Я почувствовала, как холодная рука сжала мое сердце. Вот все и кончилось, усмехнулась я. Он в душе. А рядом она, Леночка Дубченко. Я ведь узнала ее голос… Ничего не изменишь…
Ни-че-го.
— Спасибо, я перезвоню сама, — сказала я и oпустила трубку на рычаг.
Глава десять
Время течет незаметно. Кажется, что оно стало тонким, как нить… Впрочем, я не ощущала этого. Я вообще ничего не ощущала. Самой себе я напоминала человека, который никак не может оправиться после тяжелой болезни.
Я не звонила ему больше. И старалась игнорировать собственный телефон. «В чужом лице не может быть отчетливо видна…» Но его лицо не чужое. «В чужом лице иначе, иначе все…» Его-лицо-не-чужое!
Я спорила сама с собой. И когда я побеждала, моя рука сама тянулась к телефону. Бог мой, каких сил мне стоило остановить ее на половине дороги! Но она послушно застывала — рука нищенки, просящей подаяния… «Каждый сверчок знай свой шесток…»
Разве он знал меня по-настоящему, если поверил им? Разве он любил меня?!
А если это не так, то все происходящее сейчас со мной — это просто последствия затяжной болезни.
Человек, меняющийся изнутри, всегда, в конце концов, терпит неудобства.
Я менялась.
Моя щенячья дерзость уступала место спокойному смирению. Всякий сверчок не просто должен знать, каков его шесток. Он должен понять и полюбить его.
Так, незаметно, вместе с неслышными шагами времени, вместе с крупными хлопьями снега я подобралась очень-очень близко к Рождеству. Хотя до Рождества было еще несколько недель. Я совсем успокоилась или мне так казалось?
Но однажды я услышала по радио старенькую песенку: «Если увидеть пытаешься издали — не разглядишь меня, друг мой, прощай…»
Песенка была сырой, из самой сердцевины детства, и, может быть, я внезапно остановилась посередине комнаты, слушая эти слова. Я впускала их в самое сердце — и это было моей ошибкой. Они привела вместе с собой слезы.
От слов Тагора на сердце стало грустно, как будто это было про меня и про Райкова. Это я уплывала от него, пытаясь обернуться на прощание, чтобы запомнить его таким, каким он был около филармонии… «Моя мать учительница музыки… Я очень люблю Рахманинова…» Прикосновение его рук и его глаза… Господи, почему иногда любишь человека, менее всего достойного твоей любви? В глазах предательски защипало, и я рассердилась.
— Прекрати, прошептала я. — Вам все равно не суждено быть вместе… Отправляй смело Райкова в разряд воспоминаний. Дай Бог, чтобы со временем он остался приятым воспоминанием.
И все-таки, все-таки… Его глаза не исчезали. И почему-то все время вспоминались красные розы. Оказывается, мне их не хватает, Райков. И тебя, оказывается, мне тоже не хватает…
— Ваша Саша пришла…
Я стояла на пороге, а Марья Васильевна смотрела на меня. Кажется, я не очень убедительно улыбаюсь…
— Саша, — спросила она, — кто тебе сказал, что надо всегда быть веселой? Даже если хочется плакать… Последнее время ты напоминаешь мне загнанного в капкан зверька, который сидит в уголке, покорный постигшей его участи, да еще делает вид, что капкан этот поставлен совершенно правильно…
Я невесело усмехнулась:
— Да и в самом деле… Может быть, так и есть.
— Мне это не нравится в тебе, девочка.
— Мне самой это не нравится…
Я прошла в кухню, поставила сумку с продуктами на дощатый некрашеный стол. Она стояла в дверях кухни, скрестив руки на груди, и смотрела на меня с такой жалостью, что я быстро отвернулась к окну. Нельзя, чтобы тоска из твоих достигала глаз дорогих тебе людей…
— Хочешь домашнего вина?
Я невольно улыбнулась.
— Я же при исполнении, — хитро заметила я.
— Мне кажется, что Роза Исхаковна и не заметит, что ты немного пьяна, — отмахнулась она — Ей не до того… А пока ты доберешься до остальных, хмель выветрится от зимнего мороза…
Что-то в ее словах было. И если честно, мне не хотелось уходить. Мы так давно с ней не разговаривали по душам! Только сейчас я осознала, как мне этого не хватало…
Вино сделало свое дело. Я опьянела, и мне это нравилось. Моя голова освободилась от тягостных мыслей и теперь напоминала мне самой легкий воздушный шар. Не зря говорят, что хорошее вино полезно для здоровья.
Я посмеялась над собственными мыслями Марья Васильевна улыбнулась в ответ. Было так тепло и приятно, и мне начинало казаться, что ничего плохого со мной не случилось.
Я даже рассказала всю эту историю, удивляясь тому, что ни разу от воспоминаний не сжалось сердце.
— Мне кажется, вам надо поговорить, — сказала Марья Васильевна. — Иначе получится, что вы сыграли на руку дьяволу…
— Марья Васильевна! — всплеснула я руками. — Этот-то при чем?
