– Да, конечно, гражданин начальник, разрешите посмотреть работу физика?
– Да, да, вам все покажут.
Я вышел из кабинета и вздохнул с облегчением, теперь я знал о цели моего этапа сюда. Сидя в приемной и ожидая выхода врачей, я подумал, что физик действительно дурит им головы. Если бы он на самом деле решил построить аппарат, он, прежде всего, должен был бы связаться со мной, и я оказал бы ему и техническую и материальную помощь, но он этого не сделал... Почему?
Наконец совещание у Туналкина закончилось, и из кабинета вышли врачи во главе с начальницей санчасти, очень милой и красивой женщиной. В окружении медиков я направился в хирургический стационар. Встретили меня очень приветливо, как самого близкого и родного человека. В кабинете начальницы все расположились, как у себя дома, врачи-заключенные держались с начальницей очень свободно, называли ее по имени-отчеству, курили в ее присутствии. «Да, – подумал я, – не то что у нас...» Начальница санчасти рассказала мне всю историю с постройкой рентгеновского аппарата. Часовщик с Украины, называвший себя почему-то физиком, взялся изготовить аппарат для санчасти, но за соответствующую мзду. С первых дней работы он начал тянуть из санчасти хорошие продукты питания и, конечно, спирт в первую очередь. Вся эта история продолжалась около полутора лет, и конца работе не было видно, врачи в конце концов обозлились и подняли шум. Кому-то из них и пришла в голову идея пригласить Боровского для консультации.
– И вот вы здесь, – твердили они хором. – Теперь мы надеемся, что все встанет на свои места, и наконец прояснится, кто жулик, а кто одурачен...
Врачи наперебой угощали меня, чем могли: и великолепным обедом с водочкой, и хорошими папиросами. Я, обуреваемый единственным желанием как можно скорее вернуться на «Капиталку», попросил показать мне строительство рентгеновского кабинета, и врачи повели меня по больничному коридору куда-то в конец здания. Открыли ключом дверь в большую светлую палату, и все «строительство» предстало перед моими глазами. Мне достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что «физик» о рентгеновском аппарате имеет весьма смутное представление. Куча металлического лома, мотки разноцветных проводов, доски, шахтные большие контакторы... Посередине комнаты возвышалось сооружение из труб, чем-то напоминающее гильотину, только меньшего размера. Оглядев весь этот раскардаш, я задумался: что я должен сказать своим товарищам-врачам и начальнику лагеря майору Туналкину? Сказать, что их просто обманывал лагерный туфтач и чернушник, но по лагерным законам это было бы предательством, «физика» могли очень строго наказать. У нас бы за такое на «Капиталке»... Да Воронин с Токаревой такого «физика» замордовали бы в карцере до полного посинения... Но, с другой стороны, «физик» действительно прохвост, ведь если бы не его липа, больница смогла бы в конце концов получить рентгеновский аппарат, и тысячи больных и искалеченных на шахте несчастных заключенных были бы избавлены от излишних страданий. Что мне было делать в этой ситуации? Я решил поговорить с «физиком» с глазу на глаз. Врачи привели меня в его кабину в одном из бараков, где он жил и чинил часы вольным, и оставили меня одного. «Физик» сидел за столом, не встал, не протянул руки, смотрел злобно.
– Ты зачем повесил врачам лапшу на уши?
– А твое какое собачье дело?
– Да никакого, только Туналкин требует от меня заключения о твоей чернухе, и что я должен ему сообщить?
– Сообщай что хочешь, – процедил он сквозь зубы, – но помни, что мы в лагере, и тебя могут в одночасье и завалить.
– Ах вот ты как? Ну, тогда будь здоров.
Мы друг друга не поняли, и я пошел в санчасть и на двух страничках коротко и ясно написал заключение о работе «физика» и расписался. Начальница санчасти сердечно поблагодарила меня и извинилась за причиненное беспокойство – этап к ним в лагерь – и обещала завтра утром отправить меня «домой». Прощаясь, она протянула мне красивую, с маникюром, руку, и я поцеловал ее, как и следует воспитанному мужчине. Щеки ее слегка порозовели...
Вечером врачи пригласили меня на прощальный ужин, очень щедрый, надо сказать. Разговорам не было конца: о лагерных событиях и о событиях глобального масштаба. Все врачи, как и я, надеялись, что смерть главного тирана заставит рухнуть лагерную систему, мы были полностью единомышленниками, и спорить нам было не о чем. Обо мне они, оказывается, были наслышаны чуть ли не с первых дней моей работы на шахте № 40.
