– Не всегда? – недоверчиво переспросил я.
– Ага.
– Но почему тогда всё вертится вокруг неё?
Прежде я почти не задумывался о том, что творится в мире, кто как живет, как всё устроено. Всю жизнь мне необходимо было выживать, так что не оставалось времени забивать голову другими мыслями, особенно политикой.
– Просто кто-то сверху управляет всем этим и ему выгоден такой расклад.
– Ты хочешь сказать, что это чистокровные?
– Конечно. – Скэриэл потянулся, разминаясь, и встал, собирая в стопку тетради и учебники. – Чистокровным выгодна тёмная материя, потому что только они ею владеют. Если бы полукровки и низшие имели силы, а чистокровные нет, то во всём мире материя была бы запрещена. Она была бы вне закона. Знаешь, как ведьм сжигали в Средневековье. Вот так бы ловили неугодных полукровок и низших. – Он задумался и добавил: – Или даже хуже. Был бы геноцид, нас бы преследовали и уничтожали. Мы живём в больном мире, Джером. Войны, борьба за власть – вся эта зараза была и будет всегда. – Скэриэл взял стопку и направился к лестнице. – Таков человек, ему вечно необходимо что-то делить и доказывать своё превосходство.
– Разве это правильно? – бросил я со своего места.
Скэриэл остановился на ступеньках и удивлённо посмотрел на меня.
– Что значит слово «правильность»? Это соблюдение правил, да? Ну так вот, чистокровные установили свои правила. Мы все им следуем. – Он пожал плечами. – Разве нет? Это «правильно» в Октавии.
Я так и не понял, говорил он это искренне или с сарказмом. Хотя кому я вру, наверное, нет на этом свете человека, который смог бы понять Скэриэла Лоу с полуслова.
Вечером, когда я закончил уборку на втором этаже – сам не заметил, как мытьё окон, стирка, глажка и протирание пыли стали моей еженедельной рутиной – и уставший спустился к ужину, Эдвард что-то бурно обсуждал со Скэриэлом. Моя порция уже остывала на столе.
– Поэтому я и говорю, что надо следить за всей триадой… – Скэриэл с аппетитом уплетал пасту, наматывая спагетти на вилку.
– За тремя чистокровными сразу? – удивился Эдвард, протирая рот салфеткой. – Как ты это себе представляешь? Да и зачем?
– Люмьер Уолдин копает под меня и сдаёт Готье. Конечно, я хочу раскопать что-то и на самого Уолдина, – мрачно ответил Скэриэл.
– Что за триада? – спросил я, усаживаясь за стол.
Руки и плечи ныли после долгого мытья полов. В этом доме слишком много комнат и ещё больше пыли. Есть совсем не хотелось, поэтому я лениво ковырялся вилкой в тарелке, что не ускользнуло от Эдварда. Стоило отдать ему должное, он недурно готовил, но сейчас у меня не было аппетита.
– Скэриэл так называет Гедеона, Оскара и Люмьера, – объяснил Эдвард, пододвинув мне бутылку холодного пива. – Троих разом.
– Ага, – кивнул Скэриэл, – три чистокровки в одной команде.
«Чистокровки». Скэриэл редко использовал это ругательство.
– Нас тоже трое, – сказал, скорее ради поддержания разговора, а не из любопытства. – У нас тоже есть название?
– Конечно, – авторитетно заверил Скэриэл, махнув вилкой. Он указал на Эдварда – Ты. – Следом на меня. – Ты. – А затем на себя. – И я. Мы втроём состоим в Союзе проклятых. Как проклятые поэты из моего сборника. Подождите…
Бросив вилку, он ринулся в гостиную к кофейному столику, мимоходом сшиб очередную стопку книг – и вернулся с потрёпанным томиком в порванной, но неумело склеенной скотчем обложке. Я видел его прежде и даже читал оттуда вслух стихи. Да и про сам этот «союз», кажется, уже слышал.
Мы с Эдвардом переглянулись. Он открыл свою бутылку пива и молча сделал большой глоток, зная, что Скэриэл может в любую минуту отобрать напиток и прикончить его в два счёта.
– Вот, слушайте. – Скэриэл поднялся на стул и громко зачитал: – «Для их творчества характерно, с одной стороны, изображать изнанку жизни, острые муки непризнанности, ощущение заката цивилизации и конца эпохи, спасение от житейских бед в самоиронии, с другой – трогательные, реалистические по сути картины окружающего мира и глубоких душевных переживаний». По-моему, это очень про нас!
– Чудесно, а теперь слезь со стула и доешь, – проговорил Эдвард, сделав ещё один глоток.
Скэриэл послушно слез и схватил вилку.
– Мы все с вами чернокровки, чернь для Октавии, не так ли?
– Не упоминай это слово. – Эдвард скривился. – Это ругательство.
– Чернокровки? – уточнил Скэриэл, невинно хлопая глазами. Конечно, он знал значение этих слов.
– И чистокровки тоже, – дополнил Эдвард.
– Хорошо, папочка. – Скэриэл потянулся за его пивом, но Эдвард ловко отодвинул бутылку. – Эй, я тоже хочу.
– Сначала доешь пасту.
– Но Джерому ты сразу дал пиво, – обиженно процедил Скэриэл.
– Он не был два дня назад при смерти. – Эдвард стойко выдержал его сердитый взгляд и, улыбнувшись, добавил уже мягче: – Поешь. Ты плохо питаешься. Я для кого весь вечер готовил?
