. — Какие у вас прелестные дети, мадам! Чем вы их кормили?
Мадам Ренуар. — Моим молоком, конечно, мосье Роден.
Роден. — Но раз вы кормили сами, как же ваши светские обязанности?
Мадам Ренуар (сдерживая смех). — Можно садиться за стол. Сейчас вы попробуете оливки из Колетт, мосье Роден.
Шляпка с булавкой. 1893
Роден держал оливку большим и указательным пальцами:
— Вот чем жили греки! Куском черного хлеба, козьим сыром и водой соседнего ручья! Как греки были счастливы в своей бедности и какие чудеса они нам оставили! Этот Парфенон! Я, кажется, открыл наконец происхождение всех этих шедевров. Секрет греков в их любви к природе… Природа! На коленях перед ней я создал лучшие из моих скульптур!.. Меня часто упрекали в том, что я не сделал голову «Идущему человеку»; но разве ходят головой?
Ренуар. — Видали вы русский балет?
Роден. — Какие танцоры эти русские! Мне позировал один, стоя на колонне… с протянутыми вперед руками и подобранной ногой. Мне хотелось сделать улетающего гения… Но в тот день я был далек мыслями от действительности, я думал о греках… И мало-помалу я задремал с куском глины в руках. Вдруг я просыпаюсь: мой натурщик исчез… без стеснения! Где те времена, когда художника уважали!.. Кто это мне рассказывал историю об античном скульпторе, который, намереваясь сделать Актеона, растерзанного собаками, спустил на свою модель голодную свору… Нет, но вы представляете себе весь этот шум, если бы я только…
Ренуар. — А папа? Довольны вы им? Он хорошо позировал?
Роден (покачав головой). — Этот папа[77] ничего не понимает в искусстве. Я бился над кончиком уха, но папа принял позу, которую считал наиболее выгодной, и это проклятое ухо нельзя было увидеть! Я все старался переменить место, но по мере того, как я менял точку зрения, он также поворачивался… Далеки те времена, когда Франциск I подавал кисти Тициану!..
Роден рассматривал «ню», висевшую против него, и вдруг:
— Я понимаю, Ренуар, почему вы сделали правую руку этой женщины толще левой: правая рука — это рука действия, рабочая рука!
Вид на Антибы. 1892–1893
Я. — Мэтр, будет ли мне позволено когда-нибудь посетить ваше уединение в Медоне и вашу келью в Отеле Бирона?[78]
Роден. — Да[79] … Я вижу, что нет подробностей моей художественной жизни, которая не стала бы общим достоянием! Я так избегаю рекламы!
Я. — О вас говорят, что, несмотря на всю вашу гениальность, вы не гнушаетесь сами работать молотком и резцом, по примеру древних каменотесов!
Роден (запустив руку в бороду). — Лучшая мечта скульптора — самому побеждать и мрамор и камень!
Я. — Говорят еще…
Роден (добродушно). — Что же там еще такое говорят, а ну-ка?
Я. — Что Академия, несмотря на все свои улыбки…
Роден (неистово). — А, вот что! И что же? Почему же они не желают избрать меня в Академию?
Я. — Ваши друзья, мэтр, любят вас такой ревнивой любовью…
Роден. — Прекрасно, пусть они любят меня поменьше, но не мешают мне быть избранным! Правда, их там целая банда, тех, кто хотели барышничать на моем «Бальзаке»: «Мэтр, с вашим гением!»… Мой гений! Если подумать, что в министерствах, при погребениях, повсюду какой-то Сен-Марсо имеет преимущество передо мной! Вы увидите скоро, что и Бартоломе… Да разве Клемансо заставил бы меня переделывать четырнадцать раз свой бюст, если бы я был членом Академии?
Тут вдруг маленький Клод, вскакивая из-за стола:
— Тьфу! Я опять пропущу муравьев! — и, не обращая внимания на замечание мадам Ренуар: «Перестанешь ты, Клод?» — он останавливается перед Роденом, засунув руки в карманы:
— Мосье Роден, вы не пойдете посмотреть, как работают муравьи?
— Это просто какой-то дурачок, — сказала мадам Ренуар, когда Клод, не дождавшись ответа Родена, юркнул в дверь. — В тринадцать лет он проводит время в наблюдениях за муравьями!
Роден. — В тринадцать лет Микеланджело уже проявил себя; также и я в этом возрасте вылепил свою первую вещь. Какая трудная вещь скульптура! Если великие живописцы могли появляться во всякие времена, что же странного, что я появился, когда скульптура почти угасла?
Ренуар (Родену). — Воллар показывал мне необыкновенные репродукции ваших акварелей…
Роден. — Я делал это при помощи Кло. Когда его не станет, можно сказать, что тогда кончено с литографией. Но мне не нравится его образ мыслей. Как-то я оставил его одного и, вернувшись, застал увешанного орденами, которые он вынул из моей шкатулки… Есть вещи, с которыми нельзя шутить.
Мадам Ренуар. — Любите вы цветы, мосье Роден?
