— А и был снег, — усмехнулся он. — Снег с пятнами крови… И глаза этого зверя, полные боли и недоумения. А еще были красные рожи. Пьяные от водки, похоти и собственной грязи, которую они так старательно пестовали. Душевной грязи… А я смотрел в его глаза, и мне казалось, что это я… Что-то случилось. Зажглась какая-то лампочка внутри, и мы менялись душами. Мне было так больно, что я протянул руку, пытаясь дотронуться до его морды. «Хочешь, я откушу тебя?» Это был мысленный вопрос, но он посмотрел прямо в мои глаза. Безнадежно и спокойно. «Зачем? Я все равно умру… Только помни, что ты — это немного я…» Он перевел взгляд на моих «соратников». Сашка, там было столько презрения… Вот это презрение к собственным убийцам потрясло меня больше всего. Потом он умер. На моих руках. Я все еще держал его морду в своих руках и плакал…
Он и теперь плакал. А я забыла все свои благие порывы. Сидела, потрясенная его рассказом, и боялась пошевелиться.
— А… что это был за зверь? — тихо спросила я, уже догадываясь, какой будет ответ.
— Волк, — вздохнул он. — Это был волк…
— Так я и знала, — выдохнула я.
Я встала и подошла к нему. Опустив руки ему на плечи, долго смотрела в его глаза, почти на сто процентов уверенная, что там, на самом дне его зеленовато-серых глаз, осталась боль умирающего волка. И мне в этот момент было наплевать, кто он. Я теперь знала, кто он на самом деле.
— Откуда? — спросил он.
— Я не знаю… Я помешана на волках, — призналась я. — Иногда мне кажется, что я сама волчица… И я их чувствую… Мама говорит, это оттого, что в нас течет северная кровь. Кто-то просто происходив из викингов… Какие-то наши предки… Говорят, только кажется, что далекие предки над тобой не властвуют. Наоборот, нередко именно они оказывают на наши души самое сильное влияние.
— Да, — засмеялся он нежно, накручивая на свой палец прядь моих волос. — Маленькая принцесса викингов… Холодная, загадочная и искренняя. Не желающая надевать маску… Подчиняться общим законам.
— Зачем? Это глупые законы… А маска только мешает жить в полную силу, — прошептала я. — Как кто-то меня разглядит под маской? Все маски похожи друг на друга…
— Это мы с тобой понимаем, — ответил он и прижал меня к себе. — Остальные этого понять не хотят…
Я уткнулась ему в плечо, и мне было хорошо. Только одна мысль не давала мне покоя, по-прежнему подтачивая изнутри мое счастье.
Ну, скажите, почему тот самый человек, который понимает тебя и которого понимаешь ты, — из другого круга?
Мне было хорошо с ним. Я говорила себе — это зыбко, это не будет иметь продолжения… Но мои аргументы были несущественными. Да какая разница? Ну и пусть… Счастье вообще не бывает долговременным… И я благодарила Бога, что мне было выдано это коротенькое и потому сладкое счастье…
Мы плыли по небу на мягком пушистом облаке, прижавшись друг к другу, и я знала, что потеря неизбежна, потому прижималась к нему еще крепче, вот только он явно! собирался сопротивляться. Он отказывался поверить очевидному…
— Мы созданы друг для друга, ты это понимаешь? — спрашивал он меня.
— Да, — отвечала я, и мне становилось грустно. Потому что, может быть, мы и созданы были друг для друга, но мир нас разделил. Взял да и засунул в разные упаковки. И я никогда не смогу жить среди его «стаи». А он уже никогда не откажется от своей «стаи».
— Знаешь, когда я рассказывал эту историю другим женщинам, они смеялись. Или делали вид, что сочувствуют, но, мягко говоря, недоумевали. Что вроде с виду я нормальный мужик, а веду себя как…
— Мечтательный фантазер с душой, — засмеялась я. — Твои женщины молятся другому богу. Они молятся Маммоне. А Золотой Телец сам не обладает душой — откуда же ему взять ее для других?
— Ты первая женщина, — сказал он, прижимая меня к себе еще крепче.
— Первая женщина, к твоему сведению, Богу не удалась, — сказала я. — Звали ее Лилит… Я все-таки ближе к Еве. Я не хочу быть Лилит. Я просто другая… Как в старой песенке. Я другое дерево…
— Тогда я тоже — другое дерево…
Я промолчала. Чтобы быть «другим деревом», надо очень много претерпеть. Готов ли он к этому?
— Знаешь ли ты, как тяжело быть «другим деревом»? — спросила я очень тихо. — Стоять одной, как у Цветаевой… Противу всех. С самого детства… Тебе говорят — это белое, а ты чувствуешь, что это не так, на самом деле черное, чернее не бывает. От тебя требуют — стань как все, а ты физически этого не можешь, да и какие они, все? Каждый все-таки отделен. По вот какое-то пионерское собрание — и эти «отдельности» становятся одним организмом, и только ты вдруг видишь, что этот организм — чудовище, циклоп с одним глазом… Сначала тебе кажется, что ты просто нравственный урод, ты прячешься. Сколько мук терпит ребенок, обнаруживший, что он — «другое дерево»!
Он слушал меня молча, а потом крепко прижал к себе. Ничего не говоря. Точно он пытался не меня даже защитить, а ту девочку из прошлого, над которой смеялись сверстники, затравленную, испуганную, — и пускай это было запоздалым движением, все равно я была ему благодарна.
