картографирование этих находок давало наиболее интересные выводы, так как был известен не только ареал вещей, вышедших из рук одного мастера, но и самое местонахождение мастерской.

Г. В большинстве случаев приходилось оперировать лишь с одним из двух указанных элементов — была известна или только мастерская, или только продукция.

При изучении хозяйства племени радимичей мною был применен метод определения технологически обусловленного тождества вещей, который и дал возможность написать эту главу, посвященную районам сбыта продукции древнерусских мастерских[894].

Тождество вещей обусловлено технологическим процессом лишь тогда, когда мастер заранее рассчитывал на массовый выпуск продукции и применял такие инструменты, которые полностью или частично определяли единство всех выпускаемых изделий.

Естественно, что в кузнечном деле невозможно посредством ручной ковки получить абсолютно тождественные вещи. Каждый топор будет, хотя бы незначительно, отличаться от других, сделанных теми же руками, теми же инструментами. Для определения тождества пригодны вещи: 1) литые в литейных формах, 2) оттиснутые на штампах и матрицах, 3) орнаментированные пуансонами или зубчатым колесом.

По отношению к некоторым видам изделий возможно применение дактилоскопического анализа (напр., глиняные сосуды и медные вещи, литые по восковой модели).

Д. В тех случаях, когда предполагаемый район производства вещей строго ограничен областью распространения сырья, район сбыта определяется картографированием находок из данного материала.

Е. Применение широкого картографирования различных типов вещей позволило выявить ряд таких предметов, которые имеют значительную территорию распространения, сходны (но не тождественны) между собой и в то же время не подчинены племенным границам. Для большинства таких вещей удавалось определить только район сбыта, а центр производства зачастую оставался неизвестным.

Ж. В тех случаях, когда район сбыта перерастал не только племенные границы, но и общие границы Киевского государства, во внимание принимались — тип вещи, стилистические и технические особенности, а также русские надписи, независимо от их содержания.

Комбинируя все указанные приемы исследования, из археологического материала можно извлечь ряд данных как о сельских ремесленниках, так и о городских мастерах.

1. Районы сбыта продукции деревенских ремесленников

Изучение районов сбыта сельских ремесленников, казалось бы, естественнее всего было начать с гончаров, так как именно их продукция помечена клеймами. Для этой цели мною был составлен каталог всех восточнославянских гончарных клейм[895].

Клейм, одинаковых по начертанию рисунка, оказалось множество. Особенно часто встречен рисунок клейма в виде круга со вписанным в него крестом. Если бы принять эти клейма за знак определенной мастерской, то всю Восточную Европу и значительную часть Центральной Европы следовало бы рассматривать как сферу торгового влияния этой мастерской, действовавшей на протяжении нескольких столетий.

Обращение непосредственно к самим клеймам убедило в том, что совпадение рисунка отнюдь не означает тождества клейм. Во всей массе русских гончарных клейм оказались лишь три группы, относительно которых можно было говорить о тождестве:

1) клейма из гончарного горна в Белгороде,

2) клейма из гончарного горна во Вщиже,

3) клейма из одной курганной группы близ с. Ступенки на р. Угре (по публикации Н.И. Булычова).

Но первые две группы тождественных клейм относятся к городским, а не деревенским гончарам и, кроме того, ничего не дают для района сбыта, так как найдены еще в пределах гончарной мастерской, а не у потребителей. Клейма же из расколок Н.И. Булычова оказались тождественными только в издании, так как при публикации их по ошибке четыре раза было употреблено одно и то же клише[896].

Изучение клейм в натуре показало, что все они различны, хотя я укладываются в эволюционный ряд благодаря постепенным усложнениям первоначального рисунка, что можно связывать с переходом гончарного дела по наследству от отца к сыну (см. выше). После неудачи с отысканием тождественных клейм поиски были перенесены на керамический материал одного курганного кладбища, в котором можно видеть кладбище одного поселка, но и здесь, кроме отмеченной выше наследственности гончарного дела, пока ничего найти не удалось. Конечно, с накоплением материала и уточнением методики исследования (необходим дактилоскопический анализ) впоследствии удастся определить горшки, сделанные одним гончаром, но самая трудность этого определения в высшей степени показательна.

Очевидно, продукция деревенских гончаров была настолько малочисленна, что даже при сравнительно хорошей изученности курганов, тождественные горшки не встречаются в них, между тем как изделия ювелиров в этих же курганах позволяют определить одного мастера, обслуживавшего определенную округу.

Можно думать, что в большинстве своем деревенские гончары были настоящими ремесленниками в экономическом смысле этого слова, т. е. работали только на заказ[897]. Круг их заказчиков был ограничен только односельчанами, и количество продукции было, по всей вероятности, незначительным. Тем не менее, существовала семейная традиция у гончаров, передававших свое ремесло по наследству.

Облик гончара X–XIII вв., как он рисуется на основании приведенных выше данных, очень близок к облику деревенского кустаря-гончара XIX в. по данным земских обследований[898]. Однако постепенно под влиянием города этот патриархальный облик гончара начинает изменяться.

Общеизвестен разговор гончара-пидблянина с поверженным Перуном на берегу Волхова[899]. Для нас здесь важно указание на то, что гончар прошел на реку «хотя горньцы везти в город» (очевидно, на лодке, как это практикуется там и поныне). Пидьба — село, расположенное под самым Новгородом.

К сожалению, мы не имеем права доверять датировке этого события 988 годом. Для третьей новгородской летописи, составитель которой отстоял очень далеко от этой эпохи, слишком подозрительна точность в этом небольшом рассказе: летописцу известно, что гончар пришел к Волхову рано утром, что в руках у него был шест и т. д. Не является ли гончар, везущий горшки в Новгород, просто знакомым персонажем для летописца, использованным им при обработке древней легенды?

Характер гончарного дела в Новгородской земле в X в., когда еще зачастую бытовала лепная посуда, заставляет усомниться в возможности отнесения эпизода с пидблянином к столь раннему времени.

Сбыт кузнечных, бондарных и сапожных изделий нам, к сожалению, неизвестен. В лучшем положении находятся деревенские литейщики-ювелиры, продукция которых в изобилии представлена наборами разнообразных женских украшений в курганах.

Заслуга первой научной систематизации огромного материала древнерусских украшений принадлежит А.А. Спицыну[900].

А.А. Спицыну удалось выявить отдельные замкнутые области распространения украшений (преимущественно височных колец) и сопоставить карту этих областей с картой древнерусских племен в «Повести временных лет». Получилось, что каждый тип височных колец соответствовал определенному племени:

Семилопастные — вятичам

Семилучевые — радимичам

Спиральные — северянам

Ромбощитковые — словенам

Браслетообразные — кривичам

Перстнеобразные полутораоборотные — дреговичам

Трехбусенные (?) — полянам

В развитие взглядов Спицына, А.В. Арциховским и мною были написаны монографии, посвященные вятичам и радимичам[901].

Привлечение нового материала, накопившегося за три десятилетия, позволило уточнить племенные границы и пополнить количество характерных племенных украшений новыми типами.

Выявились любопытная устойчивость женского наряда и значительное единообразие вещей внутри каждого племени. Такое единообразие одежды и головного убора является надежным этнографическим признаком и нередко сочетается с диалектологическими и культурными особенностями данной области. С границами типов одежды совпадают особенности погребальных обрядов и др. П.Н. Третьяков выступил с возражениями против попыток определения племенных границ по украшениям XI–XIII вв.[902]

Основные положения П.Н. Третьякова сводятся к следующему:

1) древнерусские племена нельзя изучать по материалам XI–XIII вв., так как к этому времени племенная организация уже исчезла;

2) единство типов украшений на значительной замкнутой территории хотя и совпадает с племенной областью, но может быть объяснено исключительно влиянием крупного феодального города, снабжавшего стандартной продукцией население всего княжества.

Доказательствами этих двух основных тезисов служат:

1) совпадение ареала вещей с границами некоторых княжеств:

2) появление вятичских племенных признаков не ранее XII в.

3) хронологический разрыв между вятичскими и кривичскими курганами;

4) отсутствие какой бы то ни было связи между материальной культурой русских племен эпохи племенного быта и населением этих же областей в феодальную эпоху, производящую коренную смену предметов личного обихода.

Многие из положений и доказательств П.Н. Третьякова уже опровергнуты А.В. Арциховским в его ответе.

Прежде чем перейти к возражениям, основанным на технологическом анализе вещей, остановлюсь на некоторых общих вопросах. Во-первых, живучесть таких этнографических признаков, как костюм, измеряется иной раз несколькими столетиями. По этнографическим областям XIX–XX вв. можно ретроспективно опускаться вглубь до IX–X вв. (типы жилища, детали костюма, особенности говора), т. е. до эпохи племенного быта. Поэтому использование материалов IX–XIII вв. (радимичи) и XII–XIV вв. (вятичи) вполне правомерно.

Во-вторых, совпадение племенных границ с границами древнейших княжеств совершенно естественно и говорит против П.Н. Третьякова, т. е. свидетельствует об известной монолитности и исторически сложившейся общности населения в определенных рубежах — сначала в виде племенного союза, а затем в виде княжества.

В-третьих, вятичские семилопастные височные кольца появляются не в XII в., а в VIII — нач. IX вв. (см. выше о зарайском кладе и происхождении височных колец).