По моей просьбе врачи рассказали, со всеми подробностями, о событиях, происшедших в их лагере ровно год назад, 1 августа 1953 года. Шахта № 29 находилась примерно в двадцати пяти километрах к северу от Воркуты, а начальство Речлага не очень любило посещать отдаленные лагеря – дороги были плохие, и мороз, опять же... Это обстоятельство сказывалось в известной мере на внутренней жизни в таких лагерях: режим там был значительно слабее, оперуполномоченные МГБ и МВД работали, конечно, в меру своих сил, но их работа не особенно беспокоила заключенных. И начальник лагеря тоже не вмешивался в жизнь подопечного контингента, конечно, он исправно исполнял должностные инструкции, но без особого рвения. В общем, все держались принципа – зря заключенных не раздражать. Работают? Шахта план выполняет? Чего же еще? Однако внутри лагеря зрела идея добиться свободы любой ценой, тем более что главный виновник бед Сталин, слава Богу, издох наконец... Оперуполномоченные всех рангов явно проморгали заговор, не сумели выявить организаторов и изолировать их от общей массы. Заключенные создали глубоко продуманную организацию для руководства забастовкой, создали свои структуры, в том числе комиссию по распределению продовольствия, и в середине июля объявили начальству лагеря, что все заключенные на работу больше выходить не будут, за исключением рабочих на водоотливе и вентиляции шахты. Забастовочный комитет передал руководству Речлага запрос, чтобы к ним приехала правительственная комиссия, которой они и изложат свои требования. С любым другим высоким, но местным начальством комитет забастовщиков разговаривать категорически отказался, даже с начальником Речлага генералом Деревянко.
Давно известно, что русские плохие и неумелые организаторы, работают они хорошо, и даже самоотверженно, не жалея ни себя, ни окружающих, и достаточно сметливы в своей специальности, но организовать что-либо ни рабочие, ни тем более начальники, как правило, не в состоянии... Однако в лагере шахты № 29 дело было прекрасно организовано, причем без нажима сверху, так как никакого «верха» не было. Внутри лагеря соблюдался образцовый порядок, стачечный комитет создал собственную милицию. В эту организацию комитет отобрал преимущественно спортсменов, здоровенных и мужественных мужиков, в нее вошли боксеры, борцы, гимнасты... Первое, что сделали «милиционеры», собрали всех блатных воров в один барак, а их набралось больше ста человек, и прямо им заявили, что при первом появлении ножа или угрозы со стороны любого вора всех их просто удавят без суда и следствия, причем немедленно... И воры осознали и сидели тихо до конца забастовки, однако кормили их наравне со всеми работягами. Потом комитет выпроводил из лагеря всех вольнонаемных, сосчитали все имеющиеся в наличии продукты питания и установили ежедневную норму их выдачи, причем одинаковую для всех. Как я уже говорил, ежедневно на шахту в три смены выходили камеронщики и электрики, причем вохряки исправно выделяли конвой для их сопровождения.
Трудности возникли с вывозом в тундру фекальных масс, которые обычно вывозили в бочках на бычках и лошадках. В этих экстремальных обстоятельствах о вывозе фекалий нечего было и думать, и комитет приказал в одном из дальних углов лагеря вырыть большую глубокую яму, куда и решили сливать фекалии из лагерных туалетов. После разгрома стачки следователи из МГБ обвинили стачечный комитет и в том, что эта яма была выкопана для захоронения трупов начальствующего состава, которых заключенные якобы собирались убить. За все время забастовки, длившейся в общей сложности около двух недель, в зоне лагеря царило спокойствие, не было случая даже обыкновенной драки или мелкой кражи, с лагерной добровольной милицией не пошутишь, это все знали и не шутили...
Наконец из Москвы прибыло высокое начальство, на самой большой площади лагеря поставили столы «покоем», в центре соорудили нечто вроде трибуны, с которой и произносили речи спокойно-равнодушные высокие чины и пламенно-страдальческие заключенные... Первым на трибуну поднялся генерал МГБ Масленников, который, представившись, заявил, что он кандидат в члены ЦК и, следовательно, член правительства, которого требовали заключенные, чтобы изложить свои требования.
– Мы готовы вас выслушать – закончил генерал свою краткую речь.
Вторым поднялся на трибуну бывший учитель из Белоруссии, говорил он около получаса. Его речь была великолепна: мощно аргументирована, насыщена фактами и вместе с тем – наполнена чувством безмерного страдания и тоски многих миллионов заключенных. Учитель говорил, что все они, бывшие солдаты Советской Армии, попали в плен к немцам не по своей воле, что из-за ошибок Сталина наша страна не была подготовлена к схватке с фашизмом, что бездарное и безграмотное руководство войсками в первый период войны не смогло противостоять наступательному порыву немецких войск и большие массы наших войск попали в окружение. Причем высокие военные чины удирали из окружения на машинах, танках или самолетах, бросая на произвол судьбы рядовых, которые и попадали в лапы к немцам. Так в чем их вина? А уцелевшие в плену и вернувшиеся на Родину были арестованы и осуждены на двадцать – двадцать пять лет лагерей. За что же так? «Мы ждем ответа... – говорил он. – Скоро будет уже десять лет, как мы молча и мужественно несем свой тяжкий крест, строим шахты, добываем уголь, и много добываем, одна наша шахта ежедневно выдает нагора две тысячи тонн. А сколько на Воркутинской земле шахт? И на этих шахтах работаем мы, бывшие солдаты Советской Армии, прошедшие через плен и потом ставшие советскими заключенными и каторжанами... Даже Фридрих Энгельс писал, что за десять лет, проведенных в заключении, можно искупить любое преступление... Но мы не совершали никакого преступления, мы ни в чем не виноваты, ни в чем...»