И Ренуар приглашает Луизон, под дряблой формой находит линию живота и пишет прекраснейшую из своих картин.
Габриэль позировала очень много раз, — то одна, то с Жаном на руках, то позже с Клодом. Она фигурирует также в большой картине «Семья».
Однажды я застаю Габриэль в мастерской во фригийском колпачке, с распущенными волосами.
Ренуар. — Посмотрите, Воллар, как она похожа на юношу. Мне всегда хотелось написать «Париса», и я никогда не мог найти модель. Какой у меня получится «Парис»!
И в самом деле, он сделал с Габриэли несколько рисунков и два или три холста, изображающие «Париса, отдающего яблоко Венере».
Во время работы над этими картинами ему пришла в голову мысль сделать барельеф «Суд Париса» и большую статую «Венера-победительница».
Скульптура соблазняла его всю жизнь. Я, со своей стороны, спросил его как-то перед одной из его «ню», почему бы ему не заняться скульптурой.
— Я уж слишком стар! — ответил он.
Но уж когда Ренуару что-нибудь приходило в голову…
Однажды, когда я был у Ренуара в мастерской, он рассказал мне о том, какие бывают неожиданности, когда модели раздеваются. Женщины, о которых думается, что они хорошо сложены, — никуда не годятся, тогда как другие, совсем «дрянь», раздевшись, превращаются в богинь.
В это время — звонок у двери. Это пришла показаться модель: настоящий мешок! Она стояла перед Ренуаром, заложив руки в карманы передника:
— Мосье, я «работаю» на рынках, но дела не идут по причине «охраны нравов» и конкуренции замужних женщин! И вот, так как мне говорили, что ремесло натурщицы — хорошее ремесло…
— Ладно, как-нибудь в другой раз посмотрим, — сказал художник, чтобы отделаться, и, когда она исчезла, он заметил: — Я неприхотлив, но всему есть границы…
Но вдруг в глубине мастерской за какой-то ширмой послышалось робкое покашливание и в то же время оттуда показалась голова будущей модели.
— Что вы там делаете? — закричал Ренуар.
— А вот, мосье, вы мне сказали: посмотрим, я и разделась!..
Я ушел. Назавтра, вернувшись в мастерскую, я застал художника у мольберта…
— Я жду модель, ну, знаете, ту, вчерашнюю.
Я. — Этот ужас!
Ренуар. — Вы говорите: ужас… Это — сама Венера!..
Уже несколько лет как Габриэль ушла от «хозяина», а также и матушка Машен, ставшая консьержкой.
Проходя как-то по Монмартру, я встречаю эту последнюю прохлаждающейся у дверей «своего» дома.
— Ваша недвижимость имеет очень приличный вид! — говорю я ей в виде комплимента.
— Нет, мосье… в доме как раз недостает приличия. Дамочка из шестого наставляет рога своему мужу, честное слово, очень хорошему человеку; старик из первого — сатир; жилец из третьего бросил свою жену… Да, мосье.
— А Габриэль? — спросил я. — Видаетесь вы с ней?
— Нет, мосье… Габриэль живет в Атен, очень хорошем городишке… Рассказывают, что у Габриэли есть горничная и бархатное манто… Да, мосье!..
Глава XXIРенуар и любители
Нет более докучного занятия для Ренуара, как продавать картины. Не то чтобы ему слишком не хотелось расставаться с ними: но необходимость просматривать холсты, заделывать пробелы, подписывать…
Саша Гитри пришел просить разрешения снять Ренуара киноаппаратом (я еще буду говорить о его неумении в чем-нибудь отказать).
— Если бы я мог вас снять с кистью в руках! — сказал Саша.
Ренуару как раз надо было подписать картину. Он просил поставить ее на мольберт и принести краски.
Из глубины комнаты я видел, как он водил кистью по холсту…
Когда оператор перестал вертеть, Ренуар протянул руку маленькому Клоду, чтобы он вынул кисть из пальцев.
— Но, папа, ведь ты не подписал картину!..
Ренуар. — Ну, в другой раз.
Я. — Глядя, как вы двигали рукой, я подумал, что вы дважды подписались.
— Нет, — ответил Ренуар, — я приписал розочку…
Когда Ренуар наконец решался положить последний мазок на холстах и торговцы совсем уже рассчитывали их получить, неожиданно на сцену появлялся любитель… Так как у Ренуара была репутация человека, не желающего «прямо» продавать, этот любитель начинал выпрашивать портрет своей жены, или дочери, или маленького сына, что бывало гораздо реже, так как мальчики в картинах продавались не так выгодно.
— Если бы вы знали, мосье Ренуар! Уже три года как моя жена экономит на туалетах, чтобы иметь свой портрет, сделанный вами в вашей «новой манере». Она только что разбила свою копилку, и там оказалось три тысячи франков! Конечно, за такую цену мы не смеем и мечтать о портрете маслом!.. Но даже простая пастель нас бы так осчастливила!
