Такая нешуточная осведомленность не вязалась с обычными познаниями обычных детей. У Стаса и самого, конечно, в их возрасте глаза блестели при виде настоящего автомата, и крутые дядьки в камуфляже будили зависть: «Тоже так хочу». Но никогда при этом в голове не рождался вопрос, как сподручнее выхватить нож, с плеча или с пояса. Да и мертвецы вызывали куда больше эмоций.
Память, откликнувшись на эти невеселые рассуждения, всколыхнула и подняла из глубин казнь фальшивомонетчика. О да. Стас его помнил. Как будто и не было тех двадцати лет, что минули с того утра на Соборной площади Владимира. Отец тогда привел его, восьмилетнего пацаненка, чтобы показать, как заканчивают жизненный путь люди, поставившие себя выше общества и посягнувшие на одну из немногих избежавших низвержения ценностей – на чистоту. Чистоту золота. За такие преступления не вешали, не расстреливали и не топили, ни тогда, ни сейчас. Это все полумеры. Они лишь устраняли человека, не устраняя проблему. А нужно было дать толпе прочувствовать, позволить ей ощутить всю чудовищность совершенного злодеяния и главное – наказания. Нужно было заставить толпу участвовать в процессе. Ведь участие всегда продуктивнее созерцания. Для Владимира таким способом единения горожан в порыве праведного гнева стала бесхитростная и не требующая особых затрат экзекуция – забивание камнями. Осужденного привязывали к деревянному столбу на невысоком эшафоте, перед которым стояли корзины с булыжниками. Казнь проводилась обычно в семь часов утра, так людям было удобнее выполнить гражданский долг по дороге на работу. Но и без того недостатка в желающих покарать не ощущалось. Когда Стас за руку с отцом пришел на площадь, там собралось уже более чем достаточное количество народу, так что организаторам в срочном порядке пришлось подтаскивать дополнительные корзины. Отец подвел его к одной, взял увесистый булыжник себе, а потом выудил еще один, поменьше, и вложил его в ладонь сыну. Стас кожей запомнил эту холодную гладкую поверхность округлого камня со слегка выпуклыми шершавыми пятнами. Двое конвоиров выволокли на эшафот трясущегося человека в мокрых штанах. Толпа загудела. Стас, сидя на плечах отца, видел взметнувшиеся к небу кулаки с зажатыми в них орудиями правосудия. Человека поставили спиной к столбу, завели ему руки назад, связали. Один из конвоиров снял с плеча моток веревки и обвязал конец вокруг столба и щиколоток приговоренного, после чего, виток за витком, обмотал все тело, каждый раз туго затягивая, пока не добрался до шеи. Здесь он не так усердствовал, просто сделал три витка и пропустил оставшийся конец сквозь вбитое вверху столба кольцо, зафиксировав приговоренного. На эшафот поднялся обряженный в черную мантию представитель власти и зачитал приговор, последними словами которого были: «…И подвергнуть публичному осуждению». Именно их запечатлела детская память, отфильтровав лишнюю протокольную болтовню. Публичное осуждение – вот что страшнее расстрела с повешением, вместе взятых. Фальшивомонетчик стоял перед толпой, абсолютно беззащитный, обездвиженный, смертельно бледный, и трясся. Трясся так, что веревка скрипела. А толпа уже нетерпеливо перекладывала камни из руки в руку, ощущая их приятную тяжесть, которая скоро должна обрушиться на преступника. Глашатай закончил с чтением приговора и покинул эшафот. Последнего слова фальшивомонетчику не полагалось, равно как и отпущения грехов. Впрочем, от него вряд ли можно было бы услышать что-то связное. Слезящиеся глаза бегали, губы дрожали, нити слюны, будто вожжи, свисали с подбородка и падали на грудь, да и наличие кляпа во рту не предполагало исповедей. «Приговор привести в исполнение!» – прозвучало откуда-то со стороны, и из толпы в огороженный металлическим заборчиком коридор шагнули первые поборники закона. Коридор был узким и поперек вмещал пять человек. Они вразнобой вскинули руки с камнями, и те полетели в цель. Тум – тяжелый глухой удар, словно двинули по мешку с овсом, и тупой деревянный «тук» следом – камень отскочил от тела и упал на доски эшафота. А потом еще и еще… Тум-тук, тум-тук… Бросившие камень отходили в сторону, и их место занимали следующие. Толпа двигалась, будто песок сквозь узкую перемычку часовой колбы, напирала сзади, просачивалась в коридор, бросала камни и распылялась. Стас вместе с отцом тоже медленно продвигался к месту свершения гражданского долга. Ему не хотелось видеть трясущегося под ударами смертника, и он все больше глядел по сторонам, глядел на лица людей. Разные лица: грустные, тревожные, веселые, задумчивые, разгневанные, безразличные. Но обладатель каждого из них крепко сжимал в руке камень. И вот подошла очередь отца. Он со Стасом на плечах шагнул в коридор вместе с другими четырьмя. «Бросай», – сказал он и замахнулся сам. Пять монотонных «тум-тук» прозвучали уже знакомой дробью. Стас взглянул на привязанного к столбу человека и оторопел. Тот еще не был мертв, но уже явно находился при смерти. Голова разбита, правая щека превратилась в сплошной синяк, холщовые рубаха и штаны расцвели алыми пятнами, кляп насквозь пропитан кровью, та, перемешанная со слюной и соплями, болтается длинной тягучей нитью, левое нижнее веко противоестественно дергается на совершенно неподвижном лице. «Ну что же ты? – спрашивает отец. – Бросай». Но руку будто парализовало, она плетью висит вдоль туловища, и маленький кулачок вот-вот разожмется. «Бросай, Стас, – повторяет отец, и в родном голосе слышатся металлические нотки. – Ты должен». Это выводит из ступора. Кулачок плотнее обхватывает камень, поднимается, идет по дуге и… Гладкий округлый булыжник с чуть выпуклыми шершавыми пятнами летит в цель вместе с другими. Вместе… А левое нижнее веко на застывшем лице больше не дергается.
