Я молчал. Это всё звучало неправдоподобно. Получается, миссис Рипли действительно передавала отцу только то, о чём заранее меня предупреждала. Когда психиатр завела речь о защите моих интересов, деталях частной жизни, я решил было, что она так пускает пыль в глаза.
Отец шумно поднялся, обошёл письменный стол и сел в соседнее кресло.
– Для начала я бы хотел извиниться перед тобой, Готье, – серьёзно начал он.
– Что?!
Мне послышалось? Извиниться? Сегодня что, солнечное затмение или шалит ретроградный Меркурий?
– Прости, что не уделял тебе достаточно внимания, – тяжко вздохнул отец. – В своё время я извинялся перед Гедеоном, но, кажется, это меня ничему не научило. Отцовство даётся мне с трудом.
– Не стоит… – изумлённо проговорил я в ответ.
– Как раз стоит. Я всегда был строг к вам с Гедеоном. Таков мой характер. Но строгость не означает, что я люблю вас меньше, чем Габриэллу.
Я уставился на него, не в силах что-либо возразить.
– Понимаю, что извинений недостаточно, чтобы исправить прошлое, но считаю, что поговорить о проблеме в любом случае необходимо. Все мы знаем, что я не самый лучший отец.
– А я не самый лучший сын, – тихо произнёс я, на что он грозно сказал:
– Ты прекрасный сын, Готье. Никогда, слышишь меня, никогда не думай иначе. Вы – всё, что у меня осталось в этой жизни. – Отец устало взмахнул рукой. – Я мог бы хоть завтра уйти на покой, покинуть Совет старейшин, но боюсь, что в Октавии всё пойдёт кувырком. Есть люди, которые спят и видят, как бы улучшить здесь жизнь, но в результате только портят. Как говорится, благими намерениями вымощена дорога в ад. Сколько нелепых, а порой чудовищных законов я смог зарубить на корню во втором чтении!
– Законы? – оживился я. – Что это за законы?
– Один из последних – принудительная стерилизация низших.
– Как такое возможно?! Это же…
– Бесчеловечно? Жестоко? – перебил отец. – Согласен, но не все так считают. Закон о принудительной стерилизации низших должен помочь урегулировать уровень рождаемости. Так считают те, кто предложил его. Но это излишне. Мы можем обойтись более традиционными способами, но, по мнению некоторых, проще за один день покалечить человека, чем обучать его годами. История ничему не учит людей. Принудительная стерилизация была во многих странах, но сейчас признана преступлением против человечности.
– Этот закон никогда не должен вступить в силу!
– В этом году точно не вступит. Но его пытаются продвинуть каждый год. На сегодняшний день я являюсь главным борцом: возглавляю оппозиционную фракцию в Совете старейшин, – насмешливо произнёс он. – Меня не особо жалуют там.
– Отец, вы должны остановить этот закон и в последующие годы! Это кошмарно. Что значит «принудительно»? – Я вскочил, разозлившись не на шутку. – Кто вообще поддерживает такое?
Я ходил из угла в угол и не мог успокоиться. Раздражало даже то, что отец говорил всё это спокойным, ровным тоном.
– Многие, – ответил он. – Единственное, что я пока могу противопоставить, – что из-за стерилизации уровень рождаемости упадёт ниже уровня смертности. А мы, как бы это смешно ни звучало, зависим от низших.
– Но по телевизору ничего об этом даже не говорили.
– Совет старейшин хочет избежать волнений среди низших. Принудительная стерилизация без предупреждения и согласия. – Он поднялся, поправил костюм и вернулся на рабочее место; складывалось впечатление, что ему комфортнее сидеть за письменным столом, чем нежиться в кресле. – Они до последнего не будут знать об операции. Я против этого, но с каждым годом количество старейшин, поддерживающих закон, увеличивается.
– Гедеон знает? – Тут меня осенило, и я остановился посреди кабинета.
– Да. Он жаждет как можно скорее вступить в оппозиционную фракцию и поддержать меня.
– Я тоже хочу вступить! – С громким хлопком я опустил руки на поверхность стола и гневно посмотрел на него.
– Для начала сдай экзамен по тёмной материи и поступи в Академию Святых и Великих, – произнёс отец, хитро улыбнувшись.
– Так всё и будет. – Я был в ярости. – Вступлю вслед за Гедеоном. Не смогу мирно спать, пока знаю, что у нас могут появиться такие дерьмовые законы.
– Следи за своим языком, – цыкнул он. – Это только верхушка айсберга. Кое-что всё-таки вступит в силу в следующем году.
– О чём вы, отец? – Нахмурившись, я сел обратно в кресло.
– Депортация низших из Запретных земель и закон об усилении охраны Центральных районов.
– Что это значит?
– Что в течение пяти лет граница Запретных земель сместится от центра минимум на сто двадцать миль. Само собой, это будет принудительно. Совет старейшин хочет обнести их будущее поселение стеной.
Гетто обретает размах. Низшие будут жить в закрытом пространстве подальше от чистокровных.
– Зачем всё это? Если мы так ненавидим низших, то почему бы просто не депортировать их из страны? – Я придвинулся к отцу, продолжая возмущаться. – Пусть переедут в другие страны. Отпустим их. Вот недавно я узнал, что полукровки и низшие не могут самостоятельно пересекать границы без разрешения чистокровного.