— Они над тобой…
— Да.
Не знаю, зачем я начала рассказывать ему о своем печальном детстве. Но я говорила, говорила — то, чтo никогда никому не рассказывала, все еще стыдясь немного того, что я — это самое совсем «другое». Точная боялась снова стать осмеянной? Тогда почему я так доверяла ему?
Я выплескивала из себя старую боль — и она перетекала в его глаза, становилась его частью и непостижимым образом роднила нас еще больше.
«Я эгоистка», — подумала я, останавливая себя. Да, мне становилось легче. Но каково было ему?
— Я бы надрал им задницы, — сказал он. — Так, чтобы они навеки забыли, как безболезненно садиться…
— Ковбой, — засмеялась я. — Даже моей училке.
— Ей в первую очередь. Что это за лозунг; «Не трогайте ее, она сумасшедшая»?
— Может, она была права. Может, я и в самом деле псих…
— Ну да. Это ты приставала к окружающим. Это ты хотела кого-то унизить, уничтожить…
— Может быть, я просто не хотела им подчиняться?
— Слава Богу, ты и теперь не очень этого хочешь.
Я благодарно прижалась к нему, пытаясь укрыться от всего — и в первую очередь от воспоминаний.
Начинало уже темнеть, а мы все лежали на моей кровати. странно близкие — как бы одно тело, одна душа, один волк на двоих… И в то же время сейчас мы встанем, и каждый уйдет на свой полюс. Разве так мы продержимся долго?
Словно в подтверждение моей мысли, зазвонил его мобильник. Он схватил его, и я услышала:
— Да. Вот черт! Ладно, я сейчас приеду… Я же сказал, сейчас…
Он говорил теперь другим голосом.
Я почувствовала, как откуда-то, из дыры между землей и небом, потянуло смрадом и холодом. Заползла с головой под одеяло.
— Сашка, — позвал он меня. — Я…
— Я все поняла, — засмеялась я, стараясь не показывать истинных своих чувств. Ты скоро вернешься?
— Скоро, — пообещал он.
— Я, наверное, тебя люблю, — прошептала я, беря его лицо в свои ладони. — Волчара…
— Я тебя люблю, не наверное, — сдвинул он брови и легко коснулся моих губ. — Я точно тебя люблю. И собираюсь любить тебя всю свою жизнь. А если есть жизнь после смерти, я буду любить тебя и после своей смерти… Ладно. Я постараюсь вернуться как можно быстрее…
Oн ушел.
«Когда вернешься, от тебя будет пахнуть тем миром, — подумала я. — И исчезнет наша тайна…»
Не знаю, сколько времени я продолжала лежать под одеялом. Мне показалось, что прошло очень много времени. Мысли в голове бродили невеселые, и я даже отругала себя — нельзя же заранее программировать себя на плохое!
— Все, — сказала я себе. — Кончаем с негативом.
Я вылезла наружу и сразу передернулась от холода. Ветер дул в наши окна, и поэтому в квартире было ненамного теплее, чем на улице. Совсем ненамного.
— Вот так приходит зима, — сказала я cебе. — Где же мне теперь набраться позитива, если нет больше солнышка?
Я надела теплый свитер и отправилась на кухню. Горячий кофе, сказала я себе. Это именно то, что мне согреет мои внутренности и просветлит голову.
— Ничего не произошло, — сказала я потом, сделав первый глоток благословенного напитка. — Все хорошо, Райков в первую очередь волк. Значит, вы сможете понять друг друга. Надо просто все ему объяснить…
«Но я причиню ему боль!»
— Значит, будешь тактичнее! — холодно отрезала я и подмигнула своему отражению.
Дверь хлопнула, появилась мама.
— Привет, — расплылась я в улыбке.
Мама очень внимательно посмотрела на меня и спросила:
— Что случилось?
— В каком смысле? — удивилась я.
— У тебя глаза грустные, — сказала мама. — Тебя обидели?
— Нет, — покачала я головой, досадуя на то, что мне не удалось расправиться с этой непонятной грустью.
Она ждала продолжения, но в этот момент зазвонил телефон. Я схватила трубку. Я ждала его звонка подсознательно, пытаясь спрятать от самой себя эту очевидную истину.
— Будьте добры, пригласите Александру…
Голос был незнакомый.
— Да, это я, — сказала я, заинтригованная этим неизвестным мне женским голосом.
— Сашенька, это тетя Лена…
Я не сразу поняла, какая еще тетя Лена. А потом вспомнила. Эллина… В моей груди что-то глухо ударилось, как птица в клетке. Началось, подумала я.
— Прости за беспокойство, дорогая, но обстоятельства таковы, что нам надо с тобой срочно встретиться. Есть важный разговор…
Мне ужасно хотелось послать ее подальше, но любопытство оказалось сильнее.
Ну вот и бомонд зашевелился, подумала я и усмехнулась.
— Да, конечно, — сказала я «тетушке». — Давайте встретимся.
— Ты свободна завтра?
— Конечно, я свободна после обеда, — сказала я. — Теперь все вернулось на круги своя.
— Как это?
— Кончилась наша выставка…
На другом конце провода немного помолчали и как бы обрадовались. Во всяком случае, дальше мне почудились в ее голосе ликующие ноты: