Чтоб Карл сказал своей дружине славной,
Что граф Роланд погиб, но победил[172].
Более определенно Реконкисту олицетворяет «бородою славный» Сид – тот исторический Сид, что был участником пограничных войн конца XI века, «грубым и непокорным разбойником, разрушителем церквей, чье копье, при условии хорошей оплаты, служило как маврам, так и христианам»[173], но уже находящимся на пути к тому, чтобы стать образцом религиозного рвения и рыцарской добродетели, символом триумфа Креста над Полумесяцем, которого Филипп II хотел канонизировать. Сид Кампеадор умер в 1099 году, а в следующем столетии появились «Песнь о моем Сиде» и латинская «История» из Леонской рукописи[174], где он уже предстает как тот, кто «покуда жил в этом мире, всегда одерживал доблестную победу над своими противниками и никогда никем не был побежден».
О Крестовых походах в двух словах не расскажешь. Одновременно с ними шли религиозные войны и феодальные завоевания, торговая и колонизаторская экспансия, и это был период длительной борьбы между Востоком и Западом. Крестовые походы занимают бо́льшую часть европейской сцены с 1096 по 1204 год и даже позднее – и придают периоду динамику и колорит. Хроники о них (латинские, французские, греческие, арабские и армянские) были собраны Академией надписей и изящной словесности в большую серию фолиантов, и, более того, многим западным историкам все еще есть что к ним добавить. Краткий обзор одних только западных источников занял бы целый том и многое бы рассказал о европейской историографии. Трех примеров будет достаточно. Один ревностный крестоносец по любому поводу восклицает, что «так хочет Бог», для него крестоносцы – рыцари Христа, греки – вероломны, а турки – варвары и Божьи враги. Именно таков неизвестный автор «Деяний франков» (Gesta Francorum), наиболее ценного из повествований о Первом крестовом походе и источника информации о более позднем времени. Написанный очевидцем посреди событий и завершенный до 1101 года, это простой и ничем не приукрашенный рассказ рыцаря, который всецело разделял невежество крестоносцев в отношении Востока. Хотя изо всех книг он знал только Библию, его простое повествование остается ярким и впечатляющим – например, когда он рассказывает об ужасных невзгодах в дороге, ожесточенных боях за Антиохию или о неслыханной резне в Святом городе. Автор восхищается турками как воинами. Действительно, если бы они утвердились в вере во Христа и триединого Бога, то «никто не смог бы сыскать более сильных, храбрых и искусных в бою; но все же по Божьей благодати мы их одолели». Благодать для него проявляется в чудесах, подобных чуду Святого копья или армии с белыми штандартами святого Георгия и других праведных предводителей. Это не «штабной вояка» из какого-нибудь далекого монастыря, а настоящий крестоносец с неугасаемым энтузиазмом и наивным благочестием человека, который, возможно, вместе со всеми кричал в Клермоне и точно не свернул с пути, не довершив крестоносного дела.
Если бы мы читали только такие сочинения, как «Деяния франков», у нас бы сложилось впечатление о Крестовых походах как о серии священных войн, в которых «радостному зрелищу» насаженных на пики голов турок вторят «боровы», «свиньи», «да покарает их Аллах!» в трудах мусульманских авторов. Такие впечатления легко развеять, вспомнив о колонизационной стороне происходящего – о факториях итальянских городов-государств, постоянной миграции с Запада, феодальных владениях и духовно-рыцарских орденах, мирных отношениях с мусульманским населением, постепенном принятии восточного образа жизни и терпимости местного христианского населения. Послушайте жалобу о последствиях религиозной войны в мусульманском Египте:
Безграничная жадность насильно вынудила нас сменить полный покой на тяготы. Сокровища и все несметные богатства Египта были к нашим услугам; наше царство было надежно защищено с этой стороны, нам было некого бояться с Юга. Никакая опасность не угрожала тем, кто хотел прибыть к нам морем; наши люди могли безбоязненно и в благоприятных условиях въезжать в Египет для промысла и торговли. Египтяне, в свою очередь, привозили нам заграничные сокровища и изделия, совсем незнакомые нашему народу. Их появление всегда сулило нам выгоды и почести. Кроме того, несметная дань, которую они платили ежегодно, была источником мощи и увеличения как королевской, так и частной казны. Но теперь все обернулось против нас. Чистейшее золото иссякло, арфа моя рыдает. Мы больше не можем безопасно пересекать море, все соседние земли вокруг нас захвачены врагом, а королевства, окружающие нас, готовятся нас уничтожить[175].