В-четвертых, на территории бывшей земли вятичей (сохранявшей свое этнографическое единство в костюме и погребальных обрядах) в XII–XIII вв. не было единого феодального центра с мощной промышленностью, а были княжества: Можайское, Тарусское, Козельское, Московское, Новосильское, Брянское, Карачевское, Рязанское, Пронское, Коломенское, Белгородское.

Чем же объяснить живучесть старых (с VIII в.) украшений? Естественнее всего пережитками племенного единства, которые в отдельных случаях могли дожить не только до Даниила Московского, но и до XIX в.

Возражая П.Н. Третьякову по конкретным вопросам, поднятым им в своей заметке, я не предполагаю отрицать роли крупных феодальных городов в снабжении деревни. Больше того, я укажу в дальнейшем изложении ряд вещей, изготовленных в крупных городах вроде Киева, Смоленска, Новгорода и расходившихся по деревням.

Продукция крупных феодальных центров распространяется, не считаясь с былыми племенными рубежами, перескакивает через них, не меняя специфического облика отдельной области, не вытесняя и не заменяя старых племенных типов.

Две стихии — старая, племенная, и новая, городская, — сосуществуют в русской деревне X–XIII вв. Нам надлежит детальнее разобраться в их взаимоотношениях и проверить спорные положения на более широком фактическом материале.

Ввиду того большого интереса, какой представляют замкнутые области племенных украшений, стабильные в своих основных очертаниях на протяжении нескольких столетий, я начну анализ именно с них[903].

Нам предстоит решить, что представляли собой эти области в экономическом отношении: снабжались ли они из единого промышленного центра или каждая область имела свое местное ремесло с густой сетью микроскопических рынков и районов сбыта?

В 1929 г. для радимичей, а в 1931–1932 гг. для вятичей мною была предпринята попытка определить височные кольца, изготовленные одним мастером.

Наибольшее количество курганных материалов оказалось для подмосковного района, с которого я и начну изложение, предпослав несколько замечаний о методе работы и степени достоверности получаемых результатов.

Техника изготовления семилопастных височных колец такова: 1) делалась плоская восковая модель, 2) тонким острием на воск наносился орнамент, 3) восковая модель заливалась глиной, 4) высохшая и обожженная глина являлась литейной формой, в которой можно было отлить несколько десятков совершенно тождественных височных колец.

Каждое дрожание резца, каждое прикосновение мастера к воску точно передавалось глиняной форме, а через ее посредство — всем отлитым височным кольцам. Поэтому анализ мельчайших дефектов модели (или формы) приобретает здесь большое значение, облегчая установление тождества вещей (рис. 118)[904].

Рис. 118. Фото височных колец, сделанных одним мастером.

В древнерусском литейном деле иногда применялся другой способ изготовления литейной формы, когда рельеф на глине получался не посредством восковой модели, а более упрощенным способом — путем оттискивания в сырой глине готового изделия. В этом случае от одной литейной формы где-то в другом месте, куда попала готовая вещь, могла отпочковаться новая литейная форма, почти тождественная первой. Это сильно запутывает картину. По счастью, тонкий нарезной орнамент семилопастных височных колец предохраняет нас от подобной возможности, так как при оттискивании в глине он не получался, что и удерживало вятичских литейщиков от размножения колец этим способом.

Следовательно, семилопастные височные кольца являются и в техническом отношении вполне доброкачественным материалом для исследования.

Поиски тождественных височных колец, отлитых в одной и той же литейной форме, увенчались успехом — удалось найти целый ряд семилопастных, вышедших из одной формы, а, следовательно, из рук одного мастера.

Приведу список литейных форм (расположенных в произвольном порядке):

Список пунктов, в которых найдены отливки литейных форм.

Семилопастные височные кольца.

В итоге получилось, что на части территории семилопастных височных колец (в Гос. Историческом музее представлены преимущественно коллекции из подмосковных районов) встречено: 15 литейных различных форм, с которых было отлито 73 височных кольца. Эти кольца принадлежали 32 женщинам, проживавшим в 23 различных пунктах.

Нанесем полученные результаты на карту и подвергнем ее анализу (рис. 119).

Рис. 119. Районы сбыта височных колец — Подмосковье (буквами обозначены особые литейные формы, линиями соединены места находок вещей, изготовленных в одной форме).

Височные кольца, отлитые в формах В, Г и Д, найдены в трех селениях: Пузиково (все три формы), Воскресенский посад (все три формы) и Судаково (В и Г). Все три пункта находятся в бассейне маленькой речки Рожаи. Максимальное расстояние — 14 км. Следует отметить, что, кроме височных колец, Судаково и Воскресенский посад связаны также перстнями, литыми в одной форме.

Литейные формы А, Е, Ж прослежены все вместе в разных курганах близ Горок на р. Пахре. Кроме того, форма А есть в Потапове, Е — в Рязанове, Ж — в Ушмарах. Максимальное расстояние — 16 км.

Продвигаясь все далее на север, мы встречаемся с новыми литейными формами. Кольца, литые в форме З, встречены в Спас-Тушине (4 экз.), в Черневе (1 экз.), в Филях (2 экз.), в Чертанове (1 экз.). Все поселки вытянуты вдоль реки Москвы. Расстояние 21 км. Рядом с этим районом располагается другой — литейная форма Л (Фили-Косино-Борисово), и тут же поблизости форма М (курганы на месте Московского Кремля и в Царицыне). Расстояние — 17–19 км.

Некоторые отливки в одной форме встречены только внутри одной курганной группы (форма К), а некоторые остались географически неопределенными.

В итоге получилось четыре замкнутых, изолированных района, внутри которых бытовали височные кольца, отлитые в своих особых наборах литейных форм. То, что единство района скреплено иногда несколькими формами, свидетельствует об устойчивости и прочности границ этих районов. Районы эти обособлены, вещи не переходят из одного в другой, несмотря на близкое соседство всех четырех районов. Исключение составляют два височных кольца в Филях.

Даже сама Москва выступает здесь еще не на правах удельного города, а лишь в качестве рядового поселка с деревенским курганным кладбищем конца XI — начала XII вв., — поселка, название которого киевские летописцы пренебрежительно путали, называя то Москвою, то Московою.

Вещи, сделанные в одной мастерской, погребены в различных местах вместе с их владельцами, но крайние пункты их нахождения отстоят друг от друга не далее двух десятков километров. Если предположительно поставить литейную мастерскую в геометрическом центре получившегося района сбыта, то окажется, что вятичским женщинам нужно было не больше одного-полутора часов, чтобы пешком дойти до своего «кузнеца серебру и меди». Достаточно было отойти 10–15 км в сторону, и там уже начиналась сфера влияния другого мастера.

На этой карте перед нами лежат микроскопические средневековые мирки, незначительные районы сбыта ремесленной продукции XI–XIII вв., позволяющие привести классическое определение ранней формы сбыта Лениным: «… рынок для сбыта изделий бывает первоначально крайне узким…»[905], «… докапиталистическая деревня представляла из себя (с экономической стороны) сеть мелких местных рынков, связывающих крохотные группы мелких производителей, раздробленных и своим обособленным хозяйничаньем, и массой средневековых перегородок между ними, и остатками средневековой зависимости»[906].

Подмосковные курганы исследованы лучше, чем какой бы то ни было иной район, поэтому и картина рынков сбыта получилась здесь наиболее полная и законченная.

Для того чтобы проверить эти выводы и получить большее количество сравнительного материала, продолжу по другим районам поиски вещей, изготовленных в одной мастерской, и не только семилопастных височных колец, но и других категорий (рис. 120, 121).

Рис. 120. Вещи, отлитые и одной литейной форме.

Рис. 121. Группы вещей, отлитых в одной литейной форме.

Оставаясь в пределах Подмосковья, укажу на два типа литых перстней из низкопробного серебра. Один тип встречен в знакомых уже нам курганах — Судаково и Воскресенский посад (расстояние 12 км), скрепляя единство района, определенного по височным кольцам.

Второй тип встречен в Тушине и Царицыне (расстояние 25 км). Здесь опять подтверждаются данные, полученные при анализе височных колец.

В Тушинской курганной группе найдена пряжка с характерным криновидным хвостом. Совершенно такая же пряжка, литая в той же форме, найдена в курганах близ Мякинина; Тушино и Мякинино (расстояние 8 км). Очевидно, неизвестная нам мастерская, продукцию которой мы встречаем на всех соседних кладбищах, вырабатывала височные кольца, перстни, пряжки[907].

Переходя к племени радимичей, мы также обнаруживаем там обособленные замкнутые районы сбыта[908].

Семилучевые височные кольца дали две литейных формы. Отливки с одной из них встречены в следующих пунктах: Влазовичи, Казаричи, Гулевка. Отливки с другой формы — во Влазовичах (в двух разных курганах) и в Людкове.

Расстояние здесь между пунктами больше, чем в земле вятичей, но все же крайние точки не превышают 40 км. Кроме височных колец, удалось нанести на карту подвески, литые в одной литейной форме: петлистый тип — Влазовичи, Казаричи (расстояние 7 км); гроздевой тип — Хизово и Туровичи (расстояние 17 км).

Перейдем к смоленским кривичам. В качестве примера укажу решетчатые ромбические подвески, также литые в одной литейной форме. Один комплект их найден в б. Дорогобужском уезде (раскопки Спицына и Эйбоженко), другой — в соседнем с ним Юхновском (раскопки Булычова). Хотя точный пункт в первом случае неизвестен, но, зная район работ Спицына и Эйбоженко, расстояние до раскопок Булычова — около 20 км. На территории северян нормальный район сбыта также не превышает обычных норм. Круглые подвески с ложно-зерненым орнаментом, сделанные одним мастером, найдены в двух близких курганных группах: Гочево и Белогорье (около 20 км).