– А кто будет работать в шахтах? Может, ты? Или Сильвия с Чарли? Кто будет работать на заводах и фабриках, терпя адские условия? У полукровок есть документы: они хоть немного, но защищены законом. Низшие – самая дешёвая рабочая сила. Закон обходит их стороной. Работодателю в Запретных землях проще нанять низшего, чем заморачиваться с полукровкой. Если мы отпустим низших, то волнения начнутся среди управленцев. Работодатель не занимается соцобеспечением низшего, но при этом с зарплаты низшего взимается налог. Получается, что государство меньше даёт и больше получает. Никаких пенсий, страховок, выплат по потере кормильца, компенсаций за травму на производстве. – Отец чуть помедлил, а затем нехотя добавил: – Есть низшие, которые управляют преступной сетью. Их так просто не стереть с лица земли. У них есть деньги, влияние и связи. Связи с другими чистокровными, как бы ужасно это ни звучало. Если бы всё было так просто, Готье. Ни одно государство не избавится от тех, кто приносит неплохой доход в казну.
– Я думал, что вы против полукровок и низших, но Чарли родился в Запретных землях, а вы его взяли, – растерялся я.
– Послушай меня внимательно. Я против того, чтобы дружить с полукровками. Но я никогда не отрицал их значимость в качестве работников. Кто будет готовить завтрак и чистить нашу обувь, если не полукровки? Я против низших, так как им присуще девиантное поведение, но я не изверг. Одно дело – поддержать закон о переселении подальше от центра. Другое – принудительная стерилизация. – Он замолчал и, внимательно оглядев меня, проговорил: – И должен тебя предупредить, что всё, о чём мы сейчас говорили, должно остаться строго между нами. Ни твои друзья, ни одноклассники ничего не должны знать. Это может внести сумятицу, вызвать шумиху, и тогда я точно не смогу отстоять свою позицию в Совете.
– Я понял, отец. Никому не расскажу.
– Ни слова этому полукровке, Скэриэлу. Ты меня понял? Если ты дашь Совету старейшин хоть малейший повод и в очередной раз докажешь, что низшие – сплошь преступники, стоящие на пути правосудия, то за закон о принудительной стерилизации проголосуют все. Никто уже не будет меня слушать.
– Я всё понял.
– Теперь по поводу твоей выходки в лицее. – Отец поднялся и встал у окна.
Я не сразу понял, о чём он, так меня захватил наш разговор о низших. Когда же до меня дошло, то я скривился, пока отец не видел.
– Ты больше никогда не поднимешь руку на чистокровного, тебе это ясно? – строго проговорил он.
– Не знаю, что на меня нашло, – начал я в своё оправдание. – Только хотел защитить честь своих друзей.
– Я не спрашивал о причине. Защита чести – дело благородное, но ты должен помнить о границах. Ты чистокровный, а не низший. Не опускайся до физического насилия. Сколько раз мне хотелось хорошенько двинуть некоторым чистокровным в Совете! Но это плохо скажется на моей репутации. А мне надо быть предельно осторожным, чтобы иметь силы противостоять некоторым старейшинам.
– Я буду следить за своим поведением, – покорно произнёс я.
– Надеюсь, что ты говоришь искренне. Не буду больше поднимать эту тему. Миссис Рипли сказала, что ты чувствуешь вину. Этого достаточно. – Его голос смягчился. – Меня в целом устраивают твои сеансы с ней. Не хочешь ли ты продолжить, допустим, раз в месяц? Мне кажется, эти встречи идут тебе на пользу.
– Я не против.
– Замечательно, – улыбнулся отец и вновь сел за письменный стол. – Если тебе не хочется со мной чем-то ещё поделиться, то ты свободен.
Я медленно поднялся, дошёл до двери, взялся за ручку и, прежде чем выйти, повернулся и сказал:
– Спасибо.
Отец подписывал документы. Он растерянно посмотрел на меня, держа ручку на весу.
– За что?
За то, что взял в свою семью и вырастил. За то, что пытаешься мне помочь, пусть и не всегда так, как я этого хочу. За то, что идёшь мне навстречу и доступно объясняешь, в чём я был не прав. За то, что стараешься быть хорошим отцом.
– За всё. – Я широко улыбнулся. – Я люблю тебя, пап.
Он уставился на меня, видимо, не зная, как реагировать на эти слова. Тут взгляд его потеплел. Перестав хмуриться, он нежно ответил:
– И я тебя, Готье.
За день до экзамена по тёмной материи я почувствовал такой прилив уверенности в себе, что просто-напросто не мог усидеть на месте. Трудно было определить причину столь сильных изменений: быть может, это лишь временное явление, но то, что страх провала отпустил, нельзя было отрицать. Возможно, в этом помогли Скэриэл и его нестандартная подготовка, или встречи с миссис Рипли, или, скорее всего, последний разговор с отцом. А может, и всё вместе. Я решил, что раз морально и физически уже готов, то не будет лишним прогуляться, подышать свежим воздухом и растрясти жирок, который наел под домашним арестом. Сильвия утром за завтраком передала мне волю отца: я вновь свободен и могу покидать дом, когда мне заблагорассудится.