Лягушатник. 1879
И даже изображая персонажи такими, каковы они есть, художник, обладающий темпераментом живописца, может доставить своей живописью бесконечное удовольствие. Когда рассматриваешь «Королевское семейство» Гойи — картину, ради которой одной стоит съездить в Мадрид, впечатление не исчерпывается тем, что король похож на колбасника, а королева кажется выскочившей из винного погреба, чтобы не сказать похуже… Но королева — вся в бриллиантах! Никто не сумел написать бриллианты лучше Гойи! А маленькие атласные туфельки королевы!
В Испании в маленькой церкви есть плафон Гойи, изображающий людей, глядящих вниз. Видя, как я поражен этой вещью, гид рассказал мне, что «один знаменитый художник из Парижа» (Жюль Ш.), некоторое время рассматривавший церковь, поднял затем голову вверх, увидел плафон, пожал плечами и вышел вон из церкви.
После завтрака. 1879
Оранжерея
Я. — Вы не рассказали мне о Тицианах Мадридского музея.
Ренуар. — Тициан!!! Все за него; прежде всего непостижимость… глубина… Рубенс рядом кажется внешним, поверхностным… Кираса Филиппа II написана так, что хочется посмотреться в нее, но в то же время это вовсе не какой-нибудь тромплейль[49]. А потом — тела… «Венера и органист» — сияние этого тела соблазняет потрогать его! Как чувствуется перед этой картиной вся радость живописи Тициана… Когда я вижу у живописца страстное наслаждение процессом живописи, я заражаюсь сам его радостью. Я положительно прожил вторую жизнь в наслаждении, которым я заражаюсь при виде шедевра!
Вы видите, до какой степени я люблю Тициана; но, несмотря на все, я неизменно возвращаюсь к Веласкесу. Я очень далек от желания поставить Веласкеса выше Тициана; но в Мадриде собран весь Веласкес, тогда как прекрасные Тицианы разбросаны по другим местам. Например, в Лувре «Портрет Франциска I» — какое богатство, какая простота, какая изысканность! Вот где действительно королевская осанка! А как написаны рукава, атласные прорезы!..
Еще одна вещь особенно поразила меня в Мадридском музее — это Пуссен, сохранившийся свежим, как Буше, тогда как в Лувре и других местах Пуссены так почернели!..
Я. — Чем вы объясняете такую сохранность?
Ренуар. — Я думал, что это может быть потому, что Мадрид расположен на возвышенности, где воздух чист. В Мюнхене тоже чистый воздух, и живопись там хорошо сохраняется, тогда как в Лувре от близости Сены живопись портится. Но действительная причина, наверное, в том, что в Испании нет хранителей музеев!..
Так как я очень удивился, Ренуар продолжал:
— Да, вы понимаете слово «хранитель» в обычном смысле. Ружон[50] тоже принял мое замечание в вашем смысле и удивился подобно вам. Но под словом «хранитель» я вовсе не подразумеваю господина, который только и делает, что прогуливается по залам; эти-то не опасны. Я понимаю «хранителя» в его настоящем смысле, как реставратора картин. Испания по бедности не могла их оплачивать, поэтому-то картины, однажды повешенные, оставались там спокойно висеть.
Я. — В качестве душеприказчика Кайеботта вы должны были иметь не одну стычку с Ружоном в связи с принятием в Люксембургский музей картин импрессионистов.
Ренуар. — Сказать по правде, я никогда не мог сговориться с Ружоном не потому, что он был глуп или неприятен в обращении, но потому, что он даже слышать не мог имени ни одного из любимых мною художников. Вы можете себе представить наши дискуссии перед коллекцией Кайеботта. Ружон принимал благосклонно Дега и Мане; не все, впрочем, — одного или двух он отбросил… Моя же живопись, наоборот, была для него источником беспокойства, которое он не старался скрыть. Единственный холст из моих, который он принял с доверием, — это «Мулен де ла Галетт», потому что в ней фигурировал Жерве. Присутствие этого мастера среди моих моделей он считал чем-то вроде моральной гарантии. С другой стороны, ему приходились по вкусу — не слишком, впрочем, — Моне, Сислей и Писсарро, которых начинали признавать «любители». Но когда он увидел Сезаннов! Эти пейзажи, уравновешенные, как Пуссены, картины «Купальщиков», краски которых кажутся похищенными со старых фаянсов, наконец, все это в высочайшей степени мудрое искусство… Я, как сейчас, слышу Ружона: «Вот этот, например, разве он понимает, что такое живопись?!»
Уходя из мастерской, я задержался перед начатыми «Розами».
— Это — поиски тонов тела моей модели, — сказал Ренуар.
Глава XVЛондон, Голландия, Мюнхен
Я. — Вы еще ничего не сказали мне об английской живописи.
Ренуар. — Английской живописи не существует. Они копируют всех: то это Рембрандт, то Клод Лоррен. Интересен лишь один, о котором много не говорят, — Боннингтон.
