Мне жалко ее. Я смотрю, как она выходит впереди меня из дамской комнаты и думаю, как бы я жила с такими вот белыми пятнами. Она моложе меня, она очень красивая и у нее кожа покрыта странными белыми пятнами. Под шеей, на груди, на животе и на руках. Болезнь с красивым названием «витилиго». На моей коже таких пятен нет, на ней есть родинки, есть большие родимые пятна. Но она чистая и гладкая. Я догоняю Майю, мы входим в зал, танцующих все еще нет, хотя музыканты стараются во всю.
Мужчины курят, мы подходим к столику.
— Я хочу танцевать, — говорю, пристально смотря на мужа.
Он отвлекается от разговора и говорит, что если попозже, а пока он не хочет.
— Я хочу танцевать! — продолжаю настаивать я.
Н. А. смотрит на Майю, а потом на меня.
Я тоже смотрю на Майю и думаю, насколько будет странным, если я приглашу танцевать ее.
Я не понимаю, зачем она показала мне в туалете белые пятна на своей коже, она просто могла промолчать, когда я предложила ей подтянуть рукава платья.
И я чувствую себя виноватой, мне хочется как–то искупить свою вину.
Вот только поможет ли ей, если я пойду с ней танцевать, но женщины должны танцевать, даже если мужчины предпочитают этого не делать.
— Ты не против? — говорю я Майе.
Мы выходим на площадку, музыканты играют что–то тихое и медленное.
Если бы это была быстрая музыка, то мы могли бы танцевать на расстоянии, а так мне приходится чуть ли не прижаться к ней, как будто я танцую с мужем.
Или с другим мужчиной, руки которого обнимают меня и порхают по моей спине.
Я никогда не танцевала с женщинами. Такое было только очень много лет назад, когда я была еще девочкой. Девочка танцевала с девочками и это было нормально. А сейчас я танцую с женщиной. Она выше меня, ее руки порхают по моей спине. Одна ладонь уютно пробегает по позвоночнику, другая бродит по талии. Я чувствую запах, которым сегодня пахнет Майя, от него кружит голову. Ее грудь упирается в мою и это меня волнует. Мне становится страшно за тот дьявольский расклад, который выпадает на картах, что выбросили на стол двое мужчин, пьющих сейчас коньяк и смотрящих на то, как их дамы кружатся в медленном танце посредине почти пустого ресторана. И самое отвратительное во всем этом, что Майя мне нравится. Мне хочется прижаться к ней еще сильнее, мне хочется обнять ее как можно крепче. Мне хочется помочь ей, и этим спастись самой. Может быть, ее тоже хотят убить. Может быть, этот вечер для этого и придуман. Может быть, даже то, что я пошла в контору Седого я приобрела там этот чертов кубик — тоже часть хитроумного плана, и я догадываюсь, в чьей голове он зародился.
Явно, что не в голове моего мужа.
— Девочка, — говорит мне Н. А., когда мы с Майей возвращаемся к столику, обе смущенные, но довольные, и я прошу мужа налить мне еще немного вина, — девочка, у нас к тебе есть одна просьба, Феликс в курсе…
— Да? — спрашиваю я и делаю невинные глаза, хотя это и не просто в мои тридцать шесть.
— Понимаешь, у Майи есть определенные проблемы со здоровьем и ей надо бы съездить на пару недель полечиться…
— Да? — продолжаю поддакивать я, не понимая, куда он клонит.
— Майя боится ехать одна, а я сейчас… — и Н. А. печально ухмыляется, как бы предлагая мне самой продолжить оборванную фразу.
Ты, старый павиан, хочу сказать я, мой долбанный папаша, устроившийся в этом кресле–каталке, я прекрасно понимаю, что из тебя сейчас никакой компаньон в любых поездках, но я то тут причем? Я совсем не рассчитывала на то, что мне придется куда–то ехать, тем более, что мне ведь еще не сказали, куда…
— Ты отдохнешь, — говорит мне мой муж голосом человека, уже все решившего за меня. — И потом — тебе ведь там нравится…
— Где это — там? — капризным голосом спрашиваю я, удивляясь тому, что Майя молчит.
