. — В самом деле, меня трудно считать завсегдатаем этого театра. Друзьям удалось заманить меня туда раза два-три за всю мою жизнь. Вот, например, совсем недавно меня водили смотреть русские балеты. Это неплохо, но Опере следовало бы позаботиться об обновлении женского персонала: в зале встречаешь все тех же, что и тридцать лет назад.
Я. — Мосье Ренуар, вы остановились, рассказывая о ваших путешествиях, на пребывании в Италии, где вы сделали портрет Вагнера…
Ренуар. — Вернувшись из Италии, я отправился в Прованс. Было условлено с Сезанном, что там я встречусь с ним, чтобы вместе писать в Эстаке. «О! Не стоит ехать в Эстак, — вскричал при встрече Сезанн, только что вернувшийся оттуда. — Эстака уже больше нет! Там поставили парапеты! Я не могу этого видеть!»
Все-таки я отправился туда, несколько огорченный порчей красивых мест; но, приехав, я с удовольствием нашел все по-старому и даже не заметил бы ничего, если бы не был предупрежден Сезанном, так как знаменитые «парапеты» были не более как несколько камней, наваленных друг на друга. Из этой поездки в Эстак я привез великолепную акварель Сезанна — «Купальщики», которых вы видите там, на стене!.. В тот день мы были вместе с моим другом Лотом, с которым вдруг случился припадок жестоких колик. Он спрашивает меня, нет ли тут где-нибудь кустов. Обернувшись, я вскрикиваю: «Великолепно, вот тебе и бумага!» На земле валялась прекраснейшая из акварелей, брошенная Сезанном среди скал, после того как он надрывался над ней в течение двадцати сеансов!
Предательский климат Юга был причиной того, что я схватил воспаление легких, вследствие чего должен был совершить второе путешествие в Алжир. Там я сделал портрет в натуральную величину молодой девушки, мадемуазель Флери, в алжирском костюме, в обстановке арабского дома, с птицей в руках; потом «Алжирских женщин», маленького «Араба-носильщика из Бискры», «Мечети», «Фантазию». Когда я отдавал эту последнюю вещь Дюран-Рюэлю, она имела вид куска штукатурки. Дюран-Рюэль доверился мне, и через несколько лет, когда в красочных слоях закончились процессы, видоизменяющие соотношения, сюжет выступил на холсте таким, как я его задумал.
Вот мои главные путешествия, которые я совершил тогда, когда ноги у меня еще были вполне в порядке и с путешествием связывалась возможность останавливаться в настоящих туземных харчевнях и проводить дни в шатанье по деревням…
Позже я посетил и другие страны, в том числе Испанию, Голландию, Германию. Еще совсем недавно я был в Мюнхене, но на этот раз меня носили по музеям, а сам я уже не в состоянии был ходить… Ах, если бы я встретил доктора Готье[39], пока еще не было поздно. Видали вы эту даму, которая не могла сделать шагу, чтобы не свернуть себе лодыжку, и которую он вылечил только тем, что объяснил ей, как надо ставить ногу на землю? А когда я сказал одному очень знаменитому медику: «А доктор Готье…» — «Да, но он вылечивает без операций, а это не что иное, как эмпиризм!»
Глава XIIТеории импрессионистов
Мне хотелось узнать, что думает Ренуар об импрессионистских теориях; но так как я знал, что, если я поставлю вопрос в такой форме, он мне ответит ни больше ни меньше как: «Вы шутите!» — я счел благоразумным прочесть все, что критики современного искусства написали по этому вопросу, и однажды в разговоре с Ренуаром выдал за свои те из их утверждений, которые наиболее меня поразили.
— Какое счастье, — сказал я, — для современных художников, что они знают столько красок, о которых древние и не подозревали!
Ренуар. — Счастливцы древние, не знавшие ничего, кроме охр и коричневых! Ах, хорош этот прогресс!
Я. — Но, по крайней мере, вы не станете отрицать подлинного прогресса в том, что импрессионисты покончили с «плоским наложением тонов, которые мешают прозрачности».
Ренуар. — Где это вы видали, что плоско положенные тона уменьшают прозрачность? Это все идеи папаши Танги, который считал, что новая живопись заключается в том, чтобы писать «густо»!
У меня сначала был соблазн признаться, что я читал это в одном труде передового критика[40], но я счел более осторожным оставить эту тему и продолжал свою невинную хитрость:
— Ну, таким образом, единственное новшество импрессионистов в области техники — это отказ от употребления черной краски, которая не является цветом?[41]
Ренуар (пораженный). — Черная — не цвет? Откуда вы это взяли? Черная — да это королева всех красок! Вот загляните в эту «Жизнь художников»[42]. Найдите там Тинторетто… Дайте сюда книгу!