Роден. — Да, очень! Мирбо рассказывал мне о хризантеме необычайного темно-красного цвета, которая на смертном одре княгини У… заменяла букс; я восхищался на днях у виконтессы де-З. редчайшей гвоздикой: она была черна, как чернила, и очень плохо пахла.
Мадам Ренуар. — Здесь нет редких цветов; но все-таки сад наш очень красив. Вот там, за окном, видны маргаритки рядом с мимозой!.. И я вам должна сказать, что мой муж предпочитает простые цветы.
Роден. — Совсем как Малларме. Такой изысканный поэт, и вдруг я вижу его восхищающимся букетом полевых цветов!
Ренуар. — Кстати, о Малларме. Мадам Моризо однажды, слушая, как он читал ей одну из своих поэм, обратилась к нему с вопросом:
«Послушайте, Малларме, что, если бы вы написали когда-нибудь вещь в расчете на вашу кухарку?»
«Но, — отвечал Малларме, — и для моей кухарки я напишу точно так же!..»
— Если некоторые поэмы Малларме, — продолжал Ренуар, — мне недоступны, то до какой степени он был тонок и оригинален как человек! Я вспоминаю, с какой восхитительной простотой он рассказывал об одном негре, ученике колледжа, где он преподавал английский язык:
«На каждом уроке я посылаю его к доске писать мелом слова, и вы не можете себе представить, какое наслаждение мне доставляет видеть, как черный проводит эти белые линии».
— Я предлагаю, — сказала мадам Ренуар, — выпить кофе в саду возле роз.
— Да, — сказал Роден, — а мой портрет?..
Ваза с хризантемами. Середина 1890-х
Вынимая из жилетного кармана прекрасные золотые часы:
— Без пяти два?! Автомобиль графини заедет за мной точно в три часа, и мой секретарь предупредил меня утром, что в моем распоряжении нет больше ни минуты до отъезда на Север.
— Ну, тогда скорей, — сказал Ренуар, — несите меня в мастерскую. Воллар, приготовьте мне лист бумаги на доске!
Я немного задержался в мастерской; мне хотелось видеть, какую позу примет Роден! Но в конце концов мне и не пришлось уйти, так как Ренуар никогда не стеснялся работать в присутствии кого бы то ни было. Что касается Родена, то, усевшись, он стал так же неподвижен, как Роден из Музея Гревен. Без десяти три Ренуар положил сангину и попросил папиросу; портрет был окончен.
— У меня есть еще время посмотреть сад. В моем распоряжении еще десять минут!
Но в этот момент в дверь постучались и на пороге показался выездной лакей:
— Автомобиль ее сиятельства ожидает господина маэстро!
Тогда Роден, обращаясь к мадам Ренуар, вошедшей в мастерскую:
— Если я вернусь когда-нибудь на юг, я попрошу вашего разрешения пройтись по вашему саду. Я так люблю природу!
Я проводил Родена до автомобиля. Но стартер испортился, и шоферу не удавалось пустить в ход мотор.
Господину маэстро придется подождать четверть часика, — сказал лакей.
Роден. — Четверть часа: у меня остается время, чтобы посмотреть сад. Это доставит удовольствие мадам Ренуар.
Но, посмотрев на свои лакированные туфли, он покачал головой:
— Впрочем, там нет ничего достопримечательного, — те же цветы, которые можно видеть вдоль полотна железной дороги.
Я воспользовался счастливым случаем этой беседы с глазу на глаз, чтобы заполучить еще несколько новых «откровений» на тему «Роден наедине с собой».
Я начал с вопроса: — Как приступаете вы к творчеству, мэтр?
Роден. — Я отдаюсь вдохновению!
Я. — Когда же оно охотнее посещает вас? Натощак? Или во время пищеварения?..
Роден. — Я «мыслю» всегда с одинаковой легкостью и за исключением короткого отдыха…
Я. — В какое время дня?
Роден. — После завтрака. Это доктор, увидя, как моя кошка уснула после чашки молока, посоветовал мне: «Надо следовать примеру животных».
Я. — Я не помню, чтобы мне приходилось читать описание вашей спальни. Вот, однако ж, чем можно было бы соблазнить известнейших репортеров… Какая у вас кровать? Старинная или в стиле «модерн»?
Роден. — Кровать у меня обыкновенная. Я боюсь, что старинная или просто стильная кровать повела бы к своего рода изнеженности. Я испытываю непреодолимую потребность отдыхать глазами на чем-нибудь прекрасном, и поэтому в моей спальне находится произведение искусства — это один из моих «граждан из Кале».
Я. — Раздеваетесь вы или остаетесь одетым во время отдыха?
Роден. — Всегда вполне одет. Стоило бы мне снять воротничок, как это расположило бы меня к безделью, а художнику некогда отдыхать.
Я. — Легко вы засыпаете?
Роден. — Очень легко, если я не обременен идеями.
Я. — Говорят, что легко уснуть, сосредоточив взгляд на блестящем предмете.
Роден. — Восточные люди смотрят на свой пупок… А у меня рядом с кроватью стоит музыкальная шкатулка, подаренная мне одной из моих нью-йоркских поклонниц. Когда мне трудно уснуть, я нажимаю кнопку на крышке и вскоре засыпаю сном ребенка.