Количество выборочных примеров можно значительно увеличить для различных областей, но и без того уже ясно, что средние расстояния между продукцией одного мастера очень близки к подмосковным, несмотря на географические различия и некоторые хронологические колебания. Однако при расширении географических рамок исследования, когда мы отвлекаемся от микроскопических замкнутых округ, мы неожиданно наталкиваемся на ряд исключений, несколько нарушающих нарисованную выше картину: отдельные вещи, отрываясь от своих округ, оказываются где-нибудь за сотни километров от них.

В приведенном выше примере с перстнями из Тушина и Царицына я умолчал о том, что третий перстень, литой в той же самой литейной форме, оказался не только вне намеченного района, но даже за пределами земли вятичей, за 500 км от Тушина и Царицына в упомянутой уже Белогорской группе.

Отдельные радимичские вещи, характерные для очень ограниченной территории, оказываются далеко вне ее. Семилучевые височные кольца найдены в Чернигове на пристани и близ Канева на берегу Днепра, на расстоянии 300 км от основной территории[909]. Вятичские семилопастные найдены в Суздальской земле, в 200 км от предела их основного расположения[910].

Отлитые в одной литейной форме подвески с изображением птицы оказались разделенными еще более значительным пространством. Несколько подвесок было найдено в кургане у д. Коханы близ Ельни; одна оказалась в Швеции в погребении в Бирке[911].

В кривичском же кургане в пределах того же Смоленского княжества (Мозыки) при раскопках Фурсова и Чоловского была найдена интереснейшая литая фигурка, изображающая бородатого мужчину с мечом у пояса и с каким-то кругом в правой руке[912].

Совершенно тождественная фигурка, литая в той же форме, была найдена в 1923 г. при раскопках городища Тичи в Латвии на берегу Западной Двины.

Не подрывают ли приведенные примеры доверия к методу определения технологического тождества в целом?

Попытаемся рассмотреть все эти факты в связи с определенными историческими условиями XI–XII вв.

Подмосковный перстень, оказавшийся на границе русского мира и половецких степей, заставляет нас внимательно присмотреться к составу погребений Белогорских курганов. Оказывается, что этнический состав населения этого поселка был очень пестр. Там обнаружены радимичские и вятичские перстни, дреговичские височные кольца, мерянские подвески, вещи Гнездовского типа, прикамские (?) вещи, северянские височные кольца.

Совершенно такая же картина и в соседнем Гочеве: радимичи, северяне, половцы (?), мордва, поляки (?).

Далее на юго-запад, вдоль степной границы Руси, тянутся цепи пограничных крепостей, возникших в X — начале XI вв. (Мирополье, Нецаха, Липлява, Княжая Гора и др.). Во всех этих крепостях и их некрополях археологические раскопки раскрывают крайне пестрый племенной состав. Эти города нужно рассматривать в связи с летописным указанием на политику Владимира, строившего пограничные укрепления и «нарубавшего» в них лучших мужей от кривичей, вятичей, словен и чуди. Так, он построил в 992 г. Белгород «…много людий сведе в онь»[913]. Позднее Ярослав и Мстислав расселяли пленных ляхов в русских областях.

Жители Друцка были переселены в специально выстроенный город Желни на Днепре, замыкающий собой левобережную цепь пограничных городищ, начатую Гочевским городищем.

В свете этих данных появление в пограничных русских городках отдельных вещей, изготовленных деревенскими мастерами за сотни километров от них, не должна нас удивлять. Установление же тождества вещей позволяет точно указать район комплектования гарнизонов порубежных крепостей[914].

Украшения смоленских крестьянок, оказавшиеся в Швеции и Земигалии, невольно напоминают известную жалобу рижан витебскому князю, в которой картинно рассказывается, как какой-то рижанин отправился в Витебское княжество «дѣвкы купити» и как он заблудился и был ограблен тремя монахами, отнявшими у него меч[915]. Более удачливый охотник за живым товаром мог увезти «девку» и в Латвию, и в Бирку.

Единичные случаи отрыва древнерусских деревенских вещей от своих небольших районов нормального сбыта могут быть в каждом конкретном случае объяснены исторически (принудительное переселение, работорговля, поход) и в качестве исключений не опровергают, а подтверждают установленную выше «сеть мелких местных рынков», характерную для русской феодальной деревни.

Произведенный посильный «разбор экономических данных о каждом мелком промышленнике» (потребовавший трудоемкой и кропотливой работы по выискиванию среди многих тысяч курганных предметов вещей, изготовленных одним ремесленником) вознаградил нас конкретными сведениями о деревенских литейщиках, обслуживавших ограниченный район радиусом в 10–15 км.

При таких незначительных размерах района сбыта височных колец, перстней, пряжек и различной «гривной утвари» не может быть и речи о каком бы то ни было централизованном производстве украшений для целого племени в столицах княжеств.

Если на карту распространения семилопастных (вятичских) и семилучевых (радимичских) височных колец мы нанесем наши районы сбыта продукции одной мастерской, то окажется, что для удовлетворения потребности всех вятичских женщин в традиционных украшениях необходимо было около 150 мастерских, разбросанных на расстоянии 20–30 км друг от друга.

Для самого маленького племени — радимичей — нужно было 40–50 литейных мастерских, чтобы сеть их мелких рынков покрыла территорию распространения семилучевых височных колец.

2. Районы сбыта продукции городских мастеров

Изучение городского ремесла с точки зрения его экономических связей сопряжено с большими трудностями, чем изучение ремесла деревенского. Неоднократно отмечавшееся отсутствие городских некрополей после XI в. лишает нас того устойчивого статистического фундамента, которым мы располагаем для деревни в виде многочисленных курганов.

Кроме того, для той части городского населения, которая оставила нам археологические следы в виде кладов драгоценностей, т. е. для княжеско-боярской среды, необходимо отметить несравненно большую подвижность по сравнению с жителями деревни. То, что для крестьянок XI–XIII вв. было исключением (притом почти всегда принудительным), то для княгинь и боярынь было обычным явлением, Перемещения князей на княжеских столах (производившиеся всегда со свитой), выдача замуж за далекого князя, наконец, простые путешествия с целью навестить родственников — все эти перемещения людей неизбежно были связаны и с перемещением предметов личного обихода. Легкость общения между собой боярства разных городов и княжеств еще больше усложняла картину.

Приведу два примера. В дружинном кургане Ростово-Суздальской Руси А.С. Уваровым был найден поясной набор с квадратными литыми бляшками, украшенными пышным изображением княжеского знака Ярослава Мудрого. Такой же поясной набор был обнаружен в одном из новгородских курганов в Приладожье. Бляшки обоих наборов отлиты в одной форме. Расстояние между обоими пунктами — около 450 км. По свидетельству В.Н. Татищева, Ярослав первоначально княжил в Ростове, а затем в Новгороде. Дружинники (может быть, близкие слуги князя, с княжеской тамгой на поясе) сопровождали князя при переходе с одного стола на другой, и могилы их оказались и в Ростовской, и в Новгородской землях[916].

Второй пример. В Старой Рязани в составе клада 1868 г. найдены тонкие тисненые бляшки, оттиснутые на одном штампе с бляшками из Киевского княжества (Княжья Гора) и из клада близ Чернигова (Святое озеро). Кроме того, там же есть серебряные тисненые колты с чернью, близкие к работе черниговских мастеров и представляющие единичную находку в рязанских древностях. В «Сказании о приходе Батыя на Рязань» говорится о том, что татары ограбили не только коренных рязанцев, но и оказавшихся здесь их киевских и черниговских «сродников», «узорочье» которых особо отмечено автором «сказания». Не с этим ли связано сходство рязанских колтов с черниговскими и полное тождество тисненых бляшек с княжегородскими и святоозерскими?

В городах Среднего Приднепровья к предметам литейной техники добавляются, в качестве объектов исследования, вещи из тонкого серебра, тисненные на матрицах.

В разделе, посвященном тиснению, уже указывалась находка восьми колтов (типа Ханенко, № 973) в Киеве и двух тождественных им колтов в Переяславле. Расстояние — 70 км. Две пары колтов с хорошим черневым рисунком найдены в двух пунктах: в Мартыновке на р. Роси и в Терехове на Оке (расстояние — ок. 480 км)[917].

Полуцилиндрики для подвешивания колтов, сделанные на одной матрице, найдены в Святоозерском кладе и в Черниговском 1887 г. (золото) (расстояние — 17 км).

Но наиболее массовой все же является литейная продукция, представленная змеевиками и крестами — энколпионами. К сожалению, большинство их относится к случайным находкам и лишь немногие поддаются географическому определению. Важнейшие фототипические публикации энколпионов принадлежат Б.И. Ханенко, Леопардову, Черневу, а также Н. Петрову[918].

Всего в моем распоряжении было 342 энколпиона, потребовавших 58 311 сопоставлений. Основной район их распространения очерчивается следующими пунктами:

Киев

Белгород

Сахновка (р. Рось)

Вышгород

Житомир

Витичев

Любеч

Овруч

Владимир Волынский

Васильков

Белая Церковь

Чернигов

Богуслав

Городок (близ Радомысля)

Перещепино (близ Полтавы)

Райковецкое Городище

Девичь-Гора

Канев

Княжья Гора

Как видим, главный район бытования энколпионов — это Среднее Приднепровье.

Удалось обнаружить 32 различных литейных формы с общим количеством в 127 отливок. Большинство форм имело от 2 до 5 отливок, но некоторые — по 8, 12 и даже 16 отливок. Остановлюсь на последнем случае, как на наиболее полном[919].

Крест-складень — литой из бронзы с тщательной скульптурной работой, но с обратными надписями, происшедшими оттого, что мастер резал их прямо на литейной форме; поэтому на отливке они получились негативными. (Рис. 105). Дата устанавливается по находкам их в Киеве в комплексах 1240 г. (землянка близ Михайловского монастыря и тайник Десятинной церкви, через который киевляне пытались бежать во время осады города Батыем).

Самым важным в приведенном примере является то, что в Киеве близ Десятинной церкви была найдена литейная форма для отливки этих крестов[920]. Следовательно, мы получаем здесь не только район сбыта, но и производственный центр этого района, чего не было у нас при рассмотрении деревенского ремесла.

Киевские энколпионы, вышедшие в 1230-х годах из мастерской в Старом Городе, имели два резко различных ареала. Часть их была найдена на Северном Кавказе и в Поволжье, в районе летних кочевий Батыя, и, по всей вероятности, связана с уводом киевлян в татарский полон. В данной связи эти далекие находки не могут нас интересовать, так как к экономике ремесла отношения не имеют.

Другой район их распространения (очевидно, до нашествия) значительно важнее:

Киев (несколько находок) -

Васильков -

Городск -

Девичь-Гора -

Княжья Гора -

Канев -

Райковецкое Городище — расстояние 200 км

Общее протяжение очерченного района сбыта около 200 км; по отношению к Киеву район больше вытянут в южном направлении, чем в северном. Характерно, что все энколпионы распространены, во-первых, только в городах, а, во-вторых, только в городах Киевского княжества (включая сюда и Поросье), не переходя нигде за его политические границы конца XII — начала XIII вв.

Данные о других энколпионах вполне подтверждают полученное представление об объеме района сбыта. Приведу несколько примеров:

Вышгород -

Княжья Гора (2 экз.) -

с. Григоровка близ Киева — расстояние 110 км[921]

Сахновка -

Перещепино — расстояние 230 км[922]

Ту же картину дают и змеевики. Так, например, бронзовая отливка в той же литейной форме, в которой мастер отливал знаменитую золотую «черниговскую гривну», найдена в Ганниной Пустыни в 95 км от Чернигова[923].

При сопоставлении с районом сбыта деревенских ремесленников оказывается, что продукция городских мастеров покрывала район в десять раз больший по протяжению и в сто раз превосходящий деревенский по площади.

Выше я отметил намечающуюся зависимость между границами княжества и районом сбыта столичных мастеров, но бывают и исключения, когда киевские изделия попадают в Новгород, в Херсонес и даже в Богемию и Болгарию (Дунайскую), где встречаются русские энколпионы XI–XII вв., иногда даже литые в одной форме с киевскими.

Итак, применение метода определения тождества вещей позволило выявить небольшие районы сбыта для деревенских мастеров и значительно большие для их городских собратьев. Однако установлением факта, что деревенский литейщик обслуживал соседние деревни, а городской — соседние города, не исчерпывается тот круг экономических вопросов, который может быть затронут в связи с анализом археологического материала.

Картографирование разнообразных археологических предметов XI–XIII вв. выявило, что наряду с устойчивыми и определенными областями распространения вещей, упирающимися в древние племенные рубежи, в деревнях встречаются вещи с очень значительной областью распространения, но не подчиненной никаким традиционным границам. Так, например, в деревенских курганах Владимиро-Суздальской Руси встречены небольшие квадратные иконки, литые в одной литейной форме. Район их распространения: Сверчково (б. Юрьевского у.), д. Зворыкина на Шексне близ Белоозера и неизвестное селение близ Богородска Моск. обл. (расстояние 300–400 км)[924].

Подвески с ложной зернью и с позолотой, литые в одной литейной форме, встречены в следующих местах:

Бригидов Двор близ Речицы -

Окрестности Бобруйска -

Ванюжиницы близ Мозыря -

Княжья Гора -

Сахновка -

Мироновка — расстояние 380 км[925]

Эти подвески, явно подражающие сложной городской технике и имитирующие золотые вещи, найдены в самых различных условиях: в дреговичском Полесье — в деревенских курганах, а в Поросье — в богатом кладе вместе с городскими вещами.

Широкое распространение в XI в. имеют подвески гнездовского типа с различными драконами. Они также встречаются и в деревнях, и в городах в земле кривичей, радимичей, северян и полян.

В западных областях Киевской Руси очень широко распространены медные бусы из проволочного каркаса с крупной зернью. Область их распространения может быть приблизительно очерчена так: на востоке они доходят до Днепра, на севере — до Минска, на западе — до Восточной Галиции, на юге — до лесостепной Волыни. Поперечник области — около 400 км. Считать эти бусы изделием деревенских ремесленников очень трудно, так как техника их изготовления довольно сложна. Встречаются они и во многих городах Среднего Приднепровья (кроме Киева).

К вещам такого же типа, имеющим очень широкую область распространения и не связанным с местными племенными типами, можно отнести лировидные поясные пряжки, одинаковые почти во всех русских областях XI–XII вв.

Интересна область распространения языческих амулетов в виде гребней, коньков, миниатюрных ложечек, ключиков, крошечных бронзовых топориков с рукоятями, подражаний волчьим челюстям, ковшичков, ножей, рыб, птиц. Такие амулеты иногда монтировались в специальные наборы. Область их распространения — окрестности Смоленска, Приладожье, Псков, Суздальская земля, радимичи.

Любопытно, что торговля амулетами в XI–XII вв. шла, очевидно, хорошо, так как часто встречаются амулеты стандартной выработки. Устойчивость форм в сочетании с очень широкой областью распространения указывает на весьма ограниченное число мест их выработки. Судя по густоте находок их вокруг Смоленска, центр их производства следует искать или в самом Смоленске или поблизости от него.

С юга, как бы в противовес этой языческой стихии, двигались массы вещей христианского культа — многочисленные образки, тельники, крестики и т. д.

Остановлюсь на бронзовых крестиках с желтой выемчатой эмалью. Четыре из них, сделанные одним мастером, разбросаны в следующих местах: Киеве, Влазовичах (радимичи), верховьях Волги и Костроме. Расстояние — 600 и 1100 км от Киева[926].

Очень близкие по типу крестики с выемчатой желтой эмалью встречены почти во всех русских областях (рис. 106): от Дрогичина — на западе до Рязани и Костромы — на востоке; от Канева — на юге до Приладожья и Прибалтики — на севере. В деревенских курганах попадаются крестики с дешевой эмалью. Встречаются они и в городах. Особенно ценно то, что литейная форма для литья одного типа крестов была найдена на городище Княжья Гора[927].

Вместе с крестиками встречаются монеты X–XI вв., но датировать X в. их нельзя по всей совокупности вещей.

Сочетание всех перечисленных фактов делает данные предметы очень важными для решения вопроса о взаимоотношении города и деревни в XI–XII вв. Изложу кратко выводы, вытекающие из анализа карты распространения выемчатых эмалей (см. рис. 106):

1) выемчатые одноцветные эмали изготовлялись в Среднем Приднепровье в XI–XIII вв.; кроме Княжьей Горы, мастерские могли быть и в других городах (напр., Киеве);

2) часть продукции оседала в Киевском княжестве, где очень часты находки подобных вещей;

3) значительная часть крестиков с желтой эмалью направлялась в деревню и проникла в самые глухие углы различных русских княжеств;

4) район сбыта эмалей имеет протяжение с запада на восток — 1400 км, с севера на юг — 1300 км.

Поскольку речь зашла об эмали, уместно вспомнить широкое распространение глиняных писанок, покрытых многоцветным эмалевым узором (преобладает желтый цвет). Эти киевские писанки так же, как и крестики с желтой эмалью, находили широкий сбыт как в городах, так и в деревнях древней Руси. Часть их попадала даже в зарубежные страны совершенно так же, как и крестики с эмалью[928].

Третьим элементом стеклодельно-эмальерного комплекса, тесно связанным и с эмалью, и с поливной керамикой, является стекло.

Самая частая находка на древнерусских городищах — стеклянные браслеты, вырабатывавшиеся с конца X столетия. Центром их производства был Киев, где раскопками обнаружена мастерская по выделке стеклянных браслетов со следами массового производства в виде множества производственного брака и заготовок в большом количестве стеклянного теста. Перечислить места находок стеклянных браслетов — это значит дать полный список русских домонгольских городищ. От Дрогичина до Мурома и от Ладоги до Белой Вежи и Тмутаракани во всех слоях X–XIII вв. имеются в огромном количестве голубые, зеленые, желтые, фиолетовые, черные, топазовые обломки стеклянных браслетов. Район сбыта вполне соответствовал производственному размаху киевской мастерской[929].

Влияние какого-то столь же мощного производственного центра ощущается и при ознакомлении с ассортиментом древнерусских деревенских бус. Наиболее распространенные из них в XI–XII вв. — это стеклянные бусы с позолоченной или посеребренной прокладкой. Их ареал довольно близок к ареалу стеклянных браслетов. Возможно, что и местом их изготовления был тот же Киев.

