[70] я подумал, что у этого бедного малого отнимают, таким образом, кусок хлеба; но, однако, оказалось, что этот социалист богат и поддерживал партию из своего кармана. Вы подумайте! Ему возвращали свободу, а он, несчастный, не мог примириться с мыслью, что больше он не будет ничьим лакеем! Только при «тиранах» и были свободны! Например, этот папа, который счел вполне естественным позволить Рафаэлю написать историю Психеи; попробуйте-ка в наши дни в государственном заказе написать историю «Девы». Да вот еще на днях я открываю «Басни Лафонтена», которые Клод принес из школы. И вот в басне «Маленькая рыбка станет большой» вместо «если бог продлит ее жизнь…» поставлено: «если ей продлят жизнь…» Просто возмутительно! Повсюду написано: «свобода» и сейчас же под этим: «светское образование обязательно…» В старые времена, когда не было «свободы», обязательного обучения не было; но по-французски умели говорить… и писать…
Ренуар засмеялся:
— Чтобы убедиться, какое отвращение все питают к свободе, взгляните на нас самих! Как только мы установили правила для наших первых выставок, вернув каждому право писать, как ему хочется, мы постановили сейчас же вслед за этим, что выставлять в официальном Салоне воспрещается…
Постучались в дверь: это был доктор из Парижа, который проездом на юг заехал повидаться с Ренуаром.
— Со мной сейчас произошла интересная вещь! — сказал он нам. — Один из моих больных, некто «потерпевший крушение», объявил мне, что на все время войны он отказывается от уколов «606», так как это — немецкое изобретение!
— А вы сам верите в новейшие средства? — спрашивает Ренуар.
— Верю ли я? Да, если бы «606» открыли во времена Франциска I, он бы не умер!
Ренуар. — Я вспоминаю книгу моего друга Ж. о Лувре; как он пишет о Франциске I! «Этот сатир», «этот красавчик!..» Вы понимаете, эти республиканцы не желают, чтобы короли спали с женщинами!..
Девушка с овцой и коровой. 1887
Доктору показалось, что Ренуар затрагивает «режим…», и с видом превосходства он обратился к художнику:
— Но я не поклонник попов!
Ренуар. — Во время первого причастия Пьера я видел женщину, только что приобщившуюся господа бога: она возвращалась на свое место со сбившейся набок шляпой, спотыкаясь между скамейками, совсем не владея собой… Я понял могущество попов, если они могут довести до такого состояния. Франкмасоны, протестанты — словом, вся эта банда охотно переманила бы женщин от попов, но силенок у них не хватает: отсюда их ярость… Но мне нравится все, что ясно: у попов есть определенный костюм, их можно сразу заметить и вовремя удрать… А все эти ваши проклятые социалисты, с их пиджаками, как у всех, от них не убережешься, а если попадешься им, то изведут окончательно!
Дверь мастерской открылась, и вошла мадам Ренуар с голубой бумажкой в руке:
— Ренуар, телеграмма от Родена! Он — в Кань. Сегодня он будет завтракать с нами. Ты помнишь, что тебе нужно сделать его портрет для книги Бернгеймов? Но он приедет не для этого. Он телеграфирует, что приедет около полудня и что он сможет пробыть очень недолго. Я сказала, чтобы подали автомобиль; я съезжу в Ниццу купить курицу, гусиный паштет и лангуст. Через час я вернусь!
И, обращаясь ко мне:
— Что бы Ренуар ни говорил, в автомобиле много хорошего!
Доктор поднялся:
— Я тоже в Ниццу; я воспользуюсь автомобилем.
Мадам Ренуар. — Я забыла отдать тебе письмо. Наверное, это просьба, чтобы ты участвовал в «Триеннале»[71].
Когда мы остались одни, Ренуар сказал:
— Я уверен, что вы думаете так же, как и моя жена… Но представьте себе, что не существует ни автомобилей, ни железных дорог, ни телеграфа; Роден должен был бы приехать в дилижансе, я был бы предупрежден за месяц, курицу откормили бы в нашем птичнике и дома сделали бы паштет; подумайте, разве этот паштет не был бы лучше того раскрашенного картона, который сейчас привезет из Ниццы моя жена! И мне не пришлось бы, как недавно, найти борную кислоту в одной птице. И кроме того, мне не надоедала бы постоянно целая толпа людей, которые преспокойно оставались бы дома, если бы мы жили в нормальную эпоху, без железных дорог, трамваев и автомобилей!
Белошвейка с сыном. 1886
Трамваем мадам Л. в сорок минут добирается ко мне из Ниццы. И она пользуется этим, бездельница! (Имитируя носовой выговор мадам Л.) «Мой муж заставил меня поклясться при отъезде из Парижа, что я буду часто вас навещать!..» Валяй, милочка! И знаете ее пунктик? Это правоверная протестантка, которая смеется над пышностью католических церемоний!.. Вы меня знаете, Воллар, я вовсе не сектант, но в присутствии протестанта я делаюсь бешеным католиком! Если бы вы слышали мадам Л.: «Протестантская религия, мосье Ренуар, имеет по крайней мере то качество, что она проста!..»
