Помимо него, Роджер Бэкон называет лучшими переводчиками с арабского Альфреда Англичанина, Михаила Скота и Германа Немецкого, которые работали в Испании в начале XIII века. Альфред был философом и занимался в основном толкованием натурфилософии Аристотеля, хотя он также был известен переводами двух псевдоаристотелевских трактатов. Михаил Скот впервые упоминается в 1217 году в Толедо как переводчик трактата «О вращении небесных сфер» аль-Битруджи. К 1220 году он создал образцовый латинский перевод работы «О животных»[180] Аристотеля, не говоря уже о переводе комментариев Аверроэса к Аристотелю и о собственных значимых трудах по астрологии. Герман в середине века тоже интересовался Аристотелем и Аверроэсом, а именно «Этикой», «Поэтикой», «Риторикой» и комментариями к ним. Менее значительные авторы того времени интересовались астрологией и медициной.
Никто из этих иностранцев не знал арабского до прибытия в Испанию, многие не знали его и после отъезда, и волей-неволей им приходилось прибегать к помощи переводчиков, как правило, из обращенных евреев. Так, Герарду Кремонскому помогал мосараб Галипп, Михаил Скот многим обязан еврею по имени Андрей, который, по всей видимости, является тем же человеком, что и магистр Андрей, каноник Паленсии, которого в 1225 году чествует папа за его знание арабского, еврейского, халдейского, латыни и семи свободных искусств. Иногда евреи сами создавали или переводили сочинения, как в случае Петра Альфонси, Иоанна Севильского, Авраама Ибн Эзры и астрономов Альфонсо X. По всей видимости, переводили сначала с арабского на тогдашнюю версию испанского, с которого христианские переводчики затем переводили на латынь. Этот факт объясняет неточность многих переводов, хотя в целом они были слишком буквальны, вплоть до того, что в них переносились арабские артикли. Следует также помнить, что в то время создавалось множество переводов с арабского на иврит, а затем на латынь, в чем может убедиться каждый, обратившись к замечательной работе Штейншнайдера о переводах с иврита.
Многое в этом процессе перевода и традиции текстов зависело от воли случая и банального удобства. Не существовало общего обзора всех трудов, поэтому ранние переводчики слепо пытались нащупать хоть что-то в массе внезапно открывшегося перед ними нового материала. Прежде всего переводили небольшие труды, потому что они были короче в сравнении с объемными и сложными фундаментальными сочинениями. Чаще отдавали предпочтение комментаторам, чем самим предметам их комментирования. Более того, переводчики работали в разных местах, так что они могли легко дублировать работу друг друга, и самый ранний или самый точный перевод не всегда был самым популярным. Ко многому из того, что было переведено, современный читатель отнесся бы с равнодушием; многое из того, что безвозвратно утеряно, было бы неплохо восстановить – тем не менее общее количество дошедшего до нас материала крайне велико. Именно в Испании увидели свет философия и естествознание Аристотеля и его арабских комментаторов в той форме, которая преобразила европейскую мысль в XIII веке. Испанские переводчики создали большинство известных нам переводов Галена, Гиппократа и арабских врачей, таких как Авиценна. В Испании появились новый Евклид, новая алгебра и трактаты по перспективе и оптике. Испания была родиной изучения движения небесных тел и астрономических таблиц, начиная со времен Масламы и аз-Заркали вплоть до эпохи Альфонсо Мудрого, а толедский меридиан на Западе в течение долгого времени был точкой отсчета долготы. Кроме того, мы не должны забывать о существовании известных на тот момент астрономических компендиумов, один из которых принадлежал аль-Фергани, а также о знаменитом переводе «Альмагеста» Птолемея, из-за любви к которому Герард Кремонский проделал столь длинный путь в Толедо. Значительная часть восточной астрологии и алхимии пришла на Запад через Испанию.
Эта испанская волна через Пиренеи достигла юга Франции – Нарбона, Безье, Тулузы, Монпелье и Марселя, где новая астрономия появилась еще в 1139 году и где в XIV веке можно найти следы арабской астрологии, философии и медицины. Многое было переведено с иврита, и доля еврейских переводчиков здесь, вероятно, была даже больше, чем в Испании.
Помимо всех этих работ, известных лишь в некоторых уголках Средиземноморья, также существовал целый ряд переводов с арабского, авторы и происхождение которых неизвестны. К этой группе следует отнести не только множество разрозненного материала второстепенной важности, но и некоторые фундаментальные труды, такие как «Физика», «Метафизика», и несколько менее значимых работ Аристотеля по естествознанию, которые появляются на Западе около 1200 года. Существует как минимум еще одна анонимная версия перевода с арабского «Альмагеста» и «Четверокнижия» Птолемея. Имена переводчиков, за редкими исключениями, не указывались в латинских версиях трактатов по алхимии, которая, как утверждается, восходит к арабам и представлена, например, трудами так называемого Гебера.