— Бог дает любовь. — сказали она — А дьявол стремится любовь разрушить, а потом подменить… Не важно чем. Иной раз даже браком. Два человека не созданные друг для друга, не спаянные воедино волею Господней, счастливы не бывают. А когда происходит такое насилие, и говорить нечего… Ты никогда не будешь счастлива. И он — тоже… И эта девочка глупенькая тоже никогда не будет счастлива… Все втроем вы нарушили Господнюю волю. Нельзя стоять у Него на пути…
Я очень хотела ей возразить, свалить всю вину на него и на Леночку, но ничего не получалось. Я знала, что она права… Больше всех была виновата именно я.
Даже убийцам дают слово. Даже если это слово последнее. Даже если потом станет больно.
— Когда-то давно, — сказала она, глядя мимо меня, — я…- Немного помолчав, она все-таки справилась с белые воспоминания и продолжила: — Я поступила неправильно. Когда человек молод, ему кажется, что на свете нет ничего важнее собственного «я»… Меня обидели. И моя обида показалась мне такой сильной, что я даже не стала утруждать себя пониманием и прошением… Я прогнав его… на радость той женщине, которая этого от меня и добивалась… Если бы я тогда проявила терпение, не было бы трех одиноких и несчастных людей… Но мы все были так молоды и так глупы! — Она обернулась ко мне: — Детка, не повторяй моей ошибки! Поговори с ним. Ты мне обещаешь? Выслушай его и найди для него слова оправдания… Иногда — хочешь ты этого или не хочешь — именно от тебя зависит все.
— Как это? — удивилась я. — Вы же сами говорили мне не раз, что все зависит только от Бога…
— Я и сейчас скажу то же самое, — кивнула она. — Как бы тебе объяснить? Иногда Он ждет твоего решения, как бы испытывая тебя… Можно ли тебе доверить чье-то счастье? Достаточно ли ты сильна, чтобы самой стать счастливой? — Она погладила меня по щеке. — Попытайся понять его, — попросила она. — Просто попытайся это слезать.
После нашего разговора я шла по улице и чувствовала себя теперь другой. Мои плечи распрямились.
Было пасмурно, но я не обращала на это внимание, погрузившись в собственные мысли. Оставалось еще два адреса. Я достала список, посмотрела его. Как всегда — молоко и хлеб. Хлеб и молоко… Вздохнув, я направилась к магазину, купила шесть пакетов молока и две буханки хлеба. Теперь моя сумка оттягивала руку, но я была привычная. Остановившись на переходе, я очень долго ждала, когда проедут машины. А эту как-то заметила…
Это была серая «вольво» черт знает какого года. На номер я тоже не обратила внимания. Она вдруг остановилась прямо передо мной, дверца распахнулась, и я даже пикнуть не успела, как две руки втащили меня внутрь.
— Что вы себе… — начала было я, но остаток фразы потерялся в бездне страха, затопившей меня. Достаточно было посмотреть в глаза этого парня, чтобы понять — ничего хорошего мне не светит.
— Сиди! — распорядился он. — И не вякай…
Мне ужасно хотелось заорать, но я сдержалась. Этот гад держал у моей ноги пистолет. Убежать с простреленной ногой я далеко все равно бы не смогла, так что я удержала себя от бесполезных действий.
Водителя я не видела, только его широкую спину и бритый затылок. А того урода, который собирался меня покалечить, я даже узнала. Собственно, я чуть было не сказала ему «здрасьте» — так часто мне приходилось последнее время лицезреть его неприятную физиономию.
— Деньги тебе не нужны, да, сука? — прошипел он. Дальше следовала тирада, состоящая целиком из нецензурщины. Я невольно поморщилась и попыталась отстраниться. Не тут-то было: дуло снова уперлось в мою ногу, при этом бандит ухмыльнулся и сказал: — Tы сиди и радуйся, что эта штуковина не торчит возле твоей тупой балды…
Остаток пути я собиралась проехать молча. Cтекла были тонированными,
но я все-таки умудрилась что-то рассмотреть за окном. Хотя какого черта все это запомнить, пришла мне в голову грустная мысль, не все ли равно, где меня убьют? Вот и будет тебе «красный от крови шиповник»… Нет повести печальнее на свете…
— Какого… ты не взяла деньги, дура? — заговорил похититель. — Взяла бы и смоталась…
Его голос звучал почти дружелюбно.
— Не хотела, — мрачно ответила я.
— Зато босс хотел.
— Это ваш босс, не мой, — дернула я плечом. — С какой стати мне делать то, чего от меня хочет какой-то старый козел?
Он усмехнулся и пробормотал:
— Тоже мне интеллигенция… Ругается тут как извозчик.
— Ругаетесь вы, — холодно процедила я сквозь зубы. — А я просто констатирую факт.
— Факт начнется, когда ты…
Он недоговорил. Машина резко остановилась.
— Ну все. Вот и факт, — с некоторой грустью проговорил он. — Приехали…
Он вышел первым, открыл дверь и выволок меня наружу.
Теперь я видела дом в два этажа, и нет бы мне подумать о бренности жизни, так я почему-то подумала: все-таки эти «денежные мешки» никакой творческой фантазией нс обладают. Или у них просто фантазии такие загробные? Дом был из дорогого материала. Но это его не спасало. Ворота были какие-то кладбищенские, не хватало только венков… А внутри и вовсе был «кошмар на улице Вязов» с унылой башенкой. Рассмотреть все до конца мне, конечно, не дали. Грубый толчок в спину напомнил мне, зачем я тут оказалась. Тем более глаза мне никто не завязывал, значит, все знали — я отсюда живой не выберусь.