Я обернулась.
Райков сидел, подавшись вперед, руки его были сжаты в кулаки, а в глазах — мне показалось или нет? — рождалось удивление и попытка постичь тайну, только что сверкнувшую перед ним. Что ж, если перевоспитать хотя бы одного «олигарха», можно умереть с сознанием выполненного долга, усмехнулась я и спросила:
— Вам понравилось?
Ответ был неожиданным.
— Моя мать учительница музыки… Я очень люблю Рахманинова… — сказал он. — Но почему-то Брамса я люблю больше…
Я подняла глаза.
Он смотрел на меня с ласковой улыбкой.
— Вы думали, что я слушаю только «Гоп-стоп…», — тихо рассмеялся он. — Ну да, конечно… Как все потенциальные «бандюганы». Мне всегда казалось, Саша, что все недоразумения между людьми происходят из-за банальнейших клише… Если я занят ресторанным бизнесом, то непременно слушаю вечерами русский шансон. Представьте себе, нет, не слушаю. Я люблю французский шансон. Само же понятие «русский» выводит меня из себя. Зачем подбирать благородные названия, пытаясь придать утонченность тому, что не может позволить себе быть даже тонким? А насчет Рахманинова… Моя мать — учительница музыки.
Он как-то беспомощно улыбнулся и развел руками.
— Вот так как-то нелепо получилось… — рассмеялся он невесело. — Как видите, и в интеллигентных семьях иногда вырастают уроды типа меня…
— Я не говорила, что вы урод, — проворчала я, отчаянно краснея. — Не скрою, что вы меня удивили. Но вы же сами виноваты, и ваши друзья…
— Саша! — взмолился он. — Пожалуйста, не будем об этом говорить! Лучше давайте покурим. Пока не закончился антракт… Честное слово, я и не хотел, чтобы вы общались с теми, кого вы называете моими друзьями… Я хочу, чтобы вы разговаривали… со мной.
Его глаза теперь были направлены на мое лицо, он искал ответа в моих глазах. Я первый раз заметила, что глаза-то у него и в самом деле красивые. Не зря все-таки за ним закрепилась слава плейбоя… Серо-зеленые, густо опушенные темными ресницами, но это не самое главное.
Взгляд. Такой странный, немного грустный и обращенный внутрь себя, но при этом он пытался проникнуть и в мои тайные мысли, стремясь понять: что за птица эта Саша Данилова? Мне ужасно хотелось крикнуть ему: «Ворона, да!» — а потом вскочить и убежать от него и от самой себя, оттого нежного чувства, которое рождалось во мне к его персоне помимо воли.
Бегство я почитала непростительным поступком. Бегство вело меня к поражению.
— Пойдемте покурим, — согласилась я и поднялась с кресла.
Кажется, мне все-таки удалось разорвать эту внезапно возникшую нить между нашими душами. Или мне просто хотелось так думать?
В нашей консерватории курят на полутемной лестнице. Мы поднялись на один пролет, минуя мрачные фигуры с красными огоньками в руках, и остановились у окна.
— Тут немного светлее, — сказала я и уселась на подоконник.
Он с некоторым сомнением отнесся к моим словам — и в самом деле, фонарь во дворе нс справлялся и со своими обязанностями по освещению двора, так что на наше окно у него явно не хватало сил.
— В принципе зачем нам вообще нужен свет? — проговорила я.
«Так ты не видишь его глаз и так ты защищена. Ты вообще можешь представить его совсем другим, чтобы запушить рождающиеся чувства симпатии и понимании. Ни к чему это тебе, Саша! Все мужчины вруны, а этот…»
— Мне бы хотелось, чтобы здесь было светлее…
— Зачем? — удивленно спросила я.
— Так я совсем вас не вижу…
— И хорошо! — рассмеялась я. — Можете представлять меня точной копией Шарон Стоун.
— Мне нравитесь вы, Саша. А не эта ваша Шарон…
— Вкус у вас не очень хороший, — заметила я. — Я дожила до двадцати пяти лет и никому еще особенно не нравилась!
— Может быть, вы этою нс замечали?
— Да бросьте! Это заметно бывает… У меня же всегда были приятели, и эти приятели куда больше реагировали на моих подружек. По я не расстраиваюсь по этому поводу, так что нс тратьте зря силы на утешение.
— Я и не собираюсь вас утешать.
Мы говорили о глупостях, и я понимала, что все глубже и глубже погружаюсь в омут, но сопротивляться этому у меня почти не было сил.
Он начинал мне нравиться! В его словах присутствовала мягкая ирония, он обладал чувством юмора и — что самое главное! — не пытался показывать мне своего превосходства. Наоборот, этот человек, добившийся такого положения, стеснялся этого! Он словно нарочно избегал разговора о собственных доходах.
Когда раздался звонок, призывающий нас вернуться в зал, мы были друзьями.
Поэтому, когда концерт закончился и он несмело предложил мне выпить по чашечке кофе, я немного подумала и согласилась, сказав, что кафе выберу сама.
— Так мне будет проще, — объяснила я ему.
— Почему?
— Вы снова потащите меня в мажорское забегалово, — сурово объяснила я. — А у меня там начинаемся приступ застарелой болезни.
— Какой?
— Комплекса неполноценности, — пояснила я.
— Саша, неужели вы думаете, что эти люди в чем-то выше вас?
— У них денег куда больше, — вздохнула я. — У меня скорее всего никогда не будет столько… Даже если я устроюсь еще на пару работ. Мне ведь не нужны меха и драгоценности. Я хотела бы просто спокойно жить. Нормально. Помогать моим бабушкам. Отправить маму куда-нибудь отдохнуть, кроме нашей дачи. Но я всю дорогу сталкиваюсь с тем, что все это не мой удел. Скажите же мне — почему? Я настолько хуже Алены?
— Господи, да нет же!
— Но она не знает, что это такое — встать рано утром и отправиться бегать по этажам. Она вообще живет в другом измерении… Может быть, ей даже неизвестно, что есть такая вот Марьи Васильевна, одинокая и очень добрая женщина, которой хочется помочь — вот только не знаешь как… А Атена могла бы. Если бы захотела. Но она почему-то не хочет.
— Но я не Алена! — запротестовал он.
— Да бросьте вы, — невесело усмехнулась я.
Он некоторое время шел молча, опустив голову, а потом остановился и поднял на меня глаза.
— Саша, неужели я тоже напоминаю вам шакала?
Я замялась. Ответ, родившийся в недрах моего сознания, мне не нравился.
— Если честно, — сказала я очень тихо, — то да…
Он дернулся, словно я его ударила. Пробормотал что-то себе под нос и даже сделал несколько шагов вперед, точно пытался защититься, убежать. Мне показалось, что и причинила ему боль, и протянула руку, чтобы дотронуться до его руки — невольно.
Он отдернул руку и достал сигарету.
— Я не хотела вас обидеть, — проговорила я.
— Я знаю, — усмехнулся он. — Вы говорите то, что думают все. Наверное, мы и в самом деле кажемся шакалами… Но, Саша, поверьте мне, я просто занимаюсь бизнесом! Я пытаюсь жить лучше, в чем же мое преступление?
— В том, что в этой стране появилась слишком много шакалов, — сказала я. — И слишком много нищих…
— Что вы от меня-то хотите? — заговорил он резко и зло. — Чтобы я занялся благотворительностью? Раздавал деньги в фонды, зная, что в отличие от меня там никто не зарабатывает, там — воруют! Покажите мне ваших сирот, ваших нищих — и я сам им помогу, но не этим толстым чинушам, которые отдадут им только отбросы! Саша, вы очень наивны!
— Может быть, — сказала я, — Может быть, я и наивна… Но не кажется ли вам тогда, что вы озлобленны? И это странно. Вот я сижу и изображаю из себя вахтера-искусствоведа, чтобы заработать какие-то копейки на жизнь, и ни на кого не злюсь. А вы имеете все — и злитесь… Я пытаюсь вас понять, а вы меня понять не хотите. Вы никого не хотите понять! И горазды на скорый суд… Но может быть, у вас-то, как у судьи неправого, в руках кривая мера?
Он вскинул на меня глаза, и я увидела, как они вспыхнули гневом. Моя цитата из Шекспира подействовала на него, словно удар бичом.
Наш разговор вел к ссоре, и я понимала это Я даже испытала облегчение: сейчас мы поругаемся, и вся эта странная история закончится. Каждый вернется в свой собственный мир. Все будет дальше идти так, как положено. Может быть, иногда мы будем встречаться, но воспоминания о нашем тесном общении вряд ли покажутся приятными, и мы просто будем делать вид, что не знаем друг друга. Что ж… Я не понимала, почему от этой мысли мне стало немного грустно, но постаралась принять ее. Привыкнуть к ней… «Что мне Гекуба?»
Но он мне чем-то симпатичен, подумала я.
Сейчас он стоял с мрачной физиономией, и моя симпатия к нему снова начала исчезать. Он словно почувствовал это и остановился.
— Давайте не будем портить этот вечер, — попросил он. — Мы хотели выпить кофе? Так показывайте, где наше «немажорское забегалово»?
С душой моей творилось что-то странное. Я точно внезапно подхватила какой-то космический вирус и была готова вслед за Фаустом воскликнуть: «Но две души живут во мне, и обе нс в ладах друг с другом!» Одна душа металась в потоках жалости и — о Боже, нет! — возникшей невесть откуда нежности к этому несчастному олигарху, а другая по-прежнему мрачно взирала на его персону с неодобрением и чисто классовой неприязнью. То есть моя вторая душа рассматривала данного представителя буржуазии с ленинским прищуром. А первая, подобно ренегатке, была готова этого самою представителя пожалеть, поскольку он и в самом деле сейчас смотрелся как ребенок, потерявшийся в чужом городе и вынужденный разговаривать с чужой неприветливой тетей.
— А если вам там не понравится? — поинтересовалась эта самая неприветливая тетя.
— Рядом с вами, Сашенька, мне везде понравится, — улыбнулся он.
Я недоверчиво хмыкнула. Получался у меня ребенок-мазохист… Если учесть, что я так измываюсь над его моральными ценностями, последнее ею утверждение выглядит довольно странно.
— Тогда пошли, — вздохнула я. А то все заведения закроют… А и ваш pecторан я больше не пойду.
— Почему?
— Устрицы у вас там несвежие, — быстренько нашлась я с ответом. — И напитки мне не понравились.
И, не удосужившись выслушать его оправдательную речь, я зашагала по улице, обдумывая, какое из кафе у нас самое мерзопакостное.