Carmen de motibus Siculis), адресованная Петром Эболийским Генриху VI, рассказывали скорее о правителях, чем о дворе. Последнее сочинение, иллюстрированное сценами придворной жизни в Палермо, даже больше сицилийское, чем германское. В нормандских королевствах, напротив, бюрократия настолько прочно укоренилась к XII веку, что мы можем рассмотреть королевский двор с точки зрения управления: с его архивами, финансами и профессиональными секретарями, для которых ведение судебных записей было самым что ни на есть естественным занятием. Даже появляется литература об управлении, как мы видели в «Трактате о законах и обычаях Английского королевства» (Tractatus de legibus et consuetudinibus regni Angliae), приписываемом юстициару Глэнвиллу, и в «Диалоге о Палате шахматной доски» Ричарда Фиц Нила, в которых детально расписывается деятельность английского казначейства. Мы не удивляемся, узнав, что автор «Диалога» написал хорошо документированную историю в трех разделах: первый посвящен английской церкви, второй – великим деяниям Генриха II, третий рассматривает многие вопросы, как общегосударственные, так и имеющие отношение к королевскому двору. Драгоценная «Трехколонная книга» (Liber Tricolumnis) уже давно утеряна, но многое из ее содержания, должно быть, перешло в придворные истории того времени. Сохранились две такие истории, написанные королевскими секретарями, – анонимные «Деяния короля Генриха II», долгое время присваиваемые Бенедикту из Питерборо, и их продолжение до 1201 года за авторством Роджера из Ховедена. Обе демонстрируют детальную осведомленность о передвижениях короля и делах королевской семьи, описывают посольства и сложные придворные церемонии, такие как коронация Ричарда I, перечисляют длинные списки баронов и замков, содержат полные тексты многих официальных документов – все в полном объеме и с особым вниманием к деталям, благодаря чему они занимают высокую позицию среди источников по английской конституционной истории. В самом деле, их простой, деловой стиль сравнивают со сдержанностью и лаконичностью документов королевской канцелярии, отражающих склонность к бережливости и методичности при ведении хозяйства, где даже суточные нормы хлеба, вина и огарков устанавливались королевским указом.
Более богатый двор Сицилии, хотя и находился в тесных – брачных и не только – отношениях с Анжуйским домом, тем не менее выделялся чуждыми Северу греческими и сарацинскими элементами. Для ведения документооборота в канцелярии и многотомных реестров земель и доходов требовалось знание трех языков, так что бюрократия здесь была более многочисленной и компетентной. Более того, в то время как королевский двор Генриха II все еще был передвижным и неугомонный король постоянно пребывал в походе, у его зятя, Вильгельма II, бразды правления сосредоточились в Палермо, где придворный истеблишмент и многочисленные чиновники находились постоянно, так что жизнь двора во многом напоминала византийский или мусульманский Восток, а хроника его событий – историю двора Багдада или Константинополя. Время не обошлось милостиво со свидетельствами о сицилийской королевской семье, но за 1154–1169 годы у нас есть подробная информация об их деяниях в «Истории сицилийских тиранов» (Liber de regno Sicilie), автором которой считают Гуго Фальканда, придворного, вероятно, нотария. «Занимаясь главным образом теми делами, что происходили при королевском дворе», он демонстрирует близкое знакомство с его группировками и порядками, с жизнью дворца и богатой столицы с ее портом, лавками и крытыми улицами. Выставляя добро достойным восхищения, а зло – отвращения, он явно субъективен по той же причине, по которой древние римляне хранили портреты (imagines) предков для того, чтобы примеры добродетелей и пороков всегда оставались перед глазами. Его отличает изумительный латинский стиль: яркий, острый, гибкий и свободный, с чем-то от античной манеры и редким для Средних веков даром описывать. В Гуго Фальканде все отчетливо напоминает великих писателей Древнего Рима и итальянского Возрождения. Каким бы ни было на самом деле его происхождение, он все же был «соотечественником» Тацита и Гвиччардини.
Растущая активность и разнообразие европейской жизни в XII веке отразились в значительном увеличении количества повествований о конкретных событиях; некоторые из них входят в число лучших исторических произведений того времени. Примерами служат сочинения, рассказывающие об убийстве графа Фландрии Карла Доброго в 1127 году; об английской битве Штандартов в 1138 году; о восстании Молодого короля в Англии в 1173 году; о деяниях Дермота Мак Мурроу в Ирландии; об итальянских походах Фридриха I; о взятии Лиссабона в 1147 году и, конечно, о Крестовых походах, которые мы более подробно рассмотрим ниже.
