позже, использовали великое множество стихотворных форм в своих новых и шутливых сочинениях. Религиозная поэзия к X веку отказалась от античного метра, и две его разновидности – ритмический стих и прозаическая секвенция – практически слились в рифмованном стихе, который достиг своего расцвета в XII веке. Новые формы, большинство из них, были необходимы христианской поэзии, поскольку, как заметил мистер Генри Осборн Тейлор[112], христианское чувство трепещет иначе, чем любой порыв духа в классическом метре. Новый трепет, новое содрогание, безмолвный ужас и абсолютная любовь проявляются в силлабической поэзии:
Desidero te millies,
Mi Jesu; quando venies?
Me laetum quando facies,
Ut vultu tuo saties?
Quo dolore
Quo moerore
Deprimuntur miseri,
Qui abyssis
Pro commissis
Submergentur inferi.
Ricordare, Jesu pie
Quod sum causa tuae viae:
Ne me perdas illa die.
…
Lacrymosa dies illa
Qua resurget ex favilla,
Judicandus homo reus;
Huic ergo parce, Deus!
Pie Jesu, Domine,
Dona eos requie!
О, как Тебя мне не хватает,
Иисусе мой, когда же Ты придешь?
Когда меня возвеселишь
И лик мне явишь Твой?
Туда, где боль,
Туда, где скорбь,
Погрузятся несчастные,
В преисподнюю
За прегрешения
К усопшим присоединитесь.
Вспомни, Иисусе милосердный,
Что было причиной Твоего пути,
Не потеряй меня в тот день.
…
Полон слез тот день,
Когда восстанет из праха,
Чтобы быть осужденным, человек.
Так пощади его, Боже!
Милостивый Господи Иисусе,
Даруй им покой. Аминь!
Попытайтесь прочувствовать эмоции этих стихов и затем обратиться к любому произведению классической поэзии, отрывку из Гомера или Вергилия, элегическому двустишию или строфе из Сапфо, Пиндара или Катулла, и станут понятны разница и невозможность передачи эмоции средневекового песнопения классическим метром.
Прежде всего мы должны отказаться от одного, казалось бы, простого критерия классификации, а именно от различия между духовным и мирским. Когда-то интеллектуальная жизнь Средневековья четко разделялась на церковную (латинскую) и светскую (на народных языках) – две изолированные друг от друга категории, одна из которых была полностью религиозной, а другая светской, как в жизни, так и в словесном выражении. Дальнейшее изучение реального положения дел во многом разрушило это разделение. С относительно ранних времен существовала религиозная литература на народных языках, о чем свидетельствуют англосаксонские проповеди, «Гелианд», старофранцузские поэмы о святых и другие назидательные произведения. Для нас важнее существование огромного корпуса светской литературы на латинском языке. К мирянам, знавшим латынь, относились не только итальянские нотарии и врачи, но также и множество образованных людей, которые не связывали себя с церковью, несмотря на то, что принять рясу и постриг не составляло труда, и это обеспечивало ряд привилегий даже без посвящения в духовный сан. Студенты университетов по определению становились клириками – и оставались таковыми во все времена. Даже те, кто избрал для себя монашеский или священнический путь, не теряли связи с миром. Настоящий «поэт плоти», Примас, был каноником Орлеана, а во многих монастырях подражали строкам Овидия. Существует огромное количество пародий, достаточно религиозных по форме, но очень светских по духу, положение которых в этой системе координат определить трудно. Сегодня мы знаем, что значительная часть эпических поэм на народных языках была тесно связана с паломническими путями и святынями, и эти поэмы нередко основывались на сведениях, предоставленных отдельными церквями и монастырями, поэтому их нельзя полностью назвать ни религиозными, ни светскими.
«Сборники, содержащие религиозные песни, – говорит Древес, – включают в себя разнородные по своему характеру тексты: литургические и внелитургические, духовные и мирские, дидактические и недидактические, а то и вовсе возмутительные»[113]. Самый известный сборник стихотворений вагантов «Кармина Бурана» (Carmina Burana) содержит не только достаточно «земные» произведения, но и множество религиозных, которые были переписаны монастырскими писцами Бенедиктбойерна. Другой большой сборник средневековых стихов демонстрирует похожую неоднородность: роскошная рукопись из библиотеки Лауренциана, названная «Антифонарием Пьеро де Медичи», была переписана с музыкальной нотацией и иллюстрирована где-то во Франции около 1300 года. Первая половина тома – собственно сам антифонарий. Вторая половина содержит несколько сотен стихов по большей части конца XII – начала XIII века: гимны и поминовения святых, чередующиеся с хвалебными речами и разнообразными стихотворениями, зачастую совершенно светскими или даже резко критическими по отношению к Риму и церковному устройству. Они были объединены не по религиозному принципу, а по музыкальному. Так, группу гимнов и церковных песен на Рождество непосредственно предваряет поэма об осаде Ла-Рошели в 1224 году, которая завершается восхвалением хорошего французского вина, в отличие от пива и воды Англии:
Terra Bachi Francia,
Moysis est Anglia.