— В Израиле, — говорит Н. А. — Майе надо провести пару недель на Мертвом море, мы тебя очень просим…
— На самом деле, — говорит мой муж, — Николай Александрович тебе все оплачивает, да и визы уже есть, и билеты заказаны…
Мне хочется ему сказать, что он мог бы предупредить меня раньше.
Так же мне хочется сказать, что Израиль сейчас — не лучшее место, куда можно отправить жену на отдых.
Пусть даже жена эта считает, что ты хочешь ее убить.
Хотя последнее во всей этой схеме — самое логичное.
Случайный выстрел палестинского снайпера и никакого ножа не надо.
— Ты согласна, девочка? — спрашивает Н. А. пристально смотря мне в глаза.
Я гляжу на Майю и жду.
Майя краснеет и чуть заметно кивает головой, будто говорит мне: — Не отказывайся, я тоже прошу тебя.
Муж прикуривает очередную сигарету, видимо, нервничает.
Они так и не сказали мне, кем приходится Майя Н. А.
Но у меня будет время узнать это.
Принимая рядом с ней солнечные ванны на Мертвом море.
— Согласна, — решительно говорю я, и вдруг понимаю, что ситуация окончательно вышла из–под моего контроля.
21
В двенадцать гаснут фонари… А зажигаются они в восемь… Если мне что и хочется знать, так это то, когда засыпают рыбы в бассейне… И где они спят: у дна, у поверхности, в углу, в центре… А может, они делятся по породам и цвету — маленькие и голубые в центре, большие и красные — в углу… В углу или в углах… В каждом по рыбине и одна в центре, итого пять, хотя на самом деле их больше, но я не считала… Правда, не удержалась, и покормила крошками… Они продолжали говорить, они — это Н. А. и муж, мне было лень слушать, ситуация вышла из–под контроля, все пошло вкривь и вкось, что будет то будет, в двенадцать гаснут фонари… Когда ты едешь в машине домой после ресторана, то думаешь об очень странных вещах… Например, пытаешься вспомнить, какую рыбу ты ела, когда была в Израиле. Вопрос из кроссворда: вкусная, пресноводная и почти без костей, но не форель… Форель я ела сегодня, совсем недавно, она все еще уютно живет в моем животике, мне хочется его погладить, мне хочется, чтобы он его погладил… Несмотря ни на что… Смотря не… Не смотря… Он на меня не смотрит, он опять смотрит в окно, за которым лишь серые тени и темные улицы, да редкие, редкие окна… Те, которые горят, в которых — свет… Остальные — темны. Темные, мрачные, погашенные… Окна, в которых спят или окна, за которыми никого нет… На самом деле я боюсь ехать, но думать сейчас мне об этом не хочется… Это было давно, очень давно, в королевстве у края земли… В прошлый раз я ехать не боялась, но прошлый раз был совсем в другое время… Хотя время всегда другое, два дня назад, когда я пошла к Седому, оно тоже было другим… Интересно, что сейчас делает Седой? Скорее всего, спит, и у него тоже безжизненное окно… У нас дома тоже безжизненное окно, пока… Пока оно безжизненно, но это не надолго… Еще два поворота, а может, что и три… Посмотри на меня и скажи мне хоть что–нибудь… Например, что я была сегодня очаровательна и что ты за меня рад… Ты счастлив, что у тебя такая жена, ты в восторге… Не смотри на эту темную улицу, смотри на меня, хотя все это бесполезно, вообще все бесполезно, ко мне вновь подбирается отчаяние… На мягких лапках, вкрадчивыми шагами… Вкрадчивое, мягкое отчаяние… У Н. А. временами такой же вкрадчивый голос, а у Майи — отчаянный взгляд… И белые пятна на смуглой коже… Странно, что у нее смуглая кожа, если бы она была белой, как и положено женщине с такими рыжими волосами, то пятен бы