Автор этого отрывка – не просто священнослужитель, а архиепископ, знаменитый Гийом Тирский, чья «Иерусалимская история» (Historia Hierosolymitana) в двадцати трех книгах, написанная в 1169–1184 годах, является самой объемной изо всех историй Крестовых походов и одним из главных произведений той эпохи. Хотя в том, что касается более ранних событий, она и не заслуживает доверия, эта «История» многое рассказывает о Латинском королевстве во времена самого автора и неизменно выражает точку зрения местных христиан в пику более фанатичным вновь прибывшим единоверцам. Гийом превосходно иллюстрирует культуру латинского Востока. Родившийся в Сирии, он получил образование на Западе и свободно цитировал классиков, но также знал греческий и арабский языки. Будучи канцлером Латинского королевства, он показывает организацию, превратности и разногласия, которые через несколько лет станут причиной падения королевства; в то же время он с рождения привязан к своей земле, к ее молочным рекам и кисельным берегам. Объезжая Сион, он рассказывает о его башнях, но не забывает описать и города Сирии и Египта, особенно свой Тир с его седой стариной, стенами и гаванью, тирским пурпуром, изделиями из тончайшего стекла, обильно орошаемыми садами и полями сахарного тростника. Благочестивый архиепископ пишет скорее как сириец, чем как крестоносец: мы почти слышим мусульманского путешественника Ибн Джубайра, который посетил Тир в 1184 году и описал терпимость его христианских жителей, тихую и мирную жизнь «правоверных», живущих с ними рядом и молящихся в своих мечетях.
Ко времени Четвертого крестового похода (1201–1204) длительная борьба между религиозными и светскими мотивами в историописании определенно пошла в пользу последних. Этот Крестовый поход начинался как хорошо спланированная экспедиция к центру магометанской власти в Египте, но по политическим и экономическим причинам его направление изменилось, что привело к завоеванию Константинополя и основанию там недолговечной Латинской империи. Все это обернулось не иначе как «преступлением против цивилизации», заключавшимся в бессмысленном уничтожении материального наследия византийской культуры; и против христианского мира – путем разрушения важнейшего военного буфера, защищавшего от вторжений из Азии. Классическое повествование об этом походе принадлежит перу Жоффруа де Виллардуэна, рыцаря Шампани, который был одним из предводителей, а затем маршалом нового королевства на Востоке. Это очень увлекательный рассказ, написанный ярким и энергичным народным языком и занявший почетное место в истории французской литературы. Его художественное очарование, однако, долгое время придавало тексту излишний исторический вес, поскольку Виллардуэн описывал изменение маршрута и путь в Зару и Константинополь скорее как серию случайностей, чем как хорошо продуманный план, и подобные умолчания в его более или менее официальном повествовании нуждаются в исправлении в соответствии с другими источниками. При этом сквозь строки мы улавливаем, насколько цивилизация латинян уступала поверженным грекам. Он рассказывает о том, что крестоносцы, достигнув Константинополя, увидели «высокие стены и мощные башни вокруг него, роскошные дворцы и величественные церкви, которых было так много, что никто не поверил бы, не увидав их собственными глазами, а огромные размеры города, над всеми главенствующего, заставляли трепетать даже смельчаков». Но позже он самодовольно и подробно описывает разграбление и разрушение всего этого великолепия. Для него это не более чем грандиозный военный подвиг, как оно и было на самом деле, и когда позже, продолжая свой поход, он захватывал менее значимые города, его уже никак не трогал высокий уровень византийской цивилизации. Как и у других могущественных сеньоров в походе, у него была душа разбойника. Виллардуэн был мирянином и писал по-французски, и вместе с ним мы входим в XIII век. В конце столетия другой непрофессиональный историк, Жуанвиль, задастся вопросом, не лучше ли остаться в замке в Шампани, чем отправляться в Крестовый поход, а Рютбеф в «Бывшем крестоносце» (Descroizié) и вовсе предложит оставаться дома, поскольку это более безопасное времяпрепровождение:
Hom puet mult bien en cest payx
Gaaignier Dieu cens grant damage.
Ведь можно и в своей стране
Без ран до Бога достучаться.
Что касается формы исторических сочинений XII века, то гуманизм эпохи выразился в них через особенную любовь к латинской поэзии. Часто, как у Ордерика, это проявляется в смешении эпитафий и выдержек из свитков умерших[176], но в некоторых случаях сама хроника была написана в стихах, будь то латинский гекзаметр классического образца или средневековые рифмованные двустишия. Такой вариант был особенно популярен в Италии. Так, Моисей Бергамский, с которым мы позже встретимся в Константинополе, прославил древнюю историю своей коммуны в поэме из 372 рифмованных гекзаметров, а неизвестный пизанец оставил нам поэтическое сочинение о походе его соотечественников против Майорки в 1114 году. Значительная часть исторической поэзии сконцентрирована вокруг деяний императоров из рода Гогенштауфенов в Италии: «Лигуриец» Гунтера (1187), «Пантеон» и «Деяния Фридриха I» Годфрида из Витербо и напыщенные панегирики Петра Эболийского. Однако такие сочинения не ограничиваются авторами-итальянцами: Годфрид получил образование в Бамберге, а Гунтер, писавший настолько искусно, что его стихотворения долгое время считались творениями какого-то более позднего гуманиста, подвизался в аббатстве Пери в Эльзасе. Франция представлена, хотя и скромнее, «Филиппидой» начала XIII века, в которой Гильом Бретонский прославил деяния Филиппа Августа.