Франция – земля Вакха,
Англия – Моисея.
Другая поэма призывает молодых отдать свой долг Венере. Где нам следует разместить это произведение, составитель которого различал квартет и соло, но не отличал духовное от мирского? Как классифицировать следующее сочинение одного из таких авторов?
Frater, en Jordanus,
Vester veteranus,
Quondam publicanus,
Modo doctor sanus,
Monet, cum sit vanus
Splendor hic mundanus,
Ne sit parca manus.
Вот, брат, Иордан,
Из старших среди вас,
Некогда отступник,
А теперь мудрый учитель,
Наставляет: пусть и ничтожно
Богатство этого мира,
Но пусть не оскудеет ваша рука.
В качестве другого примера обратимся к стихам поэта Бодри, аббата Бургейльского с 1089 по 1107 год и впоследствии епископа Доля до 1130 года. В созданной тогда же Ватиканской рукописи[114] сохранилось 255 его стихотворений, в целом неплохих, написанных, как и подобает ученику Флери, в основном античным элегическим дистихом и затрагивающих самые разные темы. Сначала идет гимн, затем стихотворное посвящение, далее – поэма о Боговоплощении и Страстях, затем «Малая книга моя»[115], которая восхваляет переписчика и миниатюриста, а параллельно с этим идут стихи о стилосе и восковых табличках автора; ответы на приглашения и обмен стихами с другими поэтами; длинное стихотворное послание Париса к Елене и еще более длинный ее ответ; Овидий – Флору, а Флор – Овидию; стихи о смерти Цицерона; множество панегириков и обитуариев как для мирян, так и для священнослужителей; посвящения благородным дамам, жившим как в стенах монастыря, так и вне их, самое длинное из них – адресованное Аделе, графине Блуа, описывающее ее покои и их украшения, среди которых, как предполагается, был гобелен из Байе. Часть сочинений – классические, но большая часть касается современных им персоналий и мест. Некоторые серьезные, другие тривиальные, в иную эпоху их назвали бы «альбомными стихами» (vers de société) – и действительно, автор считает необходимым пояснить, почему он пишет так много о любви и так много заимствует у древних. Религиозная составляющая не выходит на передний план, но и не спрятана слишком глубоко. Опять же, классифицировать это невозможно.
Еще одна причина замешательства состоит в том, что значительная часть поэзии этого периода анонимна, имена некоторых поэтов скрыты под псевдонимами и многие проблемы авторства лишь предстоит решить. Часто по анонимному материалу мы имеем только датировку рукописи и общие особенности стиля. Стиль бывает обманчив. Порой специалисты могут определить почерк XII века, но их экспертиза не безошибочна. Произведения этой эпохи менее изучены и менее проработаны, чем сочинения XIII века, и их не так просто отличить от произведений предшествующей эпохи, в которых тоже прослеживается любовь к аллегории и антитезе, а также стремление приблизиться к недосягаемому уровню классиков. Действительно, исследователю нужно уметь отделять античное от средневекового, когда писец путает Овидия и Авсония с Хильдебертом, а Хильдеберта ставит в один ряд с древними. Поэтическая форма также служит ориентиром, поскольку в XII веке развивается множество ее новых видов, как, например, двухсложная рифма, которая становится крайне популярной. Анализ рукописей зачастую более надежен: достаточно рукописи XI века, чтобы исключить поэму из списка сочинений святого Бонавентуры, а значит, и из свидетельств, с помощью которых можно реконструировать его внутренний мир. Ложные приписывания тоже вызывают трудности, поскольку многие стихотворения не сохранили имен своих создателей и авторство закреплялось средневековым писцом или современным издателем за такими хорошо известными фигурами, как Хильдеберт или святой Бернард. Критика Орео лишила святого Бернарда и Вальтера Мапа их ложных заслуг; исследования других ученых вернули нам утраченные имена Примаса и Архипииты.
Если обратиться непосредственно к античной составляющей поэзии XII века, мы найдем большое количество прямых подражаний римским образцам в эпоху, когда поэты-классики широко читались. Годфрид Винчестерский (ум. 1095) писал эпиграммы в стиле Марциала. Родульф Тортарий немного позже составил книгу «достопамятных деяний и изречений» на манер Валерия Максима. Метелл из Тегернзее, как мы видели, подражал Горацию. Вергилия, образца для сочинителей эпических поэм, часто копировали малые поэты, например анонимный пизанский хронист Майоркской экспедиции 1114 года: