мессу[137].
Труды болонских глоссаторов составляют значительную и весьма важную часть интеллектуальной жизни XII века, одновременно занимая почетное место в общей истории европейской мысли. Они не только подготовили почву для будущих поколений, очистив и истолковав текст в свете овладения всем «Сводом», но и первыми обратились к диалектическому методу, что в условиях работы над строго ограниченным по объему материалом неудивительно для эпохи торжества логики. Если глоссаторам не хватало исторического и филологического инструментария современных ученых, их вины в этом нет. Они сделали что могли в условиях своего времени. И поскольку схоластика всегда была важным элементом права, эпохе схоластики было чем заняться на этом поприще и что передать другим векам. Даже в худшем своем проявлении их метод сводился к комментарию, а не к иносказанию. Опасность такого подхода заключалась в его чрезмерной утонченности и изощренности, эту паутину учености лорд Бэкон описывал как «заслуживающую восхищения за изящность и мастерство, но не за содержательность или полезность». Эта опасность гораздо меньше в таком конкретном предмете, как право, нежели в метафизике, – в любой дисциплине на ранних этапах она меньше, чем на поздних; и в XII веке ее было ощутимо меньше, чем во времена постглоссаторов[138]. С другой стороны, даже если в те времена более поздние добавления и адаптация норм под текущие реалии еще не столь явно коснулись римского права, здравый смысл и понимание предмета присутствовали даже на ранних этапах – уже при Ирнерии римское право было связано не только с жизнью, но и с логикой. Современные юристы более всего восхищаются юридической техникой и ловкостью ума глоссаторов. Г. Рэшдолл изложил это так:
Во многих отношениях труды Болонской школы являются наиболее выдающимся достижением интеллектуальной жизни средневековой Европы. Безусловно, средневековая мысль обладала некой естественной склонностью к изучению и разработке существующего корпуса права. Ограниченность знаний о прошлом и материальном мире никоим образом не препятствовала овладению этой наукой, которая касалась только деловой и повседневной жизни. Юстиниан стал таким же авторитетом для юриста, как каноническая и святоотеческая литература – для теолога, как Аристотель – для философа, хотя в отличие от остальных у него был доступ к тексту на языке оригинала. Ему требовалось лишь понять, истолковать, развить и применить. Те самые тенденции, которые повели людей с их неограниченным природным стремлением по ложному следу в теологии, философии и, особенно, в естественных науках, указали верное направление в сторону толкования положений, покоящихся на авторитете законодателя. Почти суеверное благоговение перед «писаным словом» (littera scripta), склонность возводить в абсолют одни нормы и столь же ярая готовность любой ценой согласовывать их с другими, внешне противоречивыми нормами, страсть к классификации, определению и четкому разграничению, острота ума – все это, вкупе с рассудительностью и пониманием реального положения дел, являет лишь некоторые признаки всей глубины правового мышления. Более того, методы, имевшие столь сомнительную полезность в других областях знания, сформировали превосходный курс юридического образования. Практика непрекращающихся диспутов выработала навык приведения аргументов и контраргументов, готовность применять полученные знания, что было не столь важно для изучающих историю или естественные науки, но обязательно для адвоката и даже судьи. Хотя это воспитывало безразличие к истине, губительное для прогресса в теологии или философии, это же формировало у адвокатов столь важное умение выстраивать хорошую линию защиты в плохом деле и безупречную – в хорошем.
Оценивая место гражданского права в истории средневековой культуры, мы должны тщательно отделять его развитие как науки от занятия им как профессией. В самый блистательный период формирования права как науки почти все профессора были сосредоточены в Болонье. Этот период охватывает полтора столетия после возрождения права Ирнерием. Наиболее ощутимый прогресс был достигнут именно силами глоссаторов: Ирнерия, знаменитых Четырех докторов, Рогерия, Плацентина, Аццо и Уголино. Возможно, труды этих мужей – единственные плоды средневекового учения, к которым современный преподаватель любой науки может обратиться не только ради исторического интереса или в попытке найти наводящие на размышление ценные мысли, но и чтобы разрешить свои сомнения, сложности и проблемы, которые тяготят современного ученого[139].