Говоря о работе городских мастеров на широкий рынок, следует вспомнить о прекрасных трубчатых висячих замках с секретным вырезом (мастерская в Киеве), а также о тех литейных формах, в которых киевские ювелиры XII–XIII вв. отливали из меди и бронзы подражания золотым столичным украшениям, воспроизводя простым литьем кропотливую технику зерни и скани. То обстоятельство, что мастер с необычной тщательностью вырезывал на литейной форме сотни микроскопических углублений для ложной зерни и делал тонкую косую насечку для подражания филигранной нити, свидетельствует о том, что у него был расчет на долгую службу этой формы, расчет на постоянный налаженный сбыт своей литейной продукции.

Анализ деревенских вещей недеревенского происхождения, картографирование их, показывающее тысячеверстную разобщенность вещей, вышедших из одной мастерской, и, наконец, анализ самого городского производства — все это привело нас к интереснейшему вопросу древнерусской экономики, к вопросу о работе городских мастеров в XI–XIII вв. на широкий рынок сбыта, настолько удаленный от товаропроизводителя, что здесь и речи быть не может о работе на заказ.

В самом деле, где пределы допустимого территориального удаления заказчика от мастера, превышение которого ставит уже под сомнение возможность общения мастера и потребителя без помощи посредника? Ответ на этот вопрос может быть дан только в связи с точным, конкретным определением круга заказчиков.

Совершенно естественно, что возможность общения с мастером будет различна у крестьянки с берегов затерянной в лесах речки Рожай и у дочери или жены какого-нибудь князя. Если князь Мстислав Владимирович мог послать своего человека из Новгорода в Константинополь для украшения переплета книги, то у вятичской женщины того же XII в. была несравненно более скромная возможность заказать себе височные кольца у мастера-литейщика в соседнем поселке за 10–15 км. Поэтому простое сопоставление расстояний еще ничего не решает. В приведенном мною примере заказчик (князь Мстислав), отстоявший от мастера более чем на 2000 км, находится в более выгодном положении, чем заказчик, которого разделяло с мастером только 10–15 км. И греческий мастер в Царьграде и безвестный «льятель» дешевого серебра в земле вятичей одинаково выполняли работу на заказ.

Если мы возьмем район сбыта киевских энколпионов (рис. 123) и змеевиков (100–200 км), то мы непременно должны учесть, что этот сорт изделий распространялся только в городах; в деревенских курганах энколпионы и змеевики не встречаются никогда. А для провинциального боярства и дружины, тесно связанных с центром княжества (он же и центр производства интересующих нас вещей), расстояние в 100–200 км не представляло серьезного препятствия. Следовательно, и здесь можно допустить работу на заказ, хотя вполне вероятно и производство на рынок (рис. 122).

Рис. 122. Районы сбыта продукции деревенских и городских ремесленников.

1 — энколпионы, место изготовления — Киев; 2 — подвески с прорезью; 3 — подвески с позолотой; 4 — бусы «минские»; 5 — амулеты зооморфные; на карты нанесены ареалы вещей, сделанных одним мастером; место изготовления неизвестно; 6 — область распространения племенных типов вещей; 7 — район сбыта продукции одного мастера (ареал вещей, отлитых в одной литейной форме); 8 — приблизительный расчет количества замкнутых районов сбыта для всей области распространения вещей данного типа.

Рис. 123. Бронзовые кресты 1230 гг. (Киев).

Обращаясь к курганному (деревенскому) материалу, необходимо предварительно заметить, что излишне четкое двучленное деление всего русского населения XI–XIII вв. на городское и деревенское может несколько исказить историческую действительность. Мы забываем при этом о существовании «молодшей дружины», «дружины по селам», на протяжении XII–XIII вв. выраставшей в крупную политическую силу, дальнейший рост которой был надолго прерван татарским нашествием. Ее историческим представителем является «крепкий в замыслах» Даниил Заточник, а археологически она улавливается по сравнительно богатым и крупным курганам, расположенным среди деревенского кладбища рядом с курганами смердов.

Если произвести соответствующий подсчет городских вещей в курганах, то значительная часть их будет относиться именно к этому промежуточному слою младших дружинников, которые во многом еще связаны с деревней, но в то же время причастны и к городской культуре. Жены этих «молодших дружинников» заказывали себе украшения у местных деревенских ремесленников, но в то же время использовали и связи своих мужей с княжеским городом, откуда они получали изделия городских мастеров. Можно предполагать, что именно этот слой и был основным потребителем и заказчиком всевозможных имитаций. Имитация зерни и скани началась еще в X–XI вв., когда готовую городскую вещь оттискивали в глине и посредством простого литья деревенский серебренник мог выполнить заказ на изделие, которое имело сходство с настоящим городским.

Из приведенных мною примеров наибольшую связь со слоем младших дружинников имеют медные и позолоченные подвески, имитирующие зернь и скань (деревенские курганы по Припяти и Березине и богатые боярские клады Поросья).

Эти имитации городских вещей попали в деревню, по всей вероятности, при посредстве дружинников, бывавших время от времени в городе.

Напомню также распространение в Смоленском княжестве в деревенских курганах подвесок гнездовского типа (с драконами) и серебряных криновидных подвесок (см. выше раздел «Тиснение»), известных только по богатым боярским кладам.

К этому же разделу вещей относятся и дешевые медные или серебряные колты, изготавливавшиеся в Киеве, но находимые исключительно среди населения пограничных крепостей Киевского и Переяславского княжеств.

По отношению к территориальным связям мелкодружинного слоя нужно отметить зависимость от данного княжеского города и сравнительную ограниченность этих связей приблизительными политическими очертаниями княжеств.

В Смоленской земле сильно чувствуется влияние смоленского ремесла на инвентарь богатых курганов в деревнях. В Среднем Приднепровье таким центром притяжения был Киев, на севере — Новгород и т. д.

Связь провинциальных дружинников с мастерами княжеской столицы могла осуществляться как путем заказа, так и покупки у мастера (или на торгу?) уже готового изделия.

Уловить по технике изготовления вещей характер работы (на заказ или на рынок) не всегда возможно. Одной из интереснейших находок в этом отношении является найденная в Киеве заготовка для шейных гривен (см. выше раздел «Волочение проволоки»).

Прежде всего, отмечу, что материал заготовленного бунта — медь, употреблявшаяся только для деревенских гривен. Все известные нам городские гривны сделаны или из серебра, или из золота.

Мастером-киевлянином заранее была проволочена толстая медная проволока и тщательно скручена в жгут из трех проволок. Если бы мастер готовил гривны только для рынка, он, несомненно, заранее нарезал бы жгут, проковал концы, словом, сделал бы серию готовых вещей, рассчитанных на неизвестного покупателя. Между тем, мастер, заготовив жгут на 8 гривен, аккуратно сложил его в бунт и на этом прекратил предварительную работу.

При появлении заказчика, ювелир отрезал от бунтов необходимый кусок, проковывал его концы и, отделав гривну после получения заказа, продавал ее заказчику. У этого ювелира чувствуется еще неуверенность в будущих заказах, заставляющая его воздерживаться от предварительного изготовления всей гривны целиком. Но отсюда уже только один шаг, чтобы от работы на заказ (с предварительным выполнением 9/10 самой тяжелой части ее) перейти к работе на «будущего заказчика», а, следовательно, к работе на рынок.

До сих пор мы рассматривали ту часть продукции городских мастеров, которая с равным правом позволяла говорить как о работе на заказ, так и о работе на рынок. Но в перечисленных выше материалах содержатся и более определенные указания на характер некоторых производств. Карты распространения в деревнях и городах стеклянных браслетов, крестиков с выемчатой эмалью, керамических «писанок» с эмалевой поливой свидетельствуют о таком диапазоне производства и хорошо налаженного сбыта, который не оставляет сомнений в работе киевских стеклоделов, эмальеров и керамистов на рынок и притом рынок очень широкий, (рис. 124).

Рис. 124. Распространение киевских изделий с выемчатой эмалью.

1 — вещи, сделанные одним мастером.

Проникновение киевских изделий в Прибалтику, в костромское Заволжье, на берега Западного Буга и нижнего Дона, в глухие леса Пошехонья невозможно объяснить личным общением мастера с потребителем. Изделия одного мастера оказываются разделенными расстоянием в 1100 км.

Встретившись с таким фактом, мы должны допустить существование посредников в виде каких-то офеней или коробейников, разносивших по медвежьим углам древней Руси «щепетильные» товары киевских мастеров.

Наличие большого количества мелких купцов, отвечающих нашим представлениям о коробейниках, явствует из описания событий 1215 г., когда в качестве репрессии против Новгорода Ярослав Всеволодич в Торжке «… гостьбници изъимавъ я вся посла исковавъ по своимъ городамъ…, а бяще всѣхъ Новгородець более 2000» (курсив наш. — Б.Р.). Такому же аресту подверглись новгородские купцы и в Переяславле Залесском: «изымя новгородци и смоляне, иже бяху зашли гостьбою в землю его» (курсив наш. — Б.Р.). В результате заточения в гриднице 150 купцов задохлись. Общее число их было очевидно больше[930].

Лишь допустив наличие мелкой разносной торговли, можно объяснить такое количество гостей, сразу захваченных Ярославом.

3. Сбыт овручских шиферных пряслиц

В теснейшей связи с подобными коробейниками стоит торговля шиферными пряслицами. Овручский камнерезный промысел представляет собой исключительно важное явление в истории русского домонгольского хозяйства. Этот промысел впервые знакомит нас с деревенской кустарной промышленностью XI–XIII вв., рассчитанной, подобно городской, на массовое изготовление и на очень широкий рынок.

Строгая ограниченность района производства местами залегания красного шифера и наличием в районе 5 мастерских еще больше повышает значение производства пряслиц для установления правильных взглядов на хозяйство Древней Руси. Поэтому карта распространения шиферных пряслиц овручского изготовления требует пристального внимания (рис. 125). Относительно русских земель можно сказать, что шиферные пряслица проникали решительно во все углы каждого княжества, каждого племени. На юге граница шиферных пряслиц доходит вплотную до степи. Упоминавшаяся выше цепь русских южных пограничных крепостей густо насыщена ими. В степи же бытовали пряслица или вылепленные из глины, или выточенные из черепков сосудов. В Саркеле, который с XI в. стал русским городом, есть оба типа пряслиц — и черепичные и шиферные[931].

Рис. 125. Распространение шиферных пряслиц.

1 — районы сбыта шиферных пряслиц, изготовленных в окрестностях г. Овруча; 2 — направления экспорта овручских шиферных пряслиц.

Уточняю границу: с востока на запад — город Донец, городище Ратское, Гочевское, Миропольское, Белогорское, Вашкевичское, Ахтырское, Ницахское, город Полтава, Липлявское городище на берегу Днепра. На правом берегу Днепра область шиферных пряслиц идет чуть южнее Роси через Канев, Княжью Гору на Корсунь (изредка они встречаются близ Звенигорода) и Каменец Подольский, далее на Перемышль, Трембовлю (древний Теребовль), Галич (Крылов, Подгорье), Самбор, Звенигород Львовский, Владимир Волынский, Луцк, Чарторыйск[932].

Далее граница идет на северо-запад — к Берестью и Дрогичину. В Дрогичине особенно много шиферных пряслиц[933].

Затем граница массовых находок отклоняется на северо-восток, охватывая Гродно[934]. От Гродно граница идет на Новогрудок, Изяславль и Минск и далее на север. В этом районе граница приобретает строго этнографический характер: шиферные пряслица встречаются только в русских курганах и сопряженных с ними городищах. Этот подчеркнуто русский этнографический характер области шиферных пряслиц сохраняется на всем протяжении западной границы Полоцкой и Новгородской земли. На запад от русского рубежа, в землях Литвы, Земиголы, Лотыголы, Тавастов и Рединов бытуют только пряслица своеобразной формы — с несколькими глубокими кольцевыми нарезами на корпусе.

Возможно, что распространение пряслиц только в русских областях объясняется мелким характером разносной торговли: купцам-офеням трудно было появляться в стране с незнакомым для них языком.

Далее пряслица идут по рубежам Новгородской земли до Приладожья. Южный берег Ладожского озера знает еще пряслица из овручского красного шифера, но уже на восточном берегу, севернее реки Свири, в карельских курганах, этих пряслиц уже нет. Пряслица здесь иной формы, с концентрическими кругами на плоских основаниях и сделаны из местного серого сланца[935].

Северо-восточная граница области красно-шиферных пряслиц менее определенна и прерывается огромными массивами необитаемых лесов. Можно наметить такие пункты, как верховья Мологи, Череповец и Белоозеро, и далее на юго-восток, к Костроме. От Костромы редкие находки пряслиц идут по правому берегу Волги в направлении на Муром. Здесь граница теряет свою этнографическую определенность, и шиферные пряслица можно найти в Мордовских могильниках.

Юго-восточная граница прослеживается плохо по причине слабой изученности по линии Рязань — Воронеж — Белгород. В Старой Рязани и в Пронске шиферных пряслиц очень много (есть с надписями). Есть они и в окрестностях Воронежа; промежуточные же звенья неясны. Вновь начинается сплошная область с восточных частей Курской области в верховьях рек Сейм, Псел, Донец.

Огромная область распространения красно-шиферных пряслиц, обозначившаяся уже в XI в. (см. выше находки с монетами X–XI вв. на Мологе и в Вотской Пятине), почти полностью совпадает с областью распространения стеклянных браслетов.

В меньшем количестве, но с таким же широким размахом распространялись выемчатые эмали.

В двух случаях отправной точкой торговцев этим мелким товаром были Киев и Княжья Гора (эмали и браслеты), а в третьем — особый производственный район в пределах Киевского княжества.

Мне представляется наиболее вероятным, что сбыт всех подобных мелких предметов проводился одними и теми же лицами, по всей вероятности, киевскими торговцами, которые ходили по русским городам и селам «нося бремени тяжкие», состоявшие из эмалевых крестиков, стеклянных браслетов, бус и красно-шиферных пряслиц. Характерно, что летопись, говоря о 2000 торговцах, арестованных Ярославом, называет их не купцами и не гостями, а уменьшительным термином — «гостьбнице». Универсальность этих коробейников получает подтверждение в интереснейшей находке в районе овручских камнерезов. В селе Збранка, где были обнаружены остатки мастерской по выделке пряслиц из шифера, оказалась также груда стеклянных браслетов, хотя никаких следов производства их там не было найдено[936].

Не нужно прибегать к каким-либо натяжкам, чтобы представить себе киевского «гостебника» XI–XII вв., который с грузом стеклянных браслетов заехал из Киева в Збранку для того, чтобы захватить здесь партию пряслиц и отправиться в свой тысячеверстный путь по русским землям. Очевидно, часть браслетов побилась в пути и была выброшена «гостебником» там, где он пополнял свои короба или вьюки новым товаром. Облик мелкого средневекового русского торговца известен нам по знаменитому Раффельштеттенскому уставу Восточной Марки, данному в 903 г., но со ссылкой на порядки, существовавшие в 876 г. Среди различных категорий купцов там упомянуты и «славяне, приходящие из Руси». Пошлина взималась или с вьюка или с человеческой ноши[937].

Вот именно так и должны были выглядеть те «гостебники», которые связывали киевских стеклоделов и овручских камнерезов с отдаленными углами русской равнины. Каковы были экономические взаимоотношения этих коробейников с мастерами-товаропроизводителями, нам совершенно неизвестно.

У нас остался еще не рассмотренным вопрос об экспорте шиферных пряслиц за пределы русского государства. Помимо широкого распространения внутри Руси, шиферные пряслица тремя потоками шли за границу. Один из этих потоков направлялся в Волжскую Болгарию, где найдено большое количество шиферных пряслиц, успешно конкурировавших с дорогими местными пряслицами из свинца[938]. Возможно, что и в мордовские поселки овручские пряслица попадали не непосредственно от русских торговцев, а через болгарских купцов[939].

Второй поток направлялся в Херсонес. В Херсонесском музее имеется большое количество красно-шиферных пряслиц.

Третий поток шел в Польшу.

Раскопки польских археологов за последнее время выявили большое количество овручских шиферных пряслиц в различных польских городах:

Быдгош

Ратибор

Столпье

Гданск

Старгород

Торун

Серадзь

Познань

Гнезно[940]

В польских деревенских курганах пряслиц нет. Вполне возможно, что шиферные пряслица попадали в Польшу более или менее крупными партиями и продавались не коробейниками, а только на городских торгах. В пользу такого предположения говорит существование в Дрогичине таможни, в которой русские товары, шедшие в Польшу, пропечатывались новыми печатями.

Среди дрогичинских свинцовых пломб имеется большое количество пломб со знаками киевских князей. Чаще всего встречается знак князя Всеволода Ольговича, о связях которого с Польшей мы знаем из летописи[941].

Не были ли шиферные пряслица одним из тех товаров, которые шли через Дрогичин, опечатанные свинцовыми пломбами киевских князей? В самом Дрогичине шиферных пряслиц больше, чем во всех соседних русских городах. Если бы удалось доказать связь пряслиц с княжеским экспортом, то овручский камнерезный промысел мог бы быть освещен еще с одной стороны. Впрочем, мы и так должны быть признательны мастерам-камнерезам, так как благодаря анализу их многочисленной продукции нам удалось установить:

1) наличие деревенского промысла, рассчитанного на массовое производство красно-шиферных пряслиц (5 селений, расположенных в местах залеганий шифера);

2) существование специальных торговцев этим товаром (возможно объединяющих и торговлю другими предметами вроде браслетов, бус и крестов с эмалью);

3) очень широкий рынок сбыта, включающий русские города и деревни всех княжеств;

4) экспортирование шиферных пряслиц в Волжскую Болгарию, Херсонес и Польшу.

4. Экспорт изделий русских мастеров в IX–XIII вв.

Несмотря на длительное внимание русской исторической науки к вопросам внешней торговли Киевской Руси, можно указать два крупных пробела в истории внешних экономических связей Киева в IX–XII вв.: во-первых, порожденное норманнистами принижение активной и прогрессивной роли Киева в IX–X вв. по отношению к ряду стран Западной Европы (Чехия, Моравия, Польша, Славянское Поморье) и, во-вторых, отрицание возможности для Киевской Руси торговать чем-либо иным, кроме «челяди, меда и скоты». Всю транзитную торговлю Азии с Европой, шедшую через Киев, Смоленск и Новгород, считали находившейся исключительно в руках норманов[942].

Между тем, в Западной Европе в X–XII вв. (особенно в далеких областях) существовало даже преувеличенное представление о торговой и производственной роли Руси. Так, например, во Франции вплоть до XII в. все шелковые ткани назывались «русскими», хотя на самом деле это были восточные или византийские ткани, только привезенные на Запад русскими купцами[943].

При условии императорской монополии торговли в Византии и при наличии в IX–X вв. венгерского барьера между Западом и Византией именно киевские дружины, силой оружия склонявшие императоров к выгодным договорам и силой оружия преодолевавшие печенежско-половецкий барьер в своем пути на Восток, должны были взять на себя роль посредников между Востоком и Западом. Шелковые ткани в известной мере имели право называться «русскими», так как только благодаря русским купцам они попадали на Запад.