Еще одна отличительная черта историописания XII века – отображение экспансии латинского христианского мира на Север, Восток и в Средиземноморье. Уже около 1075 года Адам Бременский посвятил архиепископу Гамбургскому выдающееся сочинение о начале христианизации Скандинавии, один из самых информативных средневековых источников по истории освоения пространства. Помимо описания миссионерской деятельности, которая привела Скандинавские страны в сферу христианской цивилизации, Адаму было что сказать и о новых землях на Западе – Исландии, Гренландии и добром Винланде, открытых за темными морями бесстрашными норманнскими мореплавателями. Однако Восточная Балтика и земли за ее пределами по-прежнему оставались мифическими и легендарными областями, населенными амазонками и циклопами, людьми, окрашенными в синий, красный и зеленый, кинокефалами, которые лаяли и носили свои головы на груди. Все это можно было найти у Плиния и Солина, как и в рассказах моряков – современников самого Адама. Этот мрак рассеивался по мере того, как колонизация поворачивала на Восток, и уже в XII веке мы вполне можем проследить продвижение германцев в земли славян, что составило одну из самых значительных глав в истории Центральной и Восточной Европы. Это расширение – движение отчасти религиозное и миссионерское – отразилось не только в анналах вновь созданных епископств и монастырей, но и в трудах таких хронистов, как Гельмонд и Саксон Грамматик. «Славянская хроника» (Chronica Slavorum) Гельмонда из Босау повествует о германизации территории между Эльбой и Зале в длинной истории пограничных войн против сорбов, венедов и ругов; об основании монастырей и новых епархий, таких как Любек и Шверин; о борьбе святых прелатов против идолопоклонников. Все это во славу тех, кто отстаивал эту землю мечом, словом и пролитой за праведное дело кровью, короче говоря, во славу германской и христианской культур, насаждаемых силой точно так же, как в следующем столетии это будут делать с язычниками-пруссами тевтонские рыцари, продвигаясь на Восток. Тем временем славянские народы, сохранившие свою независимость, создавали собственные истории, что отчетливо видно у Козьмы Пражского, отца национальной истории Чехии. Венгрия в XII веке создала первое жизнеописание своего королевского святого Стефана, а автор, называвший себя Нестором, положил начало русскому историописанию.
На Юге мы уже отмечали интерес, проявленный Ордериком Виталием к экспансии норманнов в Испанию, Сицилию и Сирию, причем в каждом случае в ущерб сарацинам. Однако завоевание Сицилии норманнами было скорее дополнением к их отвоеванию Южной Италии у лангобардов и греков, нежели главной целью первых предводителей. Экспедиции не хватало характера религиозной войны, и сарацины продолжали жить на острове, который стал центром эффективного диалога между народами двух вероисповеданий. Если король Рожер и возглавлял экспедиции против сарацин в Африке, то он с равной беспристрастностью боролся также и с греческими и латинскими христианами. К XII веку сицилийское историописание утратило свой интерес к завоеваниям и превратилось, как мы уже видели, в придворную историю.
В Испании христианская Реконкиста к этому времени охватила большую часть полуострова, и историописание, до сих пор фрагментарное и редкое, обретает широкий размах и последовательность. Тем не менее легендарная фабула была все еще сильна, и примечательно, что два основных сборника того времени объединяет прочная фактологическая основа, отсылающая, соответственно, к паломничествам в Компостелу и приключениям Сида, но поданная в виде романтических историй. Что более важно, эти сборники, в свою очередь, продолжают творить историю, на протяжении многих поколений удерживая в сознании людей фигуры Роланда и Сида, тем самым формируя те же европейские идеалы, за которые ратовали Сервантес и Корнель. «Кодекс Каликста» из Сантьяго-де-Компостела был уже давно подробно разобран, а его влияние прослежено в замечательном исследовании Бедье – в третьем томе его «Эпических сказаний» (Les légendes épiques), которые должен освоить каждый, изучающий этот предмет. Составленный примерно в середине XII века кодекс содержит удивительное собрание чудес, произошедших у гробницы святого Иакова, путеводитель для паломников, путешествующих по большим дорогам, пролегающим вдоль славных святынь Франции, и известную латинскую хронику псевдо-Турпина, которая тесно связана со всем циклом рыцарских романов и паломническими маршрутами. Французский по происхождению, весь этот материал – памятник активным отношениям между Францией и Испанией в XII веке. До конца столетия подобные галисийские сборники копировались и распространялись к северу от Пиренеев, где оказывали латинское влияние на популярные эпосы, создавая странное переплетение истории и рыцарских романов. Разумеется, в то время, когда французы под знаменем священной войны вторгались на полуостров, борьба с неверными подчеркивалась особенно. Единственный поход Карла Великого в Испанию умножается на три и растягивается на четырнадцать лет. Он покоряет земли и мстит за Роланда, который в «Песне о Роланде» умирает лицом к Испании и положив под себя несокрушимый меч:
Он лег лицом к стране испанских мавров,