стую линию. Именно так люди и предметы и выглядят в этом чистом воздухе… Бывают женщины, как у Фрагонара, а бывают – как у Ренуара»[659].
Помимо Ван Гога, новый стиль Ренуара одобрили и некоторые художники из его окружения. Его бывший ученик Бланш, теперь ставший модным портретистом, настолько влюбился в «Больших купальщиц», что приобрел их в 1889 году за скромную цену в 1000 франков[660]. Восторженно отзывался о них и Моне, который знал, что Ренуар находится в мучительном поиске, а Дюран-Рюэлю годом раньше не понравилась «Кормящая мать». Моне пытался помочь Ренуару и даже написал Дюран-Рюэлю, еще не видевшему «Купальщиц»: «Ренуар прекрасно написал купающихся женщин. Это поймут не все, но многие»[661].
Однако самой непреклонной защитницей нового стиля Ренуара стала Берта Моризо. Она