Ренессанс — страница 8 из 71

Я вошёл, отодвинул штору, впуская лунный свет, и уселся на пол. Скэриэл убрал телефон в сторону, лёг на бок, подперев голову рукой, и взглянул на меня.

– Ты правда можешь ему помочь? – тихо спросил я, разглядывая Скэриэла в лунном свете. Очертания его тела тонули в темноте.

– У меня есть выбор? – хмыкнул он.

– У тебя не будет проблем с этим?

– А ты волнуешься за меня? – Кажется, он усмехнулся, и опять самодовольно.

Меня раздражало, когда Скэр отвечал вопросом на вопрос, хотя сам я частенько этим злоупотреблял.

– Вообще-то я серьёзно.

– Я тоже, – поспешно отозвался он.

Я устало вздохнул. Хотелось выкинуть весь этот день из головы – впрочем, и последние месяцы тоже.

– У меня будут проблемы, если я попадусь, – внезапно проговорил Скэриэл. – Но я хочу помочь Оливеру.

– Какие проблемы?

– В лучшем случае меня могут избить.

– А в худшем? – Теперь я не на шутку забеспокоился.

– Мы сто раз об этом говорили. Жизнь в центре и в Запретных землях различается.

Скэриэл явно не собирался вдаваться в подробности, но я не отставал:

– Я хочу узнать об этой жизни больше: какие там правила…

– Правило только одно: выживает сильнейший, – сухо оборвал меня он.

– Это я уже понял, – проворчал я. – Но я хочу узнать, как вы учитесь, как работаете, чем занимаются низшие и полукровки в свободное время, что думают о чистокровных, хотят ли лучшей жизни, что для этого делают.

Теперь в тоне Скэриэла отчетливо звучало недоверие:

– С чего вдруг такая заинтересованность?

Я опешил, начисто забыв о том, что нужна хоть одна убедительная причина для внезапных расспросов о вещах, которые мы почти никогда не обсуждали.

– Просто… – медленно ответил я, понимая, насколько глупо это звучит, – интересно.

– У тебя что-то случилось? – Я почувствовал его острый взгляд.

– Нет! Я что, просто не могу задать тебе вопросы о твоей жизни? Мы же… друзья?

Скэриэл всё вглядывался в моё лицо, отчего у меня противно засосало под ложечкой. Было неприятно скрывать от него настолько важные вещи. Казалось, я предаю всё, что нас связывает.

– Друзья…

Внезапно Скэриэл поднялся с кровати и приблизился ко мне – быстро, словно боялся, что я сбегу. Сел он совсем близко, так, что я мог дотронуться до его плеча, протянув руку. Я уже пожалел о том, что не стал включать свет.

– Просто знай, – начал он тихо; пришлось напрячься, чтобы расслышать его, – если у тебя что-то случилось, ты можешь всегда со мной поговорить. И я постараюсь помочь.

Я медленно кивнул. Скэриэл тепло сжал мою руку и улыбнулся. А я едва поборол желание просто уткнуться лбом ему в плечо.

Никогда в жизни я не чувствовал себя так погано, как сейчас. Таким потерянным. Таким беспомощным. И я точно не заслуживал такого друга, как он.

5

Сегодня я впервые надел мамин шарф в лицей. С её смерти прошло три года, а я всё ещё не мог со спокойным сердцем смотреть на её надгробие. Каждый раз, стоило приехать на кладбище, мне казалось, что всё это неправильно, несправедливо и мы не должны быть здесь. Что она не должна быть здесь… Холодный мраморный ангел, прильнувший к надгробию, – такой изящный, благородный – ни капли не сочетался с яркой маминой улыбкой на фотографии.

Шарф смотрелся нелепо, но я держался за него, словно этот кусок ткани прочно связывал меня с мамой. Я до последнего убеждал себя, что там, на небе – вне всяких сомнений, она в раю, – мама обрадуется, увидев меня замотанным в её подарок.

Странно, но о маме я так и не смог думать как о чужом человеке. Между мной, отцом, Гедеоном и Габриэллой постепенно вырастала стена – теперь, когда я знал правду о своём прошлом. Я и раньше чувствовал, как мы не сходимся характерами. Но мама всегда оставалась мамой. У неё были тёплые руки, нежный смех, отличное чувство юмора, а как она любила танцевать! Включала польку и приглашала меня присоединиться. И, чтобы подыграть ей, я просто дрыгался в такт музыке, чем очень веселил её. К нам обычно прибегала Габи, и мама, взяв её за руки, кружилась и заливалась смехом. Гедеон проходил мимо, но, бьюсь об заклад, на его лице мелькала улыбка. Раньше он чаще улыбался, не то что сейчас. Отец любил такие вечера и с удовольствием позволял маме вовлечь его в шумное веселье. Он брал маму за руку, притягивал к себе и танцевал так, словно больше не было никого на свете. Только мы и музыка. Габриэлла кричала рядом, смеялась, прыгала с дивана на кресло, вцеплялась в меня и повисала, как обезьянка, желая, чтобы я поднял её на руки. Гедеон ворчливо просил быть потише, но сам не спешил покидать гостиную. Наблюдая со стороны, он даже слегка кивал в такт музыке. Сильвия выглядывала из холла; тёплая улыбка появлялась на её строгом лице. С кухни, хихикая, приходили Кэтрин и Фанни.