«Простая религия!» Тоже изобрела, дуреха!
«Но, мадам, — говорю я ей, — вы хотите, конечно, сказать: религия — бесцветная, скучная. Дикарь, например; никто не скажет, что он не прост, но посмотрите, в какие блестящие, яркие цвета он одевается!»
И после того как она вдоволь поизведет меня своей «простой религией», она вдруг принимается говорить о музыке! О музыке своего друга Б… Чем я виноват, что мне не нравится музыка литератора? Галлимар как-то повел меня на оперу Б… На другой день, придя ко мне, он застал меня за работой над «ню».
«Ну, а музыка Б…?» — спрашивает Галлимар.
«Что поделаешь, — ответил я, — мне это меньше нравится, чем писать задницу!»
— Этот несчастный Реймский собор! — продолжал Ренуар. — Какой ужас эти обезглавленные ангелы, которые напечатаны в журналах! И какое несчастье, что после войны все это будут реставрировать!.. Достаточно посмотреть на фасад церкви Везелэ, как они ее починили!..
Возьмите, например, готическую колоннаду, главный мотив которой — капустный лист; и вот вы ни за что не найдете ни одного листа, который был бы вполне похож на другой и так же расположен. То же самое с колоннами: ни одна не тождественна с другой и не поставлена точно против другой. Ни один современный архитектор, начиная с Виоле ле-Дюка, не понял, что дух готики — в неправильности. Они предпочитают объяснить неправильность неумением. Однажды я заставил прыснуть со смеха толпу архитекторов, которым сказал, что Парфенон — сама неправильность. Я сказал это на авось, но я отлично чувствовал, что иначе быть не могло. И позже я узнал, что был прав. Но никогда ни один архитектор не согласится, что правильность должна быть в глазу, а не в исполнении. В Риме есть новая церковь Св. Павла, — она гнусна, потому что колонны ее безукоризненны. Когда видишь подобные колонны в Парфеноне, приходишь в восторг от их точности, но, приближаясь, замечаешь, что нет двух тождественных колонн. Эту неправильность встречаешь во всех примитивах, даже в Японии и Китае. Это дух современности, и профессора изобрели точность по циркулю…
Материнство. 1886
Читали вы статью Пелльтана, предлагающего восстановить совсем заново Реймский собор рядом со старым силами пленных германцев? И в глубине души этот добрейший Пелльтан убежден, что новый будет прекраснее старого!
Я вспоминаю на одном из порталов Реймского собора двух пророков с орнаментом из листьев над одним из них: какая в нем удивительная фантазия! И с обеих сторон другого пророка две головки, — какая очаровательная грация!
Просто невероятно богатство этих порталов! Этот тяжелый материал превращен в такой легкий, что вспоминаешь о кружевах! Суметь придать тяжеловесной массе такое богатство, соединенное с такой легкостью… И если вы скажете всем Пелльтанам на свете, что, имея миллиарды и еще миллиарды, ничего не сделаешь даже приблизительно похожего, они вам хором ответят: «А прогресс?..»
Среди множества шедевров Реймского собора есть три фигуры: «Христианская религия», «Царица Савская» и «Улыбка Реймса». Их красота сводит с ума. Когда видишь такие вещи, как глубоко чувствуешь скудость и прежде всего глупость современной скульптуры! Например, эти лошади на Большом дворце, которые тянут в разные стороны, безумные лошади. Вот сюда бы упасть бомбе, но нет опасности, что нам так повезет!
И рядом с репродукциями из Реймса постоянно помещают Латуров! Достаточно картине пострадать от германцев, чтобы ее сейчас же произвели в шедевр!
Я. — Значит, вы не считаете Латура великим художником?
Ренуар. — Да, если хотите…
Я. — Так же, как и Натье?
Ренуар. — Нет, сильнее все-таки… Но забавно, что живописец не любил писать рук!..
Я разглядывал холст, стоявший на стуле; на нем были написаны многочисленные мелкие сюжеты один около другого: «Фиги», «Голова с птичьим профилем» и маленькая неоконченная «ню».
Ренуар. — Эту начатую «ню», которую вы там рассматриваете, я попробовал написать с маленькой натурщицы, присланной мне мадам Фрей. «Я вам ручаюсь, — писала мадам Фрей, — что эта девушка очень хороша в моральном отношении». Но когда она разделась, я подумал, что лучше бы в моральном отношении она была очень плоха, лишь бы у нее груди были покрепче! Не эта «ню» и не «фиги» интересуют меня в этом холсте; я сохранил его из-за этого этюда женской головы: это иностранка, с которой позже я написал большой портрет. Здесь она очень похожа, это как раз то, чего я не мог достаточно хорошо передать в законченной картине, — этот характер нежности!
Забавная подробность: муж этой дамы только и знал, что повторял: «Мне хотелось бы, чтобы вы написали мою жену совсем интимно!» Но я открываю ворот платья всего на два пальца от шеи. «Еще интимнее», — говорит мне муж. Я убираю остаток тела и прибавляю воротничок. «Но, мосье Ренуар, я же прошу вас „интимнее“, „очень интимно“: чтобы по крайней мере была видна грудь!..»