Об источниках канонического права, начиная с Грациана, классической работой является J.F. von Schulte “Geschichte der Quellen und Literatur des canonischen Rechts von Gratian bis auf die Gegenwart” (Штутгарт, 1875–1880), дополненная в том, что касается конца XII века, E. Seckel в “Neues Archiv”, том XXV, с. 521–537 (1900) и H. Singer в венских “Sitzungsberichte”, phil.-hist. Klasse, том CLXXI (1912). О трех предшествующих веках комплексную разработку и множество дополнительных статей представил P. Fournier. О связи канонического права с теологией см.: J. de Ghellinck “Le mouvement théologique du Xlle siècle” (Париж, 1914). Классическое издание «Свода канонического права» принадлежит E. Friedberg (Лейпциг, 1879–1881), который также изучал “Quinque Compilationes” (Лейпциг, 1882).
Отношение общего права к римскому и каноническому рассматривается в работе F. Pollock и F. W. Maitland “History of English Law” (второе издание, Кембридж, 1898), том I, книга I, главы 1, 5, 6. См. также: F. W. Maitland “Roman Canon Law in the Church of England” (Лондон, 1898) и его наводящие на размышления лекции об английском праве и Возрождении (Кембридж, 1901). См. также W. S. Holdsworth “History of English Law” (Лондон, 1922–1926, девять томов). Существуют классические истории права для большинства континентальных стран: для Германии см. R. Schröder; для Франции – P. Viollet; для Италии – F. Schupfer, C. Calisse, E. Besta и т. д. См. также введение “General Survey” в “Continental Legal History Series”, изданной J. H. Wigmore (Бостон, 1912). “Select Cases concerning the Law Merchant”, изданные и переведенные C. Gross для “Selden Society” (Лондон, 1908), которые начинаются только с 1270 года.
Глава VIII. Историописание
(пер. Ивана Мажаева)
Одно из ярчайших проявлений интеллектуального возрождения XII века выразилось в историописании, которое с разных точек зрения переживало в это время необычайный подъем: старые формы приобретали все бо́льшую широту и полноту, развивались новые формы, а объем исторического материала значительно увеличивался, более полно отражая растущую активность людей того времени. Любопытно, что классическое влияние, столь заметное на других этапах развития литературы XII века, почти не проявилось в истории; это время было не столько периодом возрождения классических моделей, сколько новой жизнью, которая искала спонтанного выражения в более богатом и разнообразном историописании – как на латинском, так и, позднее, на народных языках.
Из двух главных римских историков Тацит был практически неизвестен Средневековью. Его «Анналы» или, скорее, те отрывки, которые благодаря единственной копии пережили смутные времена, были теперь так тщательно где-то запрятаны, что какое-то время полагали, будто их подделал Поджо Браччолини в XV веке. Первые четыре с половиной книги «Истории» сохранились благодаря копии, сделанной в Монтекассино в XI веке[147]. Из его менее значимых сочинений только «Германия» один раз упоминается в манускрипте IX века из аббатства Фульда. Затем рукопись исчезает, пока ее вновь не откроют монахи аббатства в 1455 году, а Енох Асколийский не привезет экземпляр в Италию, где, как принято считать, с нее сделают все современные копии «Германии» и «Диалога об ораторах». Только с возникновением современной политики в XVI веке труды Тацита начинают оказывать заметное влияние на историописание и политическое мышление – в феодальную эпоху Тацит оставался совершенно непонятым.
Рукописей Ливия сохранилось больше, но свидетельств их реального использования почти так же мало. В XI веке с ними, по-видимому, работал Ламберт Герсфельдский, но даже сам Иоанн Солсберийский в XII веке, лучший ученый-классик того времени, знал о Ливии только из вторых рук. «Потерянные декады», печалившие гуманистов, уже были утеряны к этому моменту и до сих пор остаются таковыми, несмотря на все усилия Мартино-Фаско и ежедневной прессы[148]. Имя Ливия регулярно встречалось в средневековых списках античных авторов, но оставалось лишь именем даже тогда, когда Данте писал, что Ливий «безошибочен» (Livio che non erra). Что-то от ощущения римского прошлого, заимствованное у Ливия, все-таки появляется в трактате Данте «Монархия», но впервые увлеченность Ливием заметна у Риенцо и Поджо. Между «безошибочным» Ливием Данте и «Рассуждениями о первой декаде Тита Ливия» Макиавелли лежат два столетия гуманизма.
XII веку также были известны Цезарь, Саллюстий и Светоний, но их влияние оставалось незначительным. Рукописи Цезаря встречались редко и были знакомы совсем немногим историкам. Саллюстия, «образчика стиля для историков IX и X веков», можно обнаружить у Адама Бременского и позднее у Рахвина, но все же, если не считать тех отрывков из «Катилины» и «Югуртинской войны», которые включены в «Деяния графов Анжу», в XII веке едва ли ориентировались на этого автора. Переписывали в XII веке и Светония, которого особенно любил цитировать Иоанн Солсберийский, но, начиная с «Жизни Карла Великого» Эйнхарда, никто так и не сумел превзойти этого несравненного подражателя, хотя средневековые биографы редко следовали классическим образцам. По-настоящему восхищали позднеримский и средневековый мир пересказчики: популярность Флора, Юстина и Евтропия была не меньшей, чем у авторов сборников и компиляций в других областях знаний, таких как Солин. Иными словами, Средневековье мало заботилось о форме римских сочинений и не имело того взгляда на мир, который был присущ древней исторической литературе; и когда, как в XII веке, происходило некоторое возрождение чувства формы, люди предпочитали заимствовать лишь отдельные фразы из творчества римских поэтов. Так, Сугерий в своих прозаических биографиях французских королей подражает Лукану, а не Светонию. Более того, классическая историография находилась под сильным влиянием классической риторики, особенно ораторского искусства, а значит, сама ее основа исчезла из средневековой жизни. И если средневековые историки по-прежнему оправдывали себя на древний лад как наставники в морали, то их цель состояла уже не в том, чтобы превозносить патриотизм и гражданскую мораль, как в блестящем предисловии Ливия, а в том, чтобы указать путь к другому, лучшему миру. «Мы написали все – как хорошее, так и плохое, – говорит англосаксонский хронист в заключение своего очерка о Вильгельме Завоевателе, – чтобы добродетельные люди могли следовать за добром, избегать зла и идти путем, ведущим в Царство Небесное»[149].
Соответственно, начала средневековой историографии следует искать в общем взгляде на мир и его частных выражениях христианского, а не языческого Рима. Философия истории христианской Европы, вплоть до Нового времени, основывалась на Августине, а хронологическая система – на Евсевии Кесарийском, и оба пересекались в средневековой хронике или всеобщей истории. Последняя в полном смысле этого слова была невозможна до победы христианства, поскольку, хотя мировое господство Рима могло внешне предполагать такую историю, для подлинного понимания универсальной истории необходимо было чувство фундаментального единства человечества. Будучи наследниками как классической, так и иудейской традиции, раннехристианские историки столкнулись с задачей объединения и согласования двух историй, развивавшихся абсолютно независимо друг от друга. Попытка свести к общему знаменателю материалы, найденные в трудах римских историков и в Ветхом Завете, относилась в первую очередь к хронологии, которую Евсевий Кесарийский в своих «Канонах» определил для последующих христианских эпох. Его система сформировала и соединила две параллельные хронологии, синхронизируя некоторые выдающиеся фигуры и события, такие как, например, Авраам и Нин, Моисей и Кекропс, Самсон и Троянская война. И та хроника (или краткое изложение истории), которую он таким образом довел до 325 года н. э., в переводе святого Иеронима легла в основу всеобщей истории Средних веков. Святой Августин добавил к ней теорию о шести эпохах мира, соответствующих шести дням Творения, потому что в глазах Творца тысяча лет – «как один день», а седьмой – вечная суббота. В этой системе, которая в дальнейшем была развита и популяризирована Исидором, первая эпоха длилась от Адама до Ноя, вторая – от Ноя до Авраама и т. д., а шестая – от рождения Христа до конца света, события, которого Средневековье, как и ранние христиане, ожидало в скором времени. На страницах Орозия, написавшего «Историю против язычников» в семи книгах в 417 году, эта шестая эпоха совпала с Римской империей, последней из четырех великих монархий в видении пророка Даниила, так что существование Рима было гарантировано до конца всего земного. Дополнением к этому стало августиновское разделение земного города Рима, который когда-нибудь да исчезнет, и вечного града всех верующих, нерукотворного, невидимого, на Небесах, устроитель и создатель которого – Бог. Отныне христианский мир имел свою философию истории, отвернувшуюся от мира нынешнего и обращенную к миру грядущему, и этот дуализм мышления доминировал в Средние века.
Из всего этого богатого материала – римского, христианского и римского, но в христианской обработке – в Средние века составляли всемирные истории, с их хронологией, делением на периоды и с их философией истории. Начиная обычно с Сотворения мира, составители копировали Евсевия, Иеронима и их продолжателей, пока не доходили до своего времени, где начинали рассказывать о современных им событиях, представляющих для нас особый интерес. С течением времени некоторые из наиболее экономных и милосердных писателей стали начинать повествование с наступления христианской эры, заменив летоисчисление, начинавшееся с римской эры. Такой способ стал медленно, но верно распространяться после того, как впервые был использован в VI веке. Константинополь, однако, продолжил считать от начала мира, приходящегося на 5509 год до н. э., а не на шесть часов вечера 22 октября 4004 года до н. э., как много позже высчитал почтенный архиепископ Аш