Однажды Гедеон пригласил Кэтрин на танец, заметив, как она хочет присоединиться к веселью, но стесняется хозяев. Я тогда хотел поскорее ускользнуть к себе в комнату, но увидел, что Фанни пританцовывает на месте, и, вдохновлённый поступком брата, пригласил на танец её. Быстро взяв меня за руку, она пустилась в пляс. Садовник Джейкоб, Кевин и ещё несколько человек из персонала наблюдали за нами из открытого окна. И когда наше веселье преодолело все мыслимые барьеры, даже Кевин на лужайке взял кого-то под руку – краем глаза я видел их макушки во дворе, – и они тоже стали танцевать, задорно смеясь.

Больше не будет как прежде. В этом доме всё замерло и затихло со смертью мамы.

Я предложил Скэриэлу на днях повидать Кевина. Он согласился и посетовал, что сам до этого не додумался. По правде говоря, давно следовало это сделать. В день, когда Кевин покидал наш дом, я пообещал, что обязательно навещу его у Томаса, но забыл об этом, потонув в своих проблемах.

В лицее тоже не всё было гладко. Оливер пребывал в ужасном настроении, на занятиях сидел, уткнувшись в тетрадь, и, казалось, избегал любого зрительного контакта. Оливия, напротив, сияла, лучезарно улыбалась всем, словно пыталась своим оптимизмом затмить угрюмого брата.

На последнем уроке я получил записку от Леона.

«Что с Оливером?»

«Не знаю, может, проблемы в семье?» – уклончиво написал я в ответ.

Леон отреагировал молниеносно:

«Может, ему нужна помощь? Давай после уроков поговорим с ним?»

И вот что прикажете делать? Замкнутый круг. Я знал о проблеме Оливера, Оливия знала, даже Скэриэл, но Леон оставался в неведении. Вдобавок мы все догадывались, что у него самого не всё гладко в жизни, в семье, но он героически рвался помочь другому. Меня так и подмывало написать: «А тебе самому помощь не нужна?» Но я не посмел бы.

У меня не было ни малейшего представления, как выкручиваться. Что ответить Леону? Если Оливер ничего ему не сказал, значит, и не хотел. Хрупкий, робкий Леон, ну чем он помог бы Оливеру? Так же, как я, он едва ли мог что-то предпринять; уверен, Оливер и ко мне пришёл, просто потому что нуждался в участии. Он совсем не рассчитывал, что я реально смогу решить его проблемы.

Леон ждал моего ответа.

«Может, не стоит? Вдруг он не хочет ни с кем делиться? Может, он просто поссорился с сестрой», – написал я, но выглядело это неубедительно.

Спустя долгие пятнадцать минут на мой стол вернулась записка.

«Возможно, ты прав…»

Не знаю, поверил Леон в это или нет, но в любом случае у него не было выбора. Без моего энтузиазма его запал сошёл на нет.

Сегодня его левое запястье было перебинтовано. Я вспомнил ладонь Оливера и задумался над тем, самостоятельно Леон ушибся или кто-то приложил к этому руку. Может, его дядя, на которого мы со Скэриэлом частенько думали? Или Клив, который не унялся после нашей взбучки в туалете? Я раскрыл лист и написал:

«Что с твоим запястьем?»

Леон взял ручку, быстро набросал ответ и, убедившись, что преподаватель не смотрит, передал мне сложенный лист.

«На репетиции «Щелкунчика» ушибся».

После окончания занятий я по привычке направился к парковке. Как оказалось, без личного шофёра очень тяжело. Приходилось постоянно заказывать такси, ещё неизвестно, какой достанется водитель.

Сегодня меня повёз домой молодой полукровка. Учтивый – бросился открывать мне дверь; общительный – пару раз попытался завести беседу; и шумный – поняв, что я без настроения, просто болтал о своём.

– В центре мне нравится. А кому бы не нравилось? Чисто, безопасно, да и контингент порядочный. Вот только агрегаторы слишком завысили суточную плату: помимо того, что я плачу за аренду машины – конечно, крутая, я давно хотел ездить на авто премиум-класса, – так ещё оплачиваю бензин, комиссию, нет, вы только представьте, мистер чистокровный, двадцать процентов! Так плата за поездки для пассажиров снизилась! Комиссия растёт, а плата снижается. Где бы вы такое ещё увидели? – Он посмотрел на меня в зеркало заднего вида и, словно извиняясь, произнёс: – Да, простите, я тут жалуюсь вам, а вы слишком молоды, чтобы во всём этом разбираться.

– Продолжайте, мне интересно.

– О, благодарю вас, мистер чистокровный, сэр. Так о чём это я? Агрегатор даже за программное обеспечение плату берёт. Да, небольшую в месяц, но к концу года накапливается приличная сумма. Вот и приходится работать днями и ночами, чтобы хоть как-то отбить эти деньги. А если я ещё получу штраф, то всё, уйду в минус. А что в итоге? Я устаю, очень хочу спать, так ещё мне надо есть, а машину надо постоянно мыть, чтобы выглядела презентабельно. Я уже не говорю про чистку салона, даже вот эти ароматизаторы, – он указал на мультяшных персонажей на приборной панели, – стоят прилично. Они очень нравятся детям, когда я перевожу семьи чистокровных. Чувствуете, пахнет хвоей? Это вот они, родненькие, но дорогие, скажу я вам.

– Да, чувствую, – кивнул я.

Внезапно мне понравилось слушать этого болтливого водителя, я даже на минуту забыл о своих проблемах. В конце концов, не этого ли я хотел? Узнать, как живут полукровки.

– Для чистокровных, кстати, плата за поездку завышена. Для полукровок чуть пониже. Вот вы, когда скачивали приложение и регистрировались, вы отмечали в своей анкете, что вы чистокровный?