Золото — тяжело — для души.
Я прикрыла глаза и вспомнила эту несносную певицу… и ту деву, что бросилась в объятия Райкова. Вернее, попробовала его бросить в свои объятия. И почему-то мне их тоже стало жалко, я почти угадала, что им тоже хочется летать, но и с золотом своим они расстаться никак не могут, и все это такая чушь…
— Боже ты мой, какая чушь! — не выдержала я и вздохнула.
Мои расплывчатые друзья разом вернулись на грешную землю и уставились на меня.
— О чем ты?
— Я вспомнила… Недавно я где-то слышала, что только деньги могут сделать человека свободным. Какая, право, это чушь, — меланхолично сказала я. — Только полный идиот мог это придумать… Или тот, кто хочет выглядеть свободным, на самом деле таковым не являясь.
— Боже! — простонала Вероника. — Опять о Райкове… Ты, Александрина, точно стала несвободна. Днями и ночами ты размышляешь об этом типе. Ты даже забыла, что есть на свете что-то еще. Куда более важное, чем твой пресловутый Райков!
— Неправда это, — возразила я не очень уверенно. — Я думаю о многом. В данном случае я вовсе не о нем говорила. Я о полетах души…
— У тебя все полеты души направлены к Райкову! — выкрикнула Вероника.
Я ничего ей не ответила. Не потому, что это было правдой. Потому, что я принялась размышлять, куда направлены полеты моей души. А Дэн воспринял мое молчание неадекватно. Он сполз со своего кресла, опустившись прямо на пол передо мной, взял мои руки в свои и долго таращился мне в глаза. Молча.
Потом тихо спросил:
— Саша! Неужели это… правда?
Я только пожала плечами:
— Может быть, это так выглядит со стороны. Не знаю, Дэн.
Он, резко поднявшись, пошел к выходу.
— Ты куда, Дэн? — спросила Вероника.
Он молча отмахнулся, надел свою куртку и хлопнул дверью.
— Что это с ним? — спросила я, ошарашенная его поведением.
— Ничего особенного, — ответила Вероника. — Ничего особенного, детка… Просто он влюблен.
— А-а, — протянула я, искренне ему сочувствуя. — А она?
— Кто — она?
— Та, в кого он влюблен, — пояснила я своей непонятливой подругой. — Не отвечает ему взаимностью?
Вероника посмотрела на меня, глубокомысленно хмыкнула себе под нос, закурила и проговорила:
— Тебе лучше знать, Сашенька. Мне так кажется, тебе это лучше знать, чем мне…
Вот такой выдался грустный вечер. Я проводила Веронику, все еще раздумывая над ее словами. Потом-то я перестала об этом думать, до маминого прихода оставалось чуть меньше часа, а мне в голову пришла неплохая сцена. И надо было срочно ее записать.
Я увидела волка прямо посередине леса. Волк замер, высоко подняв свою прекрасную морду к луне. Возле ватка, свернувшись калачиком, спал ребенок. Присмотревшись, я угадала, что это девочка. А потом до меня дошло, что волк ее охраняет. Откуда ко мне приходят эти видения — не знаю… Но именно из таких картинок я потом складываю мозаику в сюжет.
Только это никому не надо, да и наплевать. Надо же иногда и самой ловить кайф от того, что делаешь.
Я включила музыку, на сей раз странную и загадочную, как выдуманный мной лес, и начала писать. Про странного волка, охраняющего девочку. Про темный и густой лес. Про дворец из чистого золота, в котором томился юный принц. Про недоброго человека, черного мага… Это была моя сказка, в которой я жила.
И плевать, что ее никогда не напечатают. Я пишу это для своей души. Если некоторым людям кажется, что они лучше знают, что кому нужно читать, я тут ничего не могу поделать. В конце концов, меня в свое время лишили целых кусков из Андерсена, потому что некто считал, что верующий в Бога сказочник не подходит советскому ребенку. Это потом, уже будучи взрослой, я узнала, что Русалочка, оказывается, мечтала не о Принце, а о бессмертной душе. И Герда, замерзающая в ледяной пустыне, начинала читать «Отче наш», и к ней слетались ангелы, согревая ее своими крыльями… Но кто-то там, в моем детстве, был, наверное, умнее Андерсена. Поэтому взял и вымарал эти кусочки, чтобы Саша Данилова их не прочла.
Так и сейчас — кто-то думает, что дети должны читать про Гарри Поттера. А то, что пишет Саша Данилова — про лес, девочку, волка, — кому это надо? Если «кто-то» в этом не нуждается, значит, никто не нуждается…
Так я и брела по собственным мыслям, то возвращаясь в реальность, то снова забывая о ней с помощью моей странной сказки. Я, в конце концов, предпочла остаться в сказке — мысли не могут ничего изменить, даже высказанные вслух, если их никто не слышит. А там, в лесу, дышалось спокойно, свободно, невзирая на подстерегающие повсюду опасности.
Когда хлопнула входная дверь, я с сожалением вернулась.
— Тот мир понятнее, — пробормотала я себе под нос. Снова я была здесь. И Райков тоже был здесь.
Я снова не знала, что мне делать. Может быть, попробовать посмотреть на все это через цветные стеклышки моей сказки?
— Саш, ты ужинала?
— Нет, — честно призналась я. — Я пила вино. Говорят, оно калорийное…
Мама с сомнением посмотрела на две пустые бутылки и заметила:
— Мне кажется, до сегодняшнего дня ты нс страдала от алкоголизма…
— Тебе только кажется, — вздохнула я. — На самом деле алкоголизм присущ всем индивидуумам. В той или иной степени. И в разных видах. Иногда он заключается в невыполнимом вожделении. Это, поверь мне, ма. еще страшнее…
— Ты сама-то хоть понимаешь, какую чушь иногда несешь?
— Иногда понимаю, — кивнула я. — Но не сейчас…
— Пойдем ужинать, философ.
— Пойдем, — согласилась я. — Не надо умножать знание. Как недавно сказал один мой знакомый, оно умножает печаль…
— Ты познакомилась с этим человеком в собрании? — удивилась мама.
— Нет, ма, — сказала я. — Я познакомилась с неким Виктором Райковым.
— И он так же умей, как Соломон?
— Понятия не имею, — сказала я. — Дай подумать… Мне кажется, Соломон умнее. Про Райкова ничего ведь в Библии не написано?
— Слава Богу, — рассмеялась мама. — Значит, это просто человек.
— Который совмещает в себе несовместимое, — вздохнула я.
— Все этим отличаются…
— Но мне не надо решать, как я отношусь к каждому из «всех». А с Райковым мне надо бы определиться… Очень сложно общаться с человеком, не зная, как стоит к нему относиться…
— Может быть, к нему надо присмотреться повнимательнее?
— Может быть… Вот я и присматриваюсь, ма…
Она помолчала, а потом спросила:
— Интересно, насколько у тебя это серьезно?
Я хотела спросить, что она имела в виду, но мама уже встала, сказала, что ей ужасно хочется спать, чмокнула меня на прощание и удалилась. Мой вопрос остался без ответа.
«Она шла по снегу, прямо за кровавыми следами, и с каждым шагом снег становился глубже, она проваливалась и падала… Поднималась и шла дальше — за следами своего волка. Единственного друга. Она старалась не думать, что ее волк сейчас умирает — или уже умер из-за нее, по ее вине. Слезы сами рождались в уголках глаз и стекали по щекам, оставляя на ее измученном личике грязные следы.
— Виктор! — закричала она, еще надеясь, что он жив, что он слышит ее. Сейчас она услышит его вой…
Но ответа не было».
— Саша, я тебе помешала?
Я с неохотой оторвалась от компьютера.
— Нет, — соврала я.
— Тебя к телефону.
Я встала и вышла из комнаты. Почему-то я назвала моего волка Виктором.
Ехидный голос внутри прошептал: «В честь Райкова». «Пошел бы ты!» — беззлобно отозвалась я.
— Саша?
Я услышала в трубке мужской голос и сразу угадала — это он. Волк. Принц из золотой клетки. Короче, сэр Райков, эсквайр, собственной персоной.
— Привет, — сказала я. — Как дела?
— Плохо, — сказал он. — Выставка закрылась…
— Увы. Мне тоже будет ее не хватать…
— Мне будет не хватать тебя.
— Я не закрылась пока, — засмеялась я.
— Это можно расценивать как…
— Как захочешь.
— А есть ли надежда?
— Юношей питать святое дело.
— Я тебя люблю, — вдруг сказал он.
Я промолчала.
— Ты меня слышала?
— Слышала, — совершенно спокойно отозвалась я. — Пока…
И я повесила трубку.
В голове моей теперь творилось землетрясение.
— Это подло, — прошептала я, глядя на свое отражение в зеркальной глади трельяжа. — Ну и манера у нынешних мужчин объясняться в любви! Можно подумать, что это повседневное развлечение… Один покраснел и сбежал, а другой и вовсе спрятался в телефоне, как мальчик Бананан из фильма «Acca». Два голимых идиота…
Но настроение у меня при этом явно улучшилось.
Я вернулась в комнату и посмотрела на экран монитора. Девочка все еще брела по лесу в поисках волка. Работать мне расхотелось.
— Обещаю тебе, детка, ты его найдешь, и он будет живым и относительно здоровым, — сказала я и выключила компьютер.
В полной тишине я немного постояла у окна, глупо улыбаясь, а потом покружилась по комнате.
И даже холод показался мне предчувствием Рождества…
Если ты пытаешься понять суть другого человека и проникаешь все глубже, недолго и до беды. Забыв про эту истину, я оказалась на самом краю пропасти и при этом очнулась уже в тот момент, когда перспектива свалиться вниз стала неизбежной.
Началось все с того, что я никак не могла заснуть, размышляя над райковским откровением. Потом я поймала себя на том, что мне это нравится. Нравится о нем думать. Нравится наделять его какими-то милыми чертами. И даже понимая, что ему это несвойственно, что все придумано тобой. — верить, что это его родные черты. Что ты их умудрилась рассмотреть, вытащить на свет Божий сквозь шелуху, которой все они были тщательно прикрыты. Надо ли! говорить, что это занятие привело меня к самым плачевным последствиям? Я поймала себя на том, что улыбаюсь, думая о Райкове. Просто рот до ушей, хоть завязочки пришей… И в груди становится тепло от нежности к этому типу, фу! Какая же я, право! Неужели каждая женщина так рада влюбиться — только скажи ей парочку нежных фраз да улыбнись? Помани пальчиком — и нате вам, влюбилась Саша! «Не влюбилась я!» — запротестовала я возмущенно, но это когда ты с другими, обмануть проще. Себя-то как обманешь? Чтобы отвлечься, так как остатки здравого смысла в моей голове еще присутствовали, я отправилась в мамину комнату и стащила у нее со стола тонкую книжку. Моя мама в отличие от меня ужасно романтичная особа. Она обожает читать эти невыносимые любовные романы. Она даже общается с другими любительницами, они обмен