Танец в городе. 1883
При этом, упрашивая сделать пастель, прекрасно знают, что своими парализованными пальцами Ренуар не может рисовать карандашами и что, условившись сделать рисунок, он, само собою разумеется, берется за холст и краски. Нечего и говорить, что, когда согласие получено, дама не преминет явиться сильно декольтированной: чем больше тела, тем холст будет стоить дороже… Может случиться, что она придет в сопровождении «своей дочурки» (которую, бывали случаи, одалживали у подруги), и затевается новая атака, чтобы заручиться согласием написать и ребенка с «матерью»…
Легко представить себе, что Ренуар совсем забывает во время такой осады о торговцах картинами, которые даже и не имеют возможности напомнить о себе, потому что первое условие для торговца заполучить что-нибудь от Ренуара — это не надоедать ему. Но так как служанки, чтобы избавиться от лишнего беспокойства, не запирают двери на ключ, предоставляя кухарке отбор посетителей, любители заходят к Ренуару, как на какую-нибудь мельницу, стоит только «большой Луизе» заняться жарким.
Когда же и купцам наконец улыбнется счастье, когда торг заключен, Ренуар как бы посылает проклятие:
«Кончено! Берите!..»
А те, даже не посмотрев на холсты, которые снимают со стен, всегда произносят одно и то же:
«Мосье Ренуар, в следующий раз возьмите с меня подороже, но дайте побольше!»
«Вам не нравится, что я продаю любителям?»
«Поскольку мы предлагали вам более высокую цену…»
Тогда Ренуар, на которого деньги не производят никакого впечатления:
«Подождите немножко; при такой спешке они скоро насытятся»…
Но любитель никогда не сыт, так как картина для него — лишь акция в бумажнике…
Если Ренуар «охладевает» к любителю, тот бросает на художника в атаку нанятых им же других «любителей».
Являясь к Ренуару, они стараются подражать его суждениям о религии, политике, литературе, преувеличивая даже в случае надобности; додумался же кто-то сказать, чтобы сравняться с Ренуаром в его преклонении перед Дюма, что «Дама из Монсоро» — выше «Илиады»! А кто-то другой кроме багажа «ренуарских» взглядов запасся глубочайшим знанием «манер» мэтра и тем обеспечил себе еще более выгодное поле деятельности. Он принес холст, с которого заботливо стер дату и подпись: «Мосье Ренуар, вот не подписанная вами картина! Я нашел ее случайно, и как только я ее увидел, я воскликнул: это Ренуар! И даю руку на отсечение, что писана она в таком-то году». И когда Ренуар, подтвердив сказанное «любителем», снова подписывает и датирует свой холст, — сколько взволнованной благодарности: «И вот наконец я — у Ренуара! Вы мне разрешите сказать просто: Ренуар? Как говорят по привычке: Тициан, Веласкес, Ватто!.. (Хороший пройдоха должен знать вкусы своей жертвы, и этому господину небезызвестно, что Тициан, Веласкес и Ватто — божества Ренуара, так же как и то, что, если бы он сказал вместо „Ренуар“ — „мэтр“, — это не послужило бы ему на пользу.) С тех пор как я нашел эту картину, я только и делал, что ходил от моего дома к вашему, но каждый раз у ваших дверей меня покидало мужество. Раз я даже поднялся до вашей площадки, но, когда пришлось позвонить, я опять спустился. Сегодня я собрался с духом и сказал себе: „Я знаю кого-то, кому укажут на дверь!..“»
Но как указать на дверь такому милому человеку?.. «Любитель» со слезами в голосе говорит о том, как счастлива будет его жена, если он когда-нибудь принесет домой еще одного Ренуара. И тут уже дело доходит до портрета.
«Вы мне позволите привести с собой мою жену? С тех пор как она видела вашу выставку у Дюран-Рюэля, она лишилась сна!» «Если бы я могла иметь свой портрет, писанный Ренуаром!» Напрасно я ей твержу: «Но может быть, ты будешь противна мосье Ренуару, когда он тебя увидит!..»
И, смущенный мыслью, что «бедная женщина» может думать, что «она ему противна», Ренуар в конце концов соглашается на знакомство, надеясь лишь, что испытание не будет слишком тяжким, что модель не слишком стара и что ее кожа «поглощает свет»…
Стоит ли говорить, что все его опасения напрасны? К нему приводят блондинку, лучшую из блондинок, — такую именно, каких любит писать Ренуар.
Но все эти ловкачества не сравнятся с хитростью одного китайца, который написал Ренуару о том, каково будет его «небесное счастье», если он сможет получить хотя бы лишь один штрих «мэтра» (Ренуар легче переносит «мэтра» в письменном виде, чем устно) за скромную сумму…
Ребенок с кнутиком. 1885
Ренуар читал вслух. Дойдя до этого места, прежде чем перевернуть страницу:
— Вы увидите, Воллар, что мне предложат триста франков. Но с тем, чтобы иметь свою картину в Китае…
Оказалось, что этот «дяденька» предлагает пятьсот фунтов стерлингов.
И Ренуар отдал за такую цену холст, который он отказывался продать за цену вдвое большую.
— Какое симпатичное лицо у человека, который только что ушел! — сказал я Ренуару.
Художнику принесли прекраснейшую раму времен Людовика XIV.
«Это наша семейная рама. Как будет хорош в этой раме обещанный вами портрет моей жены…»
Условлен был самый маленький формат холста, но Ренуар не так уж придерживался условий.