Стоит иметь в виду, что возрождение римского права происходило не в вакууме, но было тесно связано с более широким контекстом эпохи. Это было время экономического пробуждения Средиземноморья – в особенности Северной Италии, когда оживление торговли требовало более гибкого, более «городского» законодательства, в отличие от архаичных и по своей природе сельских обычаев лангобардов. Города стали ориентироваться на римское право. Это была эпоха политической консолидации, создававшей потребность в некоем «общем праве», которое имело бы более широкое применение, чем просто местные обычаи, юридическая сила которых основывалась на менее четких принципах. Это было также время политических движений и прений, когда все стороны пытались найти опору в новой юриспруденции. Отчасти это может быть обусловлено общим укреплением римской традиции, интересом к римской литературе и образу мыслей. Фридрих Барбаросса, этот «Гильдебранд» среди императоров[140], не преминул обратиться к «нашему римскому праву», называя Константина, Валентиниана и Юстиниана своими предшественниками и призывая, как утверждается, Саладина отдать земли, завоеванные Крассом и Антонием. Считается, что в 1158 году при содействии Четверых докторов он выдвинул свои королевские права на ломбардские города и приказал включить Ронкальские постановления в юстиниановский «Свод» на основании своего императорского достоинства. Римское право встало на защиту неограниченной власти, и мы не должны удивляться, обнаруживая глоссаторов преимущественно на стороне императора, хотя и существует легенда о том, что Булгар осмелился противостоять Мартину в вопросе пределов императорской власти в присутствии самого Барбароссы. Мы также знаем, что в одной из глосс Ирнерий придерживается аналогичного мнения об ограничениях права императора в отношении собственности подданных. В свою очередь, римский сенат под руководством Арнольда Брешианского заявил, что Константин и Юстиниан силой правили римским народом. Посланцы же Рима, если мы можем доверять свидетельствам присутствовавшего при этом Оттона Фрейзингенского, призвали императора обеспечить сохранность «добрых традиций и древних законов», которые были обещаны Риму согласно документам его предшественников-императоров; в ответ Фридрих указал на то, что он является «законным собственником» (legitimus possessor). Отныне и впредь кто угодно мог играть с римским правом.
В эту игру можно было играть не только в Болонье. Если Болонья и оставалась родиной школы глоссаторов, то появившиеся в последующий период университеты в значительной степени были школами права, и по мере того, как юристы, получившие университетское образование, достигали высокого положения и авторитета, они использовали свое влияние с целью уменьшить роль местных обычаев и норм в пользу универсального и основополагающего римского права. Впоследствии, с XII по XVI век, Италия стала центром распространения римского права по всей Европе. И хотя его рецепция в Германии и Шотландии откладывалась до XVI века, в других странах, таких как Франция и Испания, оно прижилось гораздо раньше. Повсюду этот результат достигался главным образом благодаря тому, что право изучалось студентами с Севера сперва в Италии, знание переносилось в заальпийские школы, а потом закреплялось усилиями юристов и судей. Именно из университетов римское право проникло в повседневную жизнь, и юридическое мышление впиталось в сознание европейцев.
Римское право обычно распространялась между университетами благодаря странствующим профессорам, которые разжигали факел познания, обустроившись на новом месте. На юге Франции римское право сохранилось благодаря преобладанию там римского населения и было закреплено «Бревиарием Алариха», обнародованным в Гаскони в 506 году. В рассматриваемый нами период на Юге были созданы такие произведения, как «Извлечения Петра» (Exceptiones Petri) – руководство конца XI века, основанное на выдержках из «Свода», которое предназначалось, по-видимому, судье Одило из Валанса на Роне; «Брахилог» (Brachylogus), написанный в то же время или, возможно, несколько позже; и, конечно же, провансальское краткое изложение «Кодекса Юстиниана» под названием «Кодекс» (Lo Codi), которое было составлено для судей в окрестностях Арля приблизительно в 1149 году. Первая юридическая школа на юге Франции, в Монпелье, ведет свое происхождение от болонского глоссатора по имени Плацентин, который обосновался там вскоре после 1160 года. Будучи уроженцем Пьяченцы, о чем свидетельствует его имя, Плацентин преподавал там, а затем в Мантуе и Болонье. После своего первого пребывания в Монпелье он снова вернулся на два года в Болонью, «вызывая зависть других учителей тем, что переманивал их учеников и раскрывал тайны права», если верить его собственному утверждению. Умер он в Монпелье в 1192 году. Несмотря на скитания, он был плодотворным автором и оставил потомкам «Суммы» (Summae) к «Кодексу» и «Институциям», а также «Малые суммы» (Summulae), глоссы и другие произведения. Римское право прочно закрепилось на Юге, в краю письменного права (pays de droit écrit), а к XIII веку оно стало проникать на Север, в край обычного права (pays de droit coutumier). Центрами распространения римского права на Севере стали новый университет в Орлеане, главный центр юриспруденции Севера, а также королевский двор, где около 1202 года мы встречаем юристов, или, как их чаще называли, легистов, которые выносили решения касательно королевских прав, ссылаясь на «письменное право» (