Это просто другое желание, как есть день и есть ночь.
И тогда, если ты не будишь своего соседа по постели, то ты просто раздвигаешь ноги и начинаешь ласкать себя сама, закрывая глаза и представляя, что это делает с тобой кто–то другой.
Вот только не тот, кто рядом.
Тот — партнер по жизни, твоя официальная любовь. Может быть, что и муж.
Ты даже можешь от него забеременеть и родить ребенка. Но не ему, себе.
Я не родила тогда, я никак не могу родить и сейчас.
Кто–то скажет, что это главная причина, отчего я схожу с ума, что же, каждый волен судить, как хочет, но я знаю, что причина не в этом.
Причина в том, что когда жизнь становится обыденной и банальной, тебе хочется ее взорвать.
Сделать другой, изменить, сойти с ума, почувствовать этот запах.
Мы шли по улице и он почти не разговаривал со мной.
Он просто время от времени ронял какие–то слова, я нагибалась к асфальту, поднимала их, пристально рассматривала и складывала в сумочку.
На память: вдруг это не повторится.
Никогда.
— Хочешь кофе?
Эти два слова я выделила особо, достала даже носовой платок и протерла, чтобы они блестели.
— Так ты хочешь кофе?
— Хочу! — выдавила я из себя, понимая, что кажусь ему полной дурой.
Мы свернули в какую–то кафушку, в ней было людно и накурено. И кофе — судя по всему — здесь должен был быть отвратительным.
В таких кафушках кофе не может быть не то, что хорошим, но даже пристойным. Или неплохим. Или удобоваримым.
В таких кафушках подают исключительно пойло.
Он не хотел поить меня пойлом, он хотел угостить меня настоящим кофе. Несмотря на то, что был уже вечер, а значит, я могла получить вместе с кофе бессонницу. И все из нее вытекающее.
— Я сегодня один, — сказал он, — можем выпить кофе у меня.
Слова даже не нуждались в том, чтобы протирать их платком. Предложение было явным и наглым. И я согласилась.
Он подошел к кромке тротуара и поднял руку.
Я стояла за его спиной и смотрела на дорогу.
Я ни знала о нем ничего, кроме того, как его зовут.
И его номера телефона.
И того, где расположен офис, в котором стоит компьютер, за которым он сидел, когда я вошла.
И еще я знала, каким он может быть сильным и грубым, и как я могу кричать, когда он входит в меня.
Хотя тогда, в ванной, я не кричала, но я хотела кричать, а значит, что и могла.
Первая машина не остановилась, не остановилась и вторая.
Третья появилась сразу за второй и притормозила.
Он что–то сказал водителю, открыл заднюю дверцу и я села.
Сам он сел на переднее сиденье.
И даже редкие слова перестали падать.
Он молчал, машина ехала по вечерней улице, я смотрела в окно.
Самое странное, что запах стал еще сильнее.
Я чувствовала, что у меня больше нет воли, что я просто какой–то предмет, который везут.
Якобы пить кофе.
Или на самом деле пить кофе.
Просто ему захотелось выпить кофе и он прихватил меня с собой.
И я согласилась, вот только не спрашивайте меня, почему.
Ясно и так: за меня все решили и мне это стало приятно.
Мне стало приятно, что я могу не ломать голову над тем, соглашаться мне или нет, мне сказали: — поехали пить кофе!
И я поехала.
Машина остановилась, он расплатился, мы вышли.
Это точно была весна, потому что было тепло. А значит, что я была в одном платье.
Мы вошли в подъезд, он вызвал лифт.
На бетонный и грязный пол подъезда упало слово: — Приехали!
Дверь лифта открылась, он пропустил меня вперед. Помню каждое мгновение, будто это случилось сегодня утром. То есть, когда одна часть меня была у Седого, вторая все еще ехала с ним в лифте. Восемь лет назад.
Лифт остановился.
Он вышел вперед и пошел к дальней на площадке двери.
Я тащилась за ним, ноги отчего–то начали подгибаться.
— Заходи! — сказал он, открывая дверь.
Я вошла и осмотрелась. Напротив висело зеркало и я сразу уставилась на себя.
Я была бледной и глаза нездорово блестели.
— Хочешь сигарету? — спросил он.
И добавил: — Так я иду варить кофе?
Я кивнула головой. Два раза. Два кивка. Мне было не по себе. Я вдруг поняла, что боюсь. Не его, просто боюсь. По крайней мере того, что входная дверь откроется и кто–нибудь войдет. К примеру, та женщина, с которой он был в гостях у моего брата. В тот самый день, когда…
— Подожди меня в комнате, — сказал он, предлагая мне пройти.
В комнате между двумя книжными шкафами стояло кресло. Уютное большое кресло, которое обещало мне какое–то подобие укрытия.
И я забралась в него с ногами, чувствуя, как по груди текут струйки пота.
Мне хотелось в душ, хотелось смыть с себя этот страх.
Рядом со шкафами стоял письменный стол и еще одно кресло. Напротив была тахта. И еще напротив — телевизор.
— Музыку включить? — спросил он из кухни.
— Нет, — отчетливо проговорила я и не узнала своего голоса. Мне было двадцать восемь и я никогда еще не оказывалась в таком дурацком положении. Но я сама напросилась. За мной закрыли дверь, меня поймали и заперли на ключ. Я могла сидеть дома и быть в полной безопасности с тем мужчиной, что ждал меня дома. Вот только нужна ли мне была та безопасность?
Он вошел в комнату, в руках у него был поднос с двумя чашечками кофе.
— Я тебя забыл спросить, — сказал он, — ты пьешь с сахаром или без?
Столько слов одновременно еще не падало, я смотрела, как они посверкивают и поблескивают на ковре.
— С сахаром, — тихо ответила я и взяла чашечку в руку.
И вдруг успокоилась. Сейчас я допью кофе, скажу «спасибо» и пойду домой.
Это лучшее, что я могу сделать.
Выпить кофе, сказать «спасибо» и пойти домой.
И думать по дороге о том, какая я дура.
Унюхала запах и пошла, а запах оказался обманчивым. Ложный запах, который ни к чему не привел.
Я закрыла глаза и отчего–то начала считать про себя. Один, два, три, четыре, пять…
На «пять» я сделала первый глоток, кофе был вкусным, я решила сделать еще глоток и потом уже определить, что может входить в это понятие — «вкусный кофе» — и отчего–то открыла глаза.
Он сидел рядом, почти соприкасаясь со мной коленями и пристально смотрел на меня.
И я почувствовала, что сейчас невольно разожму пальцы и чашечка упадет на ковер. И если не разобьется, то кофе все равно выльется и будет пятно. И его надо будет замывать, и мне придется ползать по этому ковру с мокрой тряпкой в руках.
— Поставь, — сказал он.
Дрожащей рукой я поставила чашку на стол.
Он вдруг улыбнулся и взял мою руку в свою.
А затем встал и второй расстегнул молнию у себя на джинсах.
Оттянул резинку плавок и я увидела то, что еще не видела.
Что только чувствовала в себе тогда, в ванной.
Он у него был красивым, с открытой головкой. И это мне понравилось больше всего.
Я облизала губы, а потом осторожно взяла его в рот.
Он придерживал мою голову той же рукой, которой до этого расстегнул джинсы.
Головка была соленой и вкусной, и я продолжала ее облизывать.
— Глотни кофе, — вдруг сказал он каким–то странным голосом.
Я послушно отстранилась от него и пригубила кофе. А потом опять взяла его в рот.
Мне до сих пор абсолютно не стыдно вспоминать все это. Как я сидела с ногами в его кресле, пила его кофе и сосала его…
Вот только сейчас я это слово не могу выговорить.
Но я сосала его, я сглотнула кофе и втянула его в себя еще глубже.
Его рука надавила мне на затылок сильнее, я почувствовала, что он залазит мне в горло и я могу задохнуться.
Он понял этот и нажим ослаб.