Нет, маленький испуганный мальчик с Соборной площади не чета здешним «ребятишкам». Эти раздумывать бы не стали. Размозжили б башку первым же камнем, быстро, точно, педантично. Для них человек – лишь трофей, дичь. А может, и еда. О последнем думать не хотелось, но выкинуть гадкое предположение из головы было невозможно.
Компания таинственных пленителей меж тем свернула влево, не доходя до «центральной площади», и остановилась возле длинного, примыкающего к стене барака, напоминающего скотный двор, с грязными узенькими оконцами под самой крышей. Здание напротив тоже не выглядело жилым. Вообще этот закуток, г-образным аппендиксом ответвляющийся с параллельной улицы, производил крайне неприятное впечатление. В воздухе, хоть и не сильно, ощущался кислый запах гниения и помоев, а на изрытой копытами земле виднелись пятна, подозрительно напоминающие…
– Отвяжи, – распорядился тот же голос, что беседовал с часовым у ворот.
Перед лошадью появился бородач с АЕКом. Ласково потрепал скотину по морде и достал нож.
– Баловать не станешь? – обратился он к Стасу. – А то больно уж ты злобный.
Подобная характеристика из уст человека, недавно привязавшего труп к лошади и как ни в чем не бывало, тянувшего истерзанное тело по улице на глазах у детей, звучала дико, даже для здешних мест. Но от дискуссии на тему злобности Стас решил воздержаться.
– Не стану, – процедил он.
– И правильно, – одобрил бородач, после чего перерезал путы на стременах и на сбруе. – Слазь.
Стас разогнулся, поморщившись от боли в затекшей пояснице, и неловко спрыгнул, после чего смог наконец оглядеться.
Остальные два «отца» тоже были на месте. Один, уже знакомый, с «Абаканом», и второй – высокий худощавый мужик с густой, аккуратно постриженной бородою на суровом лице и украшенным резьбой РПК-74 в руках, чей полированный приклад, должно быть, и явился причиной временной отключки, теперь напоминающей о себе жуткой головной болью. А за плечом у пулеметчика виднелся пламегаситель АК-103. Шинель и рюкзак лежали на земле рядом.
– Жилетку сыми, – приказал Стасу владелец пулемета и стряхнул пыль с плаща, расшитого слева – от сердца и выше – черными крестообразными узорами, выполняющими, видимо, роль знаков отличия. Вел он себя по-хозяйски. Приказы раздавал привычно и уверенно.
– Забирай. – Разгрузочный жилет, клацнув магазинами, упал под ноги бородачу.
Пулеметчик поднял трофей, перекинул его через плечо и кивком головы подозвал «отца» с «Абаканом»:
– Проверь его.
Тот подошел к Стасу и, тщательно обыскав его снизу доверху, выскреб из карманов всю мелочовку.
– Ты глянь, – протянул он пулеметчику поблескивающие на ладони четыре золотых.
– Хм, богато снарядили.
– Вы о чем опять? – встрял в разговор Стас. – Никто меня не снаряжал. Я не шпион. Я…
– Уймись, – поднял руку пулеметчик и снова вернул ее на цевье РПК. – Кто ты, что ты – все узнаем в свой черед, коли воля Его на то будет. Брат Николай, – окликнул он владельца АЕКа, отвязывающего веревку от ног трупа, – а не много ли им целиком-то? Стухнет ведь. Ты возьми на день, а остальное в ледник кинь.
Брат Николай кивнул, поднял конец уже отвязанной веревки, затянул его вокруг правой щиколотки мертвеца, откинул полу плаща и извлек на свет божий весьма нехилых размеров мачете. Перебросил левую ногу трупа через правую, крест-накрест, выкрутив нижнюю часть туловища на сорок пять градусов, и трижды с силой рубанул в районе тазобедренного сустава, да так точно, что бедро практически отделилось от таза. Осталось лишь разрезать лоскут кожи и штанов.
– Хватит? – поднял Николай откромсанную ногу.
– Вполне, – ответил пулеметчик.
Глава 2
– Пошел. – Ствол РПК уперся под лопатку и направил Стаса вслед за открывшим дверь барака «братом» Николаем.
За свои двадцать восемь лет, что худо-бедно удалось продержаться среди живых, Стас понюхал разного, но такого… Едва он приблизился к дверному проему, как в лицо шибанула волна смрада, сравнимого разве что с духом разлагающегося трупа, обильно сдобренного экскрементами.
– Двигай, – раздалось за спиной, и Стас шагнул вперед.
Картина внутри барака соответствовала запаху – земляной пол, устланный сгнившей в зловонных лужах соломой, минимум света через грязные желтые стекла крошечных оконец, и клетки вдоль стены. Клетки металлические, большие, человек на тридцать каждая, если, конечно, они предназначались для людей. И таких Стас насчитал шесть, разделенных перегородками, вроде тюремных камер, плюс еще одна, небольшая, в дальнем конце барака. На полу за толстыми прутьями были разложены кучки соломы, по двадцать пять-тридцать на камеру, стояли в дальних углах ржавые ведра, а по центру каждых «апартаментов» располагалось большое деревянное корыто с остатками того, что здешним обитателям, видимо, предлагалось употреблять в пищу. Вот только самих постояльцев не наблюдалось. Хотя нет. Стас прошел мимо предпоследней клетки