— Увы! — развел он руками. — Ни то ни другое…
Потом обернулся к своему спутнику и приказал ему заплатить. Я удивилась — не столько безапелляционности его тона, сколько покорности его приятеля. Тот кивнул, отдал мне пятидесятирублевую бумажку, пробормотал, что сдачи не надо, и раньше, чем я успела возмутиться, они быстро скрылись в ближайшем зале.
— Ничего, — пробормотала я, приготовив сдачу, — вернутся же они когда-нибудь…
Потом я вспомнила все свои неудачи и заподозрила эту странную парочку в дурных намерениях. Вот мы тут сидим с «невысокликом», подумалось мне, а они там веденеевские стожки тырят… А нам потом расплачиваться… И ведь нечем особенно расплачиваться, а если бы даже и было чем, обидно ведь расплачиваться за чужое злодеяние, да и не только… Ладно бы за Вероникины творения, а то ведь за эти дурацкие стожки, из-за которых у меня неудачи в личной жизни начнутся!
Я быстро встала и покинула свой пост.
Осторожно заглянула в зал: парочка предполагаемых грабителей мирно паслась возле Вероникиных картин, о чем-то тихонько разговаривая. Постояв возле ее «Раненого Адониса», они пошли дальше, к огромной скульптуре, изображающей полет Икара к небесам. Скульптура была замечательна тем, что ее ваяли пять человек, и она явно посягала на соперничество с гигантами Церетели. Вот только не вышло у них, право, затрудняюсь сказать почему… Они так старались! Наверное, им просто не хватило материала.
Как бы то ни было, этот Икар занял собой целую комнату, и «грабители» его долго разглядывали. Потом все-таки оставили его в покое и поплелись прямо к веденеевским творениям.
Мне показалось бестактным навязывать им свое общество, да и успокоилась я немного, решив слепо довериться судьбе. Украдут так украдут… Все равно ведь им придется возвращаться назад через меня. Буду внимательно следить за ними, никуда они от меня не скроются…
Я вернулась и начала дочитывать свою книгу.
— А что вы читаете?
От неожиданности я вздрогнула. Подняв глаза, я увидела перед собой снова этого самоуверенного типа.
— Павича, — сообщила я, сладенько улыбаясь.
Он сделал вид, что знает, кто это такой.
— Я хотел бы узнать цены, — сказал он. — У вас ведь некоторые работы продаются? Дайте, пожалуйста, каталог…
Никакого каталога у меня не было. Были какие-то листочки, оставленные нахальными художниками. Суммы они запрашивали такие, что я начала серьезно подумывать и самой перейти в ряды художников или ваятелей.
— У меня нет каталога… — честно призналась я. — Но… возьмите ручку и листок бумаги и напишите, что вас интересует. А мы потом поищем это в прайс-листе…
Он неожиданно покорно согласился. Взял у меня листочки, от ручки, правда, отказался — сообщил, что у него есть своя.
Они снова удалились.
Спустя несколько минут они, правда, снова появились перед моими глазами. Он протянул мне листки, и я с удивлением обнаружила, что его больше всего интересует именно огромный Икар. И еще Дэнова «Полянка». Несколько веденеевских пейзажей, впрочем, тоже попали в сферу его внимания.
— Насчет «Полянки» я сразу вас огорчу: она не продается, — сказала я. — У художника там отдыхает мать после Трудной работы…
Он удивленно вытаращился на меня. Наверное, мое объяснение его не совсем удовлетворило.
— Но ведь я же ему хорошо заплачу, — растерянно сказал он. — Может быть, вы все-таки с ним поговорите?
Я вздохнула сочувственно и пообещала, что попытаюсь. Хотя и не уверена.
Цена «Икара» его ужаснула, и он долго молчал. Тысяча баксов, которую эта компания планировала получить, меня тоже ужасала, если честно… И место ведь для него еще надо найти… Хорошо, если вокруг твоего замка-бунгало разбит живописный английский парк, а если ты в хрущобе живешь? Куда ты этого урода поставишь? Надо ведь тогда и стены разрушить, и мебель всю выбросить…
Короче, он долго молчал, явно раздумывая, так ли уж ему этот самый Икар необходим, а потом всучил мне свою визитку.
— Простите, как вас зовут?… Сашенька, не в службу, а в дружбу, поговорите с вашими художниками… Может быть, они немного скостят цену на «Икара»? И еще… Мне бы очень хотелось, чтобы вам удалось убедить продать мне «Полянку».
— Я попытаюсь, — пообещала я не очень-то уверенно.
С тем эта парочка и удалилась, правда, меня немного удивило, что он хотел, чтобы позвонила ему непременно я. Он даже объяснил: мы с ним вроде как уже познакомились. Я сказала, что позвоню, хотя есть искусствовед… Он поморщился, как от зубной боли, и, прощаясь, как-то очень пристально меня рассматривал. Я бы сказала, с некоторым удивлением.
Я, признаться, испугалась, что сейчас он едва удерживается от страстного желания сообщить мне, что я «рыжая дура» или еще что-нибудь в этом роде. Поэтому я поймала себя на том, что мои щеки стали горячими и наверняка пунцовыми…
Он промолчал и вдруг поцеловал мне руку, быстро и решительно, я не успела толком сообразить, каким образом моя рука вообще оказалась в его.
— До встречи, — прошептал он.