И Ренуар прочел:
— «Однажды Тинторетто спросили, какую краску он назвал бы самой красивой, и он отвечал: — Самая красивая — это черная!..»
Я. — Но как же это вы превозносите черную краску, когда сами «заменили жженую слоновую кость — прусской синей»?[43]
Ренуар. — Кто вам это сказал? Я всегда был в ужасе от прусской синей. Я действительно пробовал заменить черную смесью красной и синей, но употреблял для этого синий кобальт или ультрамарин и в конце концов вернулся к черной жженой слоновой кости!
Мне решительно не повезло с моими цитатами. Я подумал, что мои авторы, не будучи сами живописцами, могли быть невеждами в вопросах техники, но что в других вопросах, по крайней мере, они должны быть вполне компетентны в качестве художественных критиков, как, например, в вопросе о влиянии одних художников на других. В этом направлении я и решил раскинуть наивные сети моих цитат. Я незаметно перевел разговор на Моне и самым убежденным тоном спросил Ренуара, не предчувствовал ли приемов Моне Ватто, когда в своем «Отплытии на Киферу» применил разложение цвета путем противопоставления рядом положенных мазков, которые на расстоянии, соединяясь в глазу зрителя, давали необходимое представление о цвете написанных вещей…
Ренуар. — Прошу вас, перестаньте! Я вспоминаю, что уже слышал нечто подобное… Должно быть, вы никогда не рассматривали «Отплытие на Киферу». Можно взять лупу — там одни только смешанные цвета!
Я. — Следовательно, до Моне лишь один Тернер в своем «светлом» периоде применял цвета спектра?
Ренуар. — Тернер?.. Вы называете это светлым? Вы? Эти краски, которыми кондитеры раскрашивают свои изделия!.. Оставьте, это все та же шоколадная живопись!
Я (продолжая выкладывать мой багаж). — Но разве Клод Моне и Писсарро не были «прозелитами» Тернера?
Портрет Жанны Самари. 1877
Ренуар. — Писсарро перепробовал все, — даже маленькие точки, которые он бросил в конце концов, как и все остальное, а что касается Моне… Кто это рассказывал мне, что слышал от него после одного из его путешествий в Лондон: «Этот Тернер начинает меня раздражать». В конце концов, единственное влияние, испытанное Моне… это Йонкинд! Он послужил для него отправной точкой. Вообще, что касается влияний в живописи, я могу привести вам мой личный пример. Вначале я крыл густыми слоями, зеленым и желтым, думая получить таким образом больше «валеров». И вдруг однажды в Лувре, рассматривая Рубенса, я заметил, что он простыми протирками достигает больше, чем я со всеми моими густотами. В другой раз я открыл, что черной краской Рубенс достигал впечатления серебра. Отсюда следует, что два раза я извлек для себя урок, но следует ли поэтому говорить, что я испытал влияние Рубенса?
Я начинал спрашивать себя, не были ли все эти вещи, так изумлявшие меня, просто «литературой».
Я сделал последнюю попытку:
— Но, во всяком случае, что касается живописи на основании «случайно испытанного чувства и могущественной проницательности инстинкта»[44], кто лучше импрессионистов…
Ренуар (перебивая меня). — Случайные чувства, могущество инстинкта, чертовщина, что там еще! Вот постойте, нас хвалили еще за то, что мы умеем давать нашим моделям экспрессивные позы[45]. Эти молодчики не знали, что Сезанн называл свои композиции «музейными воспоминаниями». Что касается меня, я всегда старался писать людей так, как прекрасные плоды. И посмотрите на величайшего из современных мастеров — Коро: похожи ли его женщины на мыслителей? Попробуйте-ка сказать всем этим писакам, что самое важное для живописца — это знать, какие краски долговечны, так же как для «каменщика»[46] знать, какое месиво лучше.
Портрет актрисы Жанны Самари. 1878
И эти первые «ремесленники импрессионизма» работали, никогда не помышляя о продаже! Это единственная вещь, в которой наши последователи забывают подражать нам.
На столе лежала еще не разрезанная маленькая книга: «Правила импрессионизма согласно мнениям виднейших критиков».
Ренуар. — Этот постоянный раж навязывать вам набор непреложных формул и приемов! Чтобы им понравиться, нам следовало бы иметь всем одинаковые палитры; какой-то социализм в искусстве! Живопись в двадцать пять уроков!..
Я принялся перелистывать «Правила импрессионизма» и громко прочел: «Мане умер, не успев воспользоваться всеми колористическими возможностями разложения цвета…»[47]
Ренуар. — Вот удачник этот Мане, что умер вовремя!
Я (продолжая). — Большинство из них (импрессионистов) — исключительно одаренные художники, несомненно, могли бы оставить превосходные произведения, даже если бы они придерживались обычных способов живописи…