Мне отчего–то безумно нравилось ласкать его именно так, как я это делала — то посасывая, то просто полизывая язычком.
Горьковато–сладкий вкус кофе во рту смешался со вкусом его солоноватой плоти.
Я уже была мокрая, плавки можно было выжимать.
И я до сих пор не стыжусь этого, как не стыжусь и того, что было дальше.
Он напрягся, я приоткрыла рот шире, а потом сомкнула губы на головке и еще раз вобрала ее в себя.
И тут он начал спускать, а я глотала его сперму, она была горькой, как кофе без сахара, но мне хотелось еще и еще.
Ноги затекли, я так и сидела все это время — в кресле, забравшись в него с ногами.
Он стоял передо мной с закрытыми глазами, а я все еще держала в руках то, что увидела впервые.
Его член, который только что кончил мне в рот.
С еще не до конца слизанными мною капельками спермы на головке.
И тогда я аккуратно, самым кончиком языка, слизнула их и он, зашатавшись, упал на ковер.
Лег, распластался, почти что умер.
А потом открыл глаза и сказал: — Ты потрясающа! Ты — лучшая!
Наверное, чтобы услышать это, я и поехала с ним пить кофе. И если что я и не собиралась говорить ему, так это то, что делала минет чуть ли не впервые в жизни. То есть, не держала во рту, а ласкала, лизала, сосала.
Потому, что он у него действительно был красивым.
И кофе был вкусным.
И мне этого хотелось.
Как сейчас хочется проверить, готова ли курица, а потом посмотреть на часы.
Курице сидеть в духовке еще с полчаса, а значит, я могу, наконец–то, сделать еще одну вещь.
Включить компьютер и вставить в него дискету.
Ту самую дискету, что я нашла в нижнем ящике его стола, рядом с остро отточенным ножом, которым, судя по всему, он и собирается меня убить.
8
Нежность моя не знает границ. Счастье бабочки, порхающей над цветком. Не в прошлом времени, в настоящем. Если чего я и хочу сейчас, так это забыть и про дискету, и про нож, и про кубик Седого. Тот самый, что пульсирует где–то в глубине моего тела, под левой грудью. На груди есть родинка, он как–то мне сказал, что если бы ее не было, то ее надо было бы придумать. Вырастить. Нарисовать. Вытутаировать. Это было давно, очень давно, в королевстве у края земли… Про нож и дискету забыть не удается, а про кубик и подавно. Что, интересно, сейчас делает Седой, вспоминает ли он меня, а если вспоминает, то о чем? О моей дурацкой просьбе и признании в том, что муж хочет меня убить? Или лишь то, что я осталась ему еще должна, сколько–то денег, столько–то денег, денег не хватило в той пачке, что была в сумочке, но Седой был благороден, он сказал, что подождет, когда я смогу рассчитаться. С кухни пахнет курицей, и мне больше не хочется плакать. Ведь действительно: нежность моя не знает границ… Не знает или не знала? В прошедшем времени или в настоящем? Так в прошедшем или в прошлом? Забыть не удается ни про что, ни про дискету, ни про нож, ни про то, что когда–то было… — Ты хочешь остаться? — спросил он, когда я вытерла рот его носовым платком. Чистым и отглаженным носовым платком, с темной каймой, хотя все это могло быть и не так. Порою мне кажется, что все это просто — мои глюки. Странные тараканы, поселившиеся в мозгу, разве все это действительно может быть? Я ненавижу тараканов нормальной женской ненавистью, когда хоть один попадается на моем пути, то мне хочется растерзать его, уничтожить, размазать — пусть по стенке, пусть по полу. И лишь то, что я — нет, не боюсь, мне противно не то, что дотронуться, а смотреть на это ползущее создание! — так вот, лишь эта моя брезгливость мешает мне запустить в него тапком. Тапочком. Туфлей. Тем, что на ноге. На ногах. И он уползает, затаивается где–нибудь в углу, а потом, ночью, проникает в мозг. И там они множатся, плодятся, глюки, тараканы, неподдельные страхи на ножках и с усами…