не было видно… Я никогда не слышала о такой болезни… «Витилиго»… Я вообще не люблю слышать о болезнях… Слышать и слушать… В машине тихо, муж попросил шофера выключить радио… Слишком много музыки было в ресторане… Всего четверо, а так громко играли… Они играли. А мы танцевали, один танец, другой, третий… Молчаливая Майя с зелеными глазами, несчастный Н. А. с вкрадчивым голосом… Когда вкрадчивым, когда — властным… Я никак не могу представить себе своего мужа, занимающегося любовью с Н. А…. Я вообще не могу себе представить, как мужчины занимаются любовью… Как женщины — могу, хотя сама и не пробовала… Хотя все идет к тому, все ведет к тому, все предопределено, даже то, что я все равно люблю своего мужа… Я люблю тебя, только я об этом молчу… Сегодня я об этом молчу… Пока молчу… Ты смотришь за окно, ты устал… Я хочу представить, как ты занимаешься любовью с Н. А…. Или занимался: наверное, это было давно… Это явно не о тебе он написал тот рассказ… Это не ты его бросил, хотя может, что и ты… Для этого надо иметь особые мозги — чтобы так понимать красоту мужского тела. Когда один мужчина так чувствует красоту другого мужского тела. Я чувствую красоту женского тела и чувствую красоту мужского, но я женщина… Хотя кто говорит, что мужчинам этого не дано… Совсем скоро мы подъедем к дому, темная улица, серые тени, погасшие фонари… Они гаснут ровно в двенадцать, а зажигаются в восемь… Это — вечером, утром — не знаю, утром я сплю, порою — долго, порою — нет… Кубик Седого опять все молчит, за Майей с Н. А. приехал небольшой микроавтобус… Целый микроавтобус приехал за Майей с Н. А… Видимо, он состоятельный человек, только какая мне разница, откуда у него такие деньги… Я никогда не стану его наследницей, пусть даже он и мой отец… Когда я его вижу, то об этом даже не думаю… И это странно… Я столько лет искала отца, хотя искала ли я его? Я ничего не могу понять, но мне сейчас хорошо, в первый раз за последние дни я такая мягкая и пушистая… Дурацкая фраза… Мягкая и пушистая с толстым животиком… Мне надо, чтобы его погладили, я хочу, чтобы его погладили… Не смотри в окно, скажи мне хоть пару фраз… Приехали, говоришь ты водителю, водитель тормозит у самого подъезда… Это было давно, очень давно, в королевстве у края земли… Сколько раз мы приезжали так домой? Наверное столько же, сколько занимались любовью… Или чуть больше… Или — меньше… Я не чувствую холода, я чувствую лишь то, как у меня ослабли ноги… И я устала… Немного, чуть–чуть… Интересно, к Майя вкатывает Н. А. в их квартиру? Лифта там нет, там широкая лестница… У нее, наверное, сильные руки, хотя я этого не почувствовала… Сейчас я знаю другое: они у нее нежные, моей спине было хорошо, когда она обнимала меня… Мы танцевали, одни мы…На нас смотрели… Они разговаривали, а мы танцевали… Если я выживу, то опять пойду к Седому и скажу ему, что у него самый дурацкий кубик на свете… То работает, то нет… И мне это не нравится… Если вещь работает, то она должна работать… Мне придется предъявить Седому рекламацию, так это, по моему, называется… Мы входим в лифт, я держусь за твой локоть… Я придерживаю тебя за локоть… Нет, я не много пила, я могу еще… Чуть–чуть… Я хочу еще… Чуть–чуть… Ты мне расскажешь про Н. А.? Это не вслух, я никогда не скажу этого вслух, я научилась молчать, я научилась набираться терпения… Я набралась терпения и я жду… Я жду, чем все это закончится… Мой муж хочет меня убить — так я сказала Седому и до сих пор не отказываюсь от своих сл