Я никогда не мог до конца понять их отношения. Иногда они шутили и смеялись, Скэриэл мог запрыгнуть Эдварду на спину, и они вместе бегали так по всему дому, громко крича и пугая соседей, а иногда – собачились, как супруги после сорока лет брака, и могли сутками не разговаривать друг с другом. Но так или иначе, их взаимопониманию я иногда завидовал.
Скэриэл демонстративно намотал большую порцию спагетти на вилку и запихнул всё в рот, громко чавкая. Сметя всё за три подхода, он отодвинул пустую тарелку, положил голову на стол и выжидательно посмотрел на Эдварда.
– Доволен?
– Доволен, – подтвердил Эдвард, поднимаясь. Он достал из холодильника бутылку, открыл её с громким щелчком и передал Скэриэлу.
– За Союз проклятых! – произнёс Скэриэл, поднимая пиво. Мы втроём чокнулись стеклянными горлышками.
Эдвард забрал пустые тарелки и начал мыть посуду.
– Так вот, мы с вами, как эти самые поэты, тоже словно с изнанки жизни, переживаем острые муки непризнанности, ощущаем закат цивилизации и конец эпохи, – отпив немного, зачастил Скэриэл.
– А что они в этом союзе делали? – спросил я.
– Стихи писали, иногда под псевдонимами. – Скэриэл вдруг стал серьёзным. – Устраивали попойки в трактирах. Проводили ночи в публичных домах.
– Чем это отличается от повседневности в Запретных землях? Только стихов не хватает, – заметил Эдвард.
– Нет, нет, нет. – Скэриэл помотал головой. – Они просто хотели творить и быть счастливыми.
– Что же им мешало? – спросил я.
– Общество.
Я взял сборник, чтобы внимательнее изучить. Там были фамилии, о которых я впервые слышал. Немного помолчав и сделав ещё глоток, Скэриэл продолжил:
– Они бунтовали против порядка, морали и религии. Поль Верлен был первым, кто написал об этом.
– Поль Верлен был полукровкой? – уточнил Эдвард, возвращаясь за стол и закуривая.
– Он был чистокровным. У него было всё – деньги, слава, красавица жена и ребёнок.
– Так чего ему не хватало?
Скэриэл долго, пристально смотрел на него, прежде чем ответить.
– Того же, чего нам всем. Свободы.
10
– Я вам серьёзно говорю, – не унимался Оливер, понизив голос. – Он внезапно появился и так посмотрел на Бернарда, что тот даже пикнуть не успел.
Сегодня вечером мне предстоял первый сеанс с психологом. Из-за того, что я продолжал думать об этом, мне никак не удавалось сосредоточиться на словах Оливера. Он с утра был возбуждён, не мог усидеть на месте, то и дело поглядывал на меня во время занятий и, что ещё более странно, подмигивал, будто мы с ним затеяли что-то на редкость интригующее, о чём я успел забыть.
Прошла неделя с того разговора о тёмной материи со Скэриэлом, мы всё никак не могли найти время, чтобы потренироваться. То он был занят уроками, то я тонул в домашних заданиях, из-за чего вся неделя слилась для меня в нескончаемый поток переписанных страниц конспектов, перепечатанных докладов; помимо этого, по вечерам я заучивал параграфы по истории и поэмы по литературе. Учитывая, что каша в голове лишала меня должной концентрации, попытки их зубрить с треском проваливались. Мучая очередной параграф, вместо расплывчатых строк из учебника я представлял себе настоящих родителей, которые погибли во время переворота, думал о своём пугающем будущем и не менее пугающем прошлом, а когда возвращался в реальность, понимал, что потерял ещё час впустую. Как читать анализ политики Лукиана Бёрко, если он был моим отцом, ума не приложу. Вместо того чтобы отрешиться от эмоций и сосредоточиться на фактах, я всё больше вспоминал слова Люмьера о том, что это не более чем переписанная кровью история. Во мне то и дело просыпалось негодование, и я понимал, что усмирить его не в силах.
Приближалась пора зимних зачётов, и преподаватели соревновались, кто больше задаст на дом и сильнее угробит наши выходные. Я боялся только экзамена по тёмной материи. Мистер Аврель больше не мог закрывать глаза на мои неудачи. Что, если я не поступлю в Академию Святых и Великих? Понизило бы это как-то мою и без того нестабильную самооценку? Академия нужна была в первую очередь отцу, я же никогда не гнался за титулами, статусами и не стремился пустить окружающим пыль в глаза. Я не стремился и к тому, чтобы владеть тёмной материей на высоком уровне. Даже в этом мы различались со Скэриэлом. Он-то с детства увлёкся этой способностью. А я принимаю тёмную материю как должное и злюсь, когда мне твердят про её значимость.
– Мы поняли, – устало произнесла Оливия, внимательно просматривая учебник. – Пришёл герой и спас тебя. Надеюсь, ты высказал Бернарду всё, что о нём думаешь?
Я вынырнул из мыслей и взглянул на Оливера. Встреча с Бернардом, судя по всему, успела пройти мимо меня. Я был так погружён в свои проблемы, что умудрился прошляпить разборки с шантажистом. Оливер с утра горел желанием в красках рассказать об этом, но свободная минутка выдалась только в библиотеке после занятий.
– В том-то и дело! – рявкнул он на сестру.
Библиотекарша смерила нас недовольным взглядом. Оливер уткнулся в раскрытую книгу и прошипел: