Сочинение Гвиберта интересует нас прежде всего как выражение духа исторической критики. Этот дух никогда не покидал Средневековье, как это часто полагают, поскольку текстологические и хронологические вопросы неизбежно возникали и историкам приходилось так или иначе сталкиваться с проблемой противоречивых утверждений. В таких вопросах XII век демонстрирует некоторый прогресс, что хорошо заметно на примере такого автора, как Оттон Фрейзингенский. В начале века Мариан Скот и другие критиковали современную им хронологию. В 1198 году Иннокентий III установил четкие критерии проверки спорных папских документов. А Гвиберт с изрядной долей здравого смысла оценивал то, что можно назвать археологическими материалами, и это свидетельствует о критическом отношении, предвещающем анализ Петраркой австрийских привилегий[157] и атаку Лоренцо Валлы на «Константинов дар».
Анналы XII века ничем существенным не отличались от того, что писали ранее. Засуха и наводнение, чума, мор и голод, затмения и кометы, смерть и введение в должность аббатов и епископов все еще составляли бо́льшую часть их содержания. По мере роста числа путешествий и, соответственно, новостей из внешнего мира анналы становились все более содержательными и разнообразными. Так, например, некоторые подобные сочинения, изданные в Англии в Rolls Series как «Монастырские анналы» (Annales monastici)[158], уже предвещают их первостепенное положение в XIII веке в качестве основного источника обо всех событиях на острове. А записи, сделанные в Сент-Олбанском аббатстве, позволили Матвею Парижскому в XIII веке создать свою «Великую хронику». Растущий интерес к анналам в некоторых городах, особенно в Италии, способствовал тому, что они становились отражением все более интенсивной жизни торговых и промышленных республик, и такие записи зачастую перерастали в городские хроники последующих эпох. В этом отношении Юг все еще занимает лидирующие позиции в XII веке. «Хроники немецких городов» (Chroniken der deutschen Städte) и аналогичные записи в Англии и Нидерландах относятся уже к позднему Средневековью. В целом, с течением XII века история становилась все менее локальной, отчасти из-за установления новых связей, отчасти из-за возрастающего значения судов и централизованных монархий. Хорошим примером может служить аббатство Сен-Дени с древней усыпальницей французских королей, которое к XIII веку стало своего рода официальным центром французского историописания, будь то королевские биографии или национальные анналы.
Всеобщая хроника – яркая особенность историописания XII века. Во Франции предшествующего периода она полностью исчезла из местных записей, а в Германии, сохранив свой общий характер на страницах Мариана Скота и Сигеберта из Жамблу, стала довольно скудной и сухой. Затем усилиями Роберта де Ториньи и Ордерика Виталия во Франции и Ромуальда Салернского в Италии хронику ожидало возрождение, в то время как трудами Оттона Фрейзингенского немецкая историография Средних веков достигла своей высшей точки.
Живучесть древней всеобщей истории прослеживается в одном из лучших сочинений XII века, написанном Робертом де Ториньи, аббатом Мон-Сен-Мишеля, которое он называет «Дополнением к Сигеберту» (Appendix to Sigebert), «предпочитая его современным хронистам». Начатая в Ле-Беке, где Роберт стал монахом, эта хроника была продолжена в Мон-Сен-Мишеле с момента его появления здесь в качестве аббата в 1154 году и до смерти в 1186-м. Немногие места так подходят для монашеского уединения и религиозной медитации, как эта отдаленная скала, отрезанная от материка приливом и зыбучими песками, взирающая мимо грозовых бретонских мысов на бескрайний океан, где солнце земной жизни клонится к своему закату. Можно было бы предположить, что ни в каком другом месте хроника не могла бы быть более локальной и более обращенной к невидимому миру, подальше от ничтожных людских дел. На самом же деле преданность аббата Роберта делам монастыря, его церкви, библиотеке, мощам и реликвариям его святых волей-неволей вывела его во внешний мир, туда, где находились владения аббатства, – в Нормандию, Англию, Мэн, Бретань и на Нормандские острова, ко дворам королей и прелатов. Короли, как и паломники из-за моря, тоже в свое время посещали Гору, и все они приносили зерно к исторической мельнице аббата. Таким образом, его хроника год за годом фиксировала события далеких Испании, Сицилии, Сирии, Англо-нормандского королевства. Там же можно обнаружить отголоски далекой интеллектуальной жизни, как, например, новый перевод Аристотеля, сделанный Яковом Венецианским в 1128 году, прибытие спустя двадцать лет после этого в Англию магистра Вакария, а вместе с ним и римского права, переводы с греческого судьи Бургундио Пизанского. И почти ничего – из мира горнего. Человек трезвомыслящий, без особого воображения, Роберт хорошо разбирался в хронологии, особенно в преемственности епископов и аббатов, в строительстве и освящении церквей. Все это он излагал кратко и трезво, на манер анналиста, окруженного знамениями природы и походами правителей. Роберт, однако, проводит четкое различие между своей хроникой и краткими анналами, которые продолжали создаваться на Горе. Под 1165 годом анналы сообщают только о вступлении в должность архиепископа Руанского Ротру, в то время как хроника повествует также о путешествии Генриха II и королевы, его беседе с Людовиком VII и переговорах с Фридрихом Барбароссой, о рождении Филиппа Августа и будущей королевы Сицилии, о путешествии папы Александра III на Сицилию, о смене епископов в Байе и Шартре и аббатов в Сен-Вандриле и Мармутье, о смерти короля Шотландии, ударе молнии на Горе и – самое длинное изо всех описаний событий – о реликварии из золота и серебра, который аббат сделал для костей святого Лаврентия, привезенных из Италии его предшественником более века назад. Преемственность с Сигебертом проявляется в обозначении этого года как тринадцатого года правления Фридриха Римского, двадцать восьмого года Людовика Французского и одиннадцатого года Генриха Английского.
Точно так же на первый взгляд кажется локальной «Церковная история» другого нормандского монаха XII века – Ордерика Виталия из аббатства Сен-Эвруль. Ордерик так и не стал аббатом, но всю свою жизнь провел в монастыре, редко выбираясь во внешний мир. Многое из написанного им, конечно, касается монастыря и его окрестностей, особенно войны соседних баронов. Но автор использовал и другие, собранные за долгую жизнь устные и письменные источники. Так что он мог с достаточно широким размахом описывать события от начала христианской эры, в том числе происходившие на Сицилии, Востоке, в Нормандии и его родной Англии. Он создавал главный исторический труд этого столетия во Франции, работая год за годом, за исключением тех случаев, когда зимние холода заставляли отложить перо. Не имея возможности лично изучать «события в Александрии, Греции и Риме», описывая первые века христианства, он опирается на более ранних христианских хронистов. Для более поздних времен использует труды современных ему нормандских и английских историков, а также жития святых. Ему были доступны документы, хранившиеся в архивах монастыря, и сборники современных латинских стихов, которые он же и пополнил. Ордерик имел общее представление о Мариане и Сигеберте, но не более того. В своей работе он следовал собственному, довольно дискурсивному плану, – намеченному от рождения Христа до 1141 года. Пять печатных томов его труда – это не только кладезь сведений о жизни эпохи. Они демонстрируют уверенный подход и глубокое понимание человеческой природы, которые далеко не всегда ассоциируются с монастырской жизнью. «Лучший французский историк века» тем не менее до самого конца оставался монахом и вспоминал свою церковную карьеру с живой надеждой на вечное вознаграждение, обещанное ему в юности.
Оттон Фрейзингенский (ум. в 1159) – замечательный пример епископа-историка, у которого всеобщая история приобретает философский оттенок. Он успел побывать и историком, и философом, и монахом, и епископом. Связи с императорской четой Фридриха Барбароссы, его племянника, сделали Оттона участником главных событий его времени и довели до Рима и Иерусалима в составе экспедиций, которые он описывает с точностью очевидца. Кроме того, в молодости он отучился в Париже и первым привез в Германию «новую логику» Аристотеля, оказавшую глубокое влияние на его собственное мышление. В своих исторических сочинениях он проявляет живой интерес к схоластическим конфликтам эпохи, логике силлогизма и дискуссии о субстанции и атрибутах. Он был знатоком латинской словесности и испытал настолько глубокое влияние труда «О граде Божьем» Августина, что собственную «Хронику» назвал трактатом о двух градах – земном и небесном. Вся восьмая, она же заключительная, книга посвящена пришествию Антихриста и установлению Небесного Иерусалима, слава которого смутно прослеживается в апокалиптическом описании жемчужных врат и золотых улиц. «Помещенное как бы в конце времен», его нетерпеливое сердце ожидает приближающегося конца, но и вся ранняя часть его истории – это одна большая трагедия перемен и упадка, каждая книга которой «завершается страданиями». Вспоминается фраза Джорджа Сантаяны об огромном разочаровании церкви в этом мире и минутных иллюзиях относительно мира грядущего! Однако, когда Оттон доходит до фактического разделения своего сумбурного повествования по книгам и периодам, вырисовывается вполне рациональная историческая перспектива. Доримская эпоха (или первые четыре периода истории у Августина) описана в первой книге. Вторая охватывает период от основания Рима до рождения Христа. Заключительные моменты последующих трех книг – Константин, Одоакр, Верденский договор – напоминают о датах, набранных крупным шрифтом в современном учебнике. Шестая книга заканчивается смертью Гильдебранда в 1085 году, а седьмая, самая подробная, охватывает период от Первого крестового похода до 1146 года. Такая перспектива – явно римская, потому что Оттон находит единство христианских веков в Римской империи, железной эпохе четвертого царства по Орозию. Перенесенная из Рима к грекам, затем, последовательно, к франкам, лангобардам и германцам, империя движется на Запад своим курсом точно так же, как учение Востока перешло к грекам, римлянам и, наконец, к галлам и испанцам, современникам автора. Как и его племянник-император, От