Не ставя своей задачей разбор русской транзитной торговли, перейду к вопросу об экспорте русских изделий, который усиливал транзитную торговлю новым, местным элементом и имел, разумеется, очень важное значение для развития русского (точнее киевского) ремесла.

Большую трудность в изучении этой темы создает тенденциозное отношение к ней в западноевропейских музеях, где археологический материал, могущий быть полезным для анализа, глухо описывается как «предметы эпохи викингов».

Достаточно сказать, что один из крестов XII в., хранившийся в церкви св. Годегарда в Гильдесгейме до начала XX в., числился в описях (в том числе и в опубликованных) под названием «иерусалимского» и связывался с какой-то средневековой легендой, между тем как на кресте есть надпись, впервые случайно замеченная русским путешественником. Из надписи явствует, что крест сделан по заказу новгородского купца Ильи с Людогощей улицы[944].

До тех пор, пока музеи Западной Европы не будут тщательно обследованы и изучены без националистических и фашистских тенденций, — нам придется довольствоваться лишь случайными разрозненными публикациями.

Не менее печально обстоит дело и с мусульманской и византийской бытовой археологией — отсутствие публикаций массового археологического материала не позволяет поставить многих вопросов о взаимосвязях Руси с халифатом и империей. Поэтому данный очерк никак не может претендовать на полноту.

Влияние русского ремесла на соседние чудские племена было очень сильным. Русские типы топоров, русская керамика, украшения довольно быстро продвигались на северо-запад, север и северо-восток, вытесняя местные архаичные формы и уравнивая постепенно культуру южных и северных областей.

На востоке велась оживленная торговля с Волжской Болгарией, скрепленная рядом договоров XI–XIII вв. Кроме указанных выше пряслиц, в Болгарию сбывались изделия из серебра с чернью. Из них можно назвать широкие браслеты и круглые бляхи от ожерелий[945].

Вполне возможно, что мечи западной работы, находимые в Болгарии, прошли через руки киевских оружейников, монтировавших рукояти. Это относится не только к Болгарии, но к странам Востока вообще, куда русские купцы возили мечи (Аль-Мукадесси). Очень часто специализированные оружейные мастерские выпускали только стальные клинки; остальная арматура могла производиться или на месте, или в одном из посредствующих звеньев (ср. Казвини). Таким звеном был в X в. Киев, где мы уже видели рукояти местной работы.

В направлении половецких степей вывозились различные типы украшений.

Большой интерес представляет раскопанная Н.А. Беляшевским в Княжьей Горе мастерская по выделке бронзовых зеркал. Помимо большого количества готовых и доброкачественных зеркал, при раскопках было обнаружено множество литейного брака, свидетельствующего о местной выработке.

Русские женщины в X–XIII вв. совершенно не пользовались зеркалами, тогда как в каждой кочевнической могиле зеркало является необходимой принадлежностью. Очевидно, в Княжьей Горе мастера-литейщики готовили не только крестики с эмалью для русских областей, но и зеркала для берендеев, торков и половцев.

Кроме зеркал, колтов и бус, русские мастера могли изготовлять для кочевников и кольчуги. Напомню, что в 968 г. русский воевода подарил печенегу кольчугу, щит и меч. Русские кольчужные мастера (бронники) нам теперь известны по гнездовским материалам.

Ибн-Русте, говоря о славянском князе, отмечает, что «есть у него также прекрасные, прочные и драгоценные кольчуги»[946].

Аль-Мукадесси, перечисляя товары, шедшие вниз по Волге в Итиль и далее в Хорезм, упоминает мечи и кольчуги. Если мечи были, по всей вероятности, западной работы, то о кольчугах этого сказать нельзя, так как данный тип доспеха появился на Западе только после крестовых походов, после соприкосновения с сарацинской конницей. Трудно говорить о Болгарии, так как Мукадесси писал вскоре после разгрома ее Святославом. В русских дружинных курганах этого времени кольчуги встречаются очень часто.

К сожалению, определить направления возможного экспорта русских кольчуг мы не можем за исключением южных степей, где они так же часты, как и на Руси. Отсутствие же местных кольчуг у кочевников явствует из списка подарков Претича.

Торговля с Византией велась с пассивным балансом для русского ремесла. Впрочем, для провинциального греческого города, каким был в XI–XII вв. Херсонес, у русских мастеров был некоторый запас изделий. Выше уже указывались шиферные пряслица; назову еще бронзовые энколпионы с русскими надписями и шиферные иконки[947].

Отдельные факты неожиданно открывают нам, что не только в Новгороде любовались изделиями цареградских эмальеров (Мстиславово евангелие), но и в Царьграде отдавали должное тонкости русской работы того времени. Византийский писатель XII в. Иоанн Тцетцес получил в подарок от своего друга митрополита болгарского города Доростола русского мальчика Всеволода и резную коробочку (пиксиду) из моржового клыка. Красота русской резьбы была воспета ученым византийцем в стихах, в которых он сравнивал искусство русских мастеров с уменьем легендарного Дедала[948].

На другом конце пути из Грек в Варяги, в Швеции, мы сталкиваемся со значительно большим количеством случаев русского экспорта.

В разделе «Гончарное дело» уже отмечались влияние русского гончарного ремесла на шведское и зависимость шведских керамических форм и орнаментов от славянских. К вещам, довольно часто встречаемым в Швеции, следует отнести: киевские «писанки» с эмалевой поливой и киевские крестики с выемчатой эмалью[949].

Кроме того, при ближайшем рассмотрении, русскими могут оказаться многие из тех предметов, которые Арне обобщенно называл «восточными».

Перехожу к наиболее интересному разделу — к связям Киевской Руси с западными славянами.

В торговле Киевской Руси с Западом мы видим два мощных потока, исходящих из Киева: а) Киев — Краков — Прага — Регенсбург (известен с IX века) и б) Киев — Смоленск — Новгород — Ладога (Ладогия у Аль-Масуди) — Балтийское море — Славянское Поморье (Росток, Волин и др.).

Девять десятых пути русских купцов в этих направлениях проходили по славянским землям.

Тесные взаимоотношения Руси с Чехией и Моравией мы можем проследить на протяжении нескольких столетий.

В IX в. Ибрагим Ибн-Якуб сообщает о том, что Прагу посещают различные купцы, в том числе и русские, которые торгуют там мехами и византийскими товарами.

Летописец сообщает, что Владимир, «живя съ князи околними миромь, с Болеславомь Лядьскимь, и с Стефаномъ Угрьскымь и с Ондроникомъ Чешьскымь, и бѣ мир межю ими и любы»[950]. Уже в XI в. в Сазавском монастыре в Чехии был установлен культ русских святых Бориса и Глеба и построен специальный придел.

Не прекратились в XII в. торговые связи Руси с Чехией, как свидетельствует еврейский путешественник Вениамин Тудельский, проезжавший через Прагу.

В свете приведенных исторических свидетельств особый интерес приобретают работы чешских ученых Схранила и Квета, основанные на археологическом материале.

В специальной статье, посвященной выяснению культурных влияний на чешские земли в X–XI вв., И. Схранил остановился на влиянии Киевской Руси, сказавшемся на чешском ювелирном ремесле[951].

Действительно, если мы сравним орнаментику бесспорно русских вещей X в. из Черной Могилы в Чернигове (серебряная оковка турьих рогов) с рядом серебряных изделий, найденных в чешских богатых могилах X–XI вв., мы обнаружим чрезвычайно большое стилистическое и техническое сходство.

Возьмем для примера вещи из срубной могилы близ Желениц, исследованной Воцелем. Там, среди прочих вещей конца X — начала XI вв., имеются две серебряные пластинки, украшенные чеканным изображением бегущего оленя с хищной птицей на спине[952]. Сюжет этот известен скифскому и иранскому искусству; широко применялся он и в русской резьбе вплоть до XII–XIII вв. В трактовке сюжета чешский мастер приблизил образ оленя к коню, снабдив его упряжью. Черниговская торевтика конца X в. более изысканна и совершенна, но также разрабатывает анималистические сюжеты. Особенно сказалась близость русских вещей к чешским в отношении техники. И там и здесь мы видим исполнение рельефа чеканкой с применением характерных точечных пуансонов. На желеницких пластинках заметно стремление воспроизвести чеканкой городчатый зерневой узор, обычный для русского серебра IX–X вв.

Желеницкие чешские вещи можно рассматривать как подражание вещам приднепровским, выполненным русскими мастерами, но с сильным влиянием иранского Востока. Очень важен хронологический момент.

Исследованиями Схранила установлена точная датировка желеницких находок — конец X — начало XI вв. Тем самым, эти вещи являются младшими современниками Черной Могилы, датируемой второй половиной X в., эпохой князя Святослава; к этому времени торговые отношения Руси с Чехией насчитывали уже столетнюю давность. На основании находки в желеницкой могиле античной камеи I в. н. э. немецкий историк Бертольд Бретгольц пытался объявить эту могилу погребением маркоманской княжны Фритигилы. Нелепость такого тенденциозного толкования очевидна, так как оправа античной камеи относится к X в.

Большую близость к русским вещам (второй турий рог из Черной Могилы и рукоять меча из Киева близ Золотых Ворот) мы наблюдаем в орнаментации больших бронзовых пуговиц из чешских могил в Русовицах, Мельнике, Жалове и Предмостье на Мораве[953]. Сходство опять-таки не ограничивается стилистическими особенностями, но простирается и на технику: и русские и чешские вещи обработаны резцом и чеканкой и, кроме того, позолочены. Дата этих чешских вещей та же самая — конец X — начало XI вв.

Еще более полную аналогию стилю и технике второго турьего рога Черной Могилы представляют вещи из дружинных погребений X–XI вв. в Моравии, опубликованные Червинкой[954].

Итак, с одной стороны, мы располагаем чешскими, моравскими ювелирными изделиями X–XI вв., выполненными в стиле, чуждом для данных областей и неизвестном на западе, севере или юге от них. С другой стороны, в Киеве и других русских городах мы встречаемся с этим стилем на прекрасных по композиции вещах, где применена та же техника, но отделка тоньше, изящней, рука мастера уверенней. Дата русских изделий может быть на несколько десятилетий старше, чем чешских — в Черной Могиле найдена четкая, неистертая византийская золотая монета 948 г. Наиболее вероятным объяснением поразительного сходства русских и чешских вещей является признание влияния Киева, киевских ювелирных мастерских на ювелирное производство Чехии в X–XI вв. Серьезным подтверждением этого взгляда являются находки подлинных киевских вещей в Чехии. В Чехии, в разных местах, найдено несколько экземпляров трехбусенных височных колец киевского изготовления.

Одно из таких колец обнаружено в Жалове, где были найдены и пуговицы с орнаментом, подражающим орнаменту турьего рога из Чернигова[955].

Кроме височных колец встречаются бусы с припаянными бугорками, филигранные и со сканью, обычные среди русских древностей XI–XII вв.

Не меньший интерес представляют и находки в чешских землях киевских крестов-энколпионов. Впервые на них обратил внимание Лич; после него количество находок увеличилось[956].

Крест, найденный на Древичском городище близ Луна в Чехии, отлит в той же литейной форме, что и крест, найденный в Каневе на Днепре[957]. Другой энколпион, найденный в Вацловичах, очень близок к одному из киевских[958].

Для нас сейчас эти факты важны в том отношении, что подтверждают наличие торговых связей и проникновение русских вещей в Чехию не только в X в., но и позднее, в XII в.

Чрезвычайно любопытны выписки из чешских монастырских инвентарных описей, приведенные в специальной статье Ясинского, содержащие указания о том, что в Чехии в XIV в. имелся определенный тип железных висячих замков, который в просторечии называли «русскими замками»[959].

Возникает вопрос — к какому времени нужно приурочить появление в народной речи термина «русские замки»? Поскольку мы знаем, что в Киеве в домонгольское время изготовлялось множество трубчатых висячих замков и производство их, судя по стандартности форм, носило массовый характер, можно предположить, что первое знакомство Чехии с русскими замками относится к XII–XIII вв.

Связи Киевской Руси с Польшей могут быть дополнены археологическим материалом, говорящим об экспорте русских вещей в польские земли. Краков как место торговли русских купцов упоминается арабскими писателями еще в X в. Болеслав Храбрый (992-1025) чеканил специальные монеты с русской кирилловской надписью, предназначенные для торговли с Русью. Мартин Галл (XII в.) сообщает, что Польша видела русских купцов, но сама мало принимала участия в торговле. Действительно, польских вещей на территории Руси мы почти не знаем, между тем как русские шиферные пряслица встречаются при раскопках во всех польских городах XI–XII вв. между Вислой и Вартой. В Калише найдены киевские трехбусенные височные кольца[960]. В Кракове есть несколько серебряных колтов с чернью киевско-черниговского типа.

Приведенные материалы говорят только о связях с восточной частью Польши и за период сравнительно поздний — XI–XIII вв.

Большой интерес представляет вопрос о торговле Руси со славянской Прибалтикой и северо-западными польскими областями.

Обычно всю торговлю Северной Европы в IX–XI вв., а особенно торговлю по берегам Балтийского моря, изображают как находившуюся в руках норманнов, а позднее — готландцев и ганзейцев. Между тем, предшественниками Ганзейского союза были славянские торговые города Старград, Любеч, Росток, Щетин, Волин, Колобрег и др. Крупнейшим святилищем балтийских славян был храм бога торговли Радегаста-Меркурия в Ретре; изображение его было отлито из золота.

В пользу норманского приоритета в балтийской торговле указывают на распространение в Прибалтике куфических арабских монет IX–X вв. и предметов «восточного» стиля. Эта аргументация встречает ряд возражений:

1) Арабские монеты очень широко распространены на Руси, где они были ходячей разменной монетой. Ареал куфических монет в Южной Прибалтике совпадает с границей расселения славян и резко обрывается на рубеже с Саксонией и Тюрингией[961]. Это обстоятельство естественнее всего связывать с действиями купцов-славян, для которых область славянского языка была областью их деятельности. В немецкие земли эти купцы не ездили.

2) Топография византийских монет не совпадает с топографией арабских: Скандинавия имеет крайне незначительное количество кладов византийских монет, тогда как в Киевской Руси и в Славянской Прибалтике их много.

3) Вещи «восточного» стиля могли быть привезены не только скандинавскими купцами, но и другими. Кроме того, само понятие «восточный стиль» подлежит расшифровке.

Но если приоритет норманнов сомнителен, то где искать тех торговцев, которые связывали Вендское Поморье с Византией и Халифатом?

Мы знаем, что в X в. норвежский король посылал своих людей в Русь для закупки тканей, шитых золотом, «каких не видывали до той поры». Мы знаем, что в XI в. в Западной Европе появились фальшивые русские монеты, подражавшие серебру Ярослава Мудрого.

Ценнейшее указание на торговлю балтийских славян с Русью дает Адам, епископ Бременский (1040–1075):

«… На берегах реки Одер, там, где она соединяется со Скифскими водами [Балтийское море], стоит знаменитый город Юмна, любимое местопребывание варваров и греков, живущих вокруг ее… Действительно, это самый обширный из всех городов, существующих в Европе [т. е. языческой]. В нем живут славяне и другие нации, греки [т. е. руссы] и варвары. На равных правах с прочими жителями там позволяется жить и приезжим саксам… Этот город, куда стекаются товары всех северных наций, владеет всевозможными удобствами и редкостями… Из Юмны, следуя далее [плывя на восток. — Б.Р.] через 14 дней [в другом списке — 48. — Б.Р.] высаживаются на берег в Острогарде [Старая Ладога. — Б.Р.] в Руции [России], где главный город Киве [Киев], соперник константинопольского скипетра, одно из великолепнейших украшений Греции [т. е. Руси]…»[962]

О существовании пути из Киева через Новгород и Ладогу в Балтийское море и далее в Атлантику и Средиземное море говорит и русская летопись и Аль-Масуди.

Все это заставляет нас признать, что торговлю с южным славянским берегом Балтийского моря производили в IX–XI вв. русские купцы. Клады серебряных вещей в Полабских землях, в Поморье (Померании) и в Силезии позволяют нам уточнить картину торговли.

Серебряные изделия у вендов обнаруживают значительное сходство с русскими: филигрань, зернь, чеканка серебра — все это стилистически и технически близко к приднепровским кладам. В некоторых же случаях здесь, как и в Чехии и Моравии, мы встречаемся с настоящими киевскими изделиями. К ним относятся лунницы с зернью, гривны, трехбусенные височные кольца, два типа полых серебряных бус.

Особо можно отметить клад из Хельма близ Дрездена и клад из Рудельсдорфа в Силезии, где было найдено несколько киевских вещей, в том числе и трехбусенные височные кольца[963].

Так, для Киева IX–XI вв. мы можем наметить два мощных потока, направленных на Запад: первый — через Волынь, Краков на Прагу и Регенсбург, а второй — через Смоленск, Новгород и Ладогу — в польские и вендские города южной Прибалтики. В обоих случаях «соперник Константинополя» торговал преимущественно со славянскими странами (что облегчалось близостью языка), обогащая их города, втягивая их в широкий торговый оборот с далеким Востоком и Византией и одновременно снабжая их изделиями своей ремесленной промышленности, вызывавшими там подражания. Киевская чернь, филигрань, эмаль расходились по западнославянским странам и становились известными у западных соседей балтийских славян, например, в Саксонии, где Теофил писал об искусстве страны Руссии.

Итоги этой главы сводятся к следующему:

1. Деревенские ремесленники работали на заказ, и их продукция расходилась в пределах очень незначительного района сбыта, радиусом в 10–20 км.

2. Нормальный район сбыта городских мастеров достигал радиуса 50-100 км. Часть ремесленников и в этом случае работала на заказ, так как заказчиками являлись бояре и дружинники мелких городов этого же княжества.

3. Часть городских мастеров (Киев, Смоленск, Новгород и др.) работала на рынок. Их изделия расходились по деревням. Особо выделяется киевское производство выемчатых эмалей и стеклянных браслетов. Район сбыта достигал протяжения в 1 400 км.

4. В связи с наличием налаженного сбыта киевских ремесленных изделий в пределах Киевского княжества возникает в XI в. деревенский кустарный промысел по производству шиферных пряслиц в селениях близ Овруча. Район сбыта — все Русские земли, Болгария, Херсонес и Польша.

5. Часть изделий русских мастеров экспортировалась в соседние государства.

Русские вещи найдены: в Волжской Болгарии, в Херсонесе, Чехии и Моравии, в Польше, у Балтийских славян, в Швеции.

Русское ремесло оказало свое влияние на ряд западных славянских областей.

Глава пятая