Западный мир обязан арабам научными и коммерческими терминами, заимствованными во многих языках без перевода. Слова «алгебра», «ноль», «цифра» говорят сами за себя, точно так же, как и «арабские» цифры и «алгоритм», предполагавший, согласно учению аль-Хорезми, использование этих самых цифр[181]. В астрономии этот процесс можно проследить на примере таких понятий, как «альманах», «зенит», «надир» и «азимут». От арабов мы переняли «алхимию» и, возможно, «химию», а также «алкоголь», «щелочь», «эликсир», «перегонный куб», не говоря уже о таких фармацевтических терминах, как «сироп» и «гуммиарабик». Из области торговли и мореплавания мы заимствовали слова «базар», «тариф», «адмирал», «арсенал», названия товаров из магометанских земель: «сахар», «хлопок», «муслин» из Мосула, «дамаст» из Дамаска, «кожа» из Кордовы и Марокко. Подобные «древности» в нашем лексиконе раскрывают целые главы человеческих взаимоотношений в Средиземноморье.
Если арабское знание достигало латинского христианского мира разными путями, то переводы с греческого в XII веке в основном создавались в Италии: королевство норманнов в Южной Италии и на Сицилии стало точкой соприкосновения греческой и латинской культур. Долгое время оставаясь частью Византийской империи, этот регион сохранил греческие традиции, многочисленное грекоязычное население и не утратил связи с Востоком. В XI веке купцы из Амальфи поддерживали активную торговлю с Константинополем и Сирией, византийские мастера создавали великолепные бронзовые двери для южноитальянских церквей и дворцов, странствующие монахи привозили с собой фрагменты греческих легенд и богословских трактатов, чтобы перевести их на латынь. В василианских монастырях располагались библиотеки, содержавшие в основном греческие произведения библейского и богословского характера, а более полные коллекции собирались в норманнской столице. Король Рожер II и его преемники поощряли создание латинских переводов. Два главных переводчика той эпохи, Генрих Аристипп и Евгений Палермский, являлись членами Королевской курии, и оба написали панегирики в честь короля Вильгельма I, в которых прославляли его философский склад ума, широкий круг интересов и притягательность его двора для ученых.
Аристипп был архидьяконом Катании в 1156 году, когда работал над переводом Платона, участвуя в осаде Беневенто, а в 1160–1162 годах стал высшим чиновником Сицилийской курии, незадолго до своей опалы и скорой смерти. Кроме переводов Григория Богослова и Диогена, которые если и были завершены, то не сохранились, Аристипп первым перевел диалоги «Менон» и «Федон» Платона, а также четвертую книгу «Метеорологики» Аристотеля, латинская версия которой бытовала на протяжении всего Средневековья и Раннего Возрождения. Он изучал природные явления, и благодаря ему, по его собственному признанию, из библиотеки императора Мануила в Константинополе на Сицилию были доставлены некоторые рукописи. Одна из них имеет особое значение – прекрасная рукопись «Альмагеста» Птолемея, с которой около 1160 года заезжий ученый сделал первый латинский перевод. Переводчик рассказывает, что ему очень помог адмирал Евгений, «прекрасно владеющий арабским и греческим и не чуждый латыни», который также перевел «Оптику» Птолемея с арабского. Уклон Сицилийской школы в науку и математику виден и в других трудах, которые, по-видимому, впервые были переведены здесь: «Данные», «Оптика» и «Катоптрика» Евклида, «О движении» Прокла и «Пневматика» Герона Александрийского. Евгений Палермский был замечательным поэтом, писавшим на родном греческом языке, и с его именем связано появление на Западе двух любопытных образчиков восточной литературы – «Пророчества Эритрейской сивиллы» и санскритской басни «Калила и Димна». Чтобы расширить наши представления об интеллектуальных интересах Сицилии XII века, добавим к этому, что при дворе Вильгельма I был известен новый перевод «Логики» Аристотеля, а значительная часть рукописей Нового Завета восходит к переписчикам при дворе Рожера II. Нельзя забывать и о Салернской медицинской школе как о центре притяжения и распространения научных знаний.
Италия не знала другого королевского двора, который смог бы стать таким же центром учености. Не знала она и другого такого же региона, где Восток и Запад встречались бы в столь плодотворном и непрерывном взаимодействии. В других частях полуострова чаще, чем греков, мы встречаем латинян, которые выучили греческий в Константинополе, будучи путешественниками, дипломатами или представителями крупных колоний, основанных главным образом великими торговыми республиками Венеции и Пизы.
Сообщается, что на состоявшемся в Константинополе перед императором в 1136 году богословском диспуте «присутствовало немало латинян, среди которых было трое ученых мужей, искусных в двух языках и сведущих в словесности, а именно Яков Венецианский, Бургундио Пизанский и третий, прославившийся среди греков и латинян своим знанием литературы на обоих языках, по имени Моисей, итальянец из Бергамо, и он был признан обеими сторонами надежным переводчиком». Каждый из этих ученых известен нам также по другим источникам, и их можно назвать самыми выдающимися переводчиками Италии того периода за пределами Сицилийского королевства. Яков Венецианский перевел «новую логику» Аристотеля. Моисей из Бергамо, который обрел связи с Востоком через Венецию, оставил после себя лишь фрагменты своей многогранной деятельности грамматика, переводчика, поэта и собирателя рукописей, что позволяет нам увидеть в нем прообраз тех, кто в XV веке «и в бреду бормотал слова греческой речи»