Курьезно, в первый раз я отправился в Лондон ради Тернера. Однажды я увидел репродукцию с «Портрета Тернера в молодости»; это был совсем я. Но когда я оказался перед самой картиной… Какая разница между Тернером и Клодом Лорреном, которому он так стремился подражать! Тернер — он не построен. То, что называют его дерзаниями… эти гондолы под лондонским небом! Во всем его творчестве нет ни на грош искренности! Насколько больше мне нравится примитив, простодушно копирующий какую-нибудь драпировку! С воображением, видите ли, далеко не уедешь, если не опираться на натуру! По счастью, в Лондоне я мог любоваться Клодами Лорренами, что разгрузило меня от Тернеров, Лауренсов и даже Констеблей.
Я где-то читал, что Клод Лоррен писал инстинктивно, как поют птицы. Это было бы совсем странно для человека с таким могучим мастерством. Впрочем, все странно в том, что приходится читать о Клоде Лоррене; разве не дошли до того, что считают, будто фигуры в его картинах писаны не им самим! Но если правда, что его персонажи иногда не очень прочно сидят в картине, то в большинстве случаев они выглядят прелестно! А корабли! Конечно, он — счастливец, жил в эпоху, когда еще плавали на кораблях, которые писать было гораздо интереснее, чем теперь… А военные корабли — какая чудесная вещь для живописи!.. Только архитектура в картинах Лоррена порою несколько скучновата; но и там — как хорошо циркулирует воздух между колоннадами! До какой степени художники того времени были только живописцами! Они даже не заботились приискивать для своих картин подходящие названия! Обратите внимание на картину Лоррена в Лувре: «Осада Ла-Рошели»! Несколько солдат беседуют между собой под прекрасными деревьями — и больше ничего!
Это заставляет меня вспомнить, что я сам назвал «Прачечной» один холст, несмотря на то что там не было ни тени прачечной, ни признаков воды. Я просто дал это название (которое я забыл потом снять) только для того, чтобы запомнить место, где я писал эту вещь, сидя спиной к прачечной.
Если вы попадете когда-нибудь в Лондон, рекомендую вам посмотреть картину Лоррена «Отплытие святой Урсулы» в Национальной галерее. Какая поразительная вещь! Но все, кто утверждают, что Лоррен был неуч, должны были бы отметить также, что весь свет черпал полными пригоршнями из его творчества… Возьмите первую попавшуюся его картину. Вы знаете его «Пастуха» в Кабинете эстампов? Руссо был не более как последователем, хотя и делал иногда прекрасные рисунки. Очень хорошо знали Лоррена Констебль и Тернер. И даже Коро! Но не скрою от вас, что я люблю Коро больше Лоррена. У Коро всюду так отражена его личность! Вот кто создал свои собственные деревья, тогда как деревья Клода Лоррена отдают некоторой условностью. Тем не менее за Лорреном остаются чистый воздух его пейзажей и его глубочайшие небеса!..
Я. — Приехав в Голландию, вы так же были поражены Рембрандтом, как Веласкесом в Мадриде?
Ренуар. — Вы знаете, как я люблю Рембрандта; но я нахожу его немного «мебельным». Я отдаю предпочтение живописи, которая оживляет стену[51]. И когда я стою перед «Проказницей»[52] … Вам скажут: «Ватто не так-то силен, как Рембрандт…» Я это хорошо знаю, черт возьми! Но удовольствия от картин несоизмеримы. И кроме того, когда я смотрю картину одного живописца, я забываю всех других живописцев. Но вот с кем вместе невозможно спокойно восхищаться — это Галлимар. В Мадриде он постоянно торчал за моей спиной со словами: «Рембрандт мне нравится больше!» Я кончил тем, что закричал: «Надоели вы мне с Рембрандтом! Когда я в Испании, не мешайте мне преклоняться перед Веласкесом; когда я буду в Голландии, я буду поклоняться Рембрандту».
Завтрак гребцов. 1881
Я. — «Ночной дозор»?
Ренуар. — Если бы эта картина была моя, я вырезал бы женщину с курицей… и разбазарил бы остальное. Это не то, что «Святое семейство»! Или вот, например, эта «Жена плотника» в Лувре, которая кормит грудью! Там луч света проходит сквозь створки окон и золотит грудь!
Я. — Во время моего путешествия в Голландию я больше всего был увлечен картиной «Еврейская невеста»…
Портрет Альфреда Берара. 1881
Ренуар. — «Еврейская невеста» — вот Рембрандт такой, какого я люблю! Но приходится дорого расплачиваться за удовольствие повидать музеи Голландии, и я не понимаю, как люди могут сохранить здоровье в стране с этими отравляющими каналами! И затем, за исключением трех-четырех великих живописцев, какие «надоеды» все эти голландцы! Тенирсы и малые фламандцы. Не так уж глуп был Людовик XIV, когда приказал: «Уберите всех этих уродов!»
И однако ж, в этой самой печальной Голландии я нашел модель, позировавшую вот для этой вещи, там, на стене: настоящая мадонна! Какая девственная кожа! Вы не можете себе представить грудь этой девушки, тяжелую и крепкую… и прекрасную складку под ней с золотистой тенью… К несча