Когда я наконец пришла в себя, он уже был возле дверей. «Точно плейбой», — подумала я. Что же, с плейбоями все-таки общаться приятнее, чем с гаражными грубиянами.
Однако как-то странно все это; один хамит ни с того ни с сего, другой руку целует — тоже без видимой причины. Может, у меня что-то с лицом?
Чем я вызвала у незнакомых людей такую неадекватную реакцию, я так и не смогла понять, хотя честно раздумывала над ней все время, пока не появились художники. А появились они часам к шести. Вместе с Надей-искусствоведом.
Сначала мне показалось, что в отличие от меня они времени даром не тратили. Надя, высившаяся над группой исполином, — я забыла сказать, что внешность у Нади была замечательная; рост метр девяносто и довольно внушительная комплекция, — шествовала первой своим гренадерским шагом и над чем-то заливисто смеялась. При такой комплекции Надя обладала тоненьким голоском, что меня бесконечно удивляло. Ей бы больше подошел низкий бас, право…
За ней шли по порядку Веденеев, скульпторы, Вероника и Дэн. Все, кроме последних, явно были навеселе. Дух веселья и пьянства исходил от них. Я прогнала зависть, вспыхнувшую в моем сердце, радуясь тому, что столь низменное чувство посетило меня так ненадолго. Художники тем и отличаются от писателей, что им свойствен эпикурейский дух — в отличие от склонных к меланхолии и отшельничеству писателей.
Проходя мимо моего столика, Надя остановилась.
— Как дела? — поинтересовалась она.
— Ничего, — ответила я. — День прошел менее содержательно, чем ваш, но по крайней мере я обогатила интеллект…
— Это хорошо, — важно улыбнулась Надя. — Общение с людьми искусства всегда ведет к развитию интеллекта.
Я подумала, надо ли мне ей признаваться в том, что я и так была неплохо развита, и уж никак не благодаря веденеевским стожкам и огромному Икару. Но тут я вспомнила про покупателя и сказала:
— Кто-то хотел купить «Икара»… Вот карточка. Его, правда, немного не устроила цена. Он был бы рад, если бы ее немного понизили…
Скульпторы переглянулись. Кажется, они были готовы понизить цену. Наверное, они бы ее здорово понизили; судя по их лицам, они мечтали о продолжении праздника. Но в этот момент Надя вскрикнула и побледнела. Она так сильно изменилась в лице, что я в самом деле подумала, что мои первоначальные подозрения о том, что наш вернисаж посетили воры, были правильными.
— О Боже, — прошелестела Надя одними губами, хватаясь за спинку моего стула. Под тяжестью ее нетривиальной фигуры мой стул отчаянно заскрипел, и я испугалась, что сейчас Надя осядет на пол всей своей, пардон, тушей, а я неминуемо окажусь с ней рядом.
Компания творцов немедленно заинтересовалась происходящим, они развернулись в нашу сторону и при этом почему-то смотрели на меня.
— Что-то не так? — спросила я, пытаясь высвободиться из ее объятий.
— Это знаете кто? — прошептала Надя, обводя присутствующих медленным взором. — Нечего и говорить про снижение цены… Это был Райков'.
На меня это не произвело никакого впечатления. Райков… И что теперь? Похоже, скульпторы тоже мало оценили высоту момента, поскольку один из них, абсолютно лысый Гоша, проговорил:
— Да и скинем, Надюш… Нам ведь и ста баксов…
— Ста? — взвизгнула Надя. — Ты в своем уме? Я тебе вот отдам сто, а остальное возьму… С Райкова не грех и две тысячи получить… Так. Короче, я все беру на себя. Я забираю визитку и сама ему позвоню. Никаких скидок он не дождется! Дэн, подумай о своей «Полянке»!
— Я не могу. Мама любит ее, — начал оправдываться Дэн.
— Сделаешь ей другую. Отправишь маму отдыхать в Анталию.
— Она не хочет в Анталию, — продолжал настаивать Дэн. — Она говорит, что ей по возрасту этот климат уже не подходит…
— Значит, поедет в Швейцарию. В Австрию! В Норвегию, наконец.
— Слушай, чего ты ко мне пристала? — не выдержал Дэн. — Я и так выставил «Полянку» потому, что нечего было выставлять… Сами ведь говорили, что продавать не обязательно! Если ты будешь по-прежнему настаивать, я просто ее сейчас заберу и уйду! Тем более что мне туг особенно делать нечего!
Он стоял, красный от гнева, и так пылал глазами, что я серьезно испугалась за него. Правда, я, при всем моем уважении к «Полянке», не могла понять, почему он так кипятится. Ведь на самом деле сможет сделать еще… Но, поразмыслив немного, я поняла, что дело не в «Полянке», а в отношении к искусству. И Дэн начал невольно вызывать у меня уважение своей непримиримой позицией. Мне даже стало немного не по себе — ведь фактически это я подставила его!
— Дэн, ты знаешь, кто такой Райков? — сдвинула брови Надя.
— Нет, — честно признался Дэн. — Я его вообще никогда не видел. А кто он?
— Судя по имени, не падишах и не король Испании, — заметила Вероника. — Имя звучит как-то по-русски. Я бы даже сказала — просто примитивно… Типа Вася Пупкин… Или Федор Петрович Зарыгайло…
— Вы что, не смотрите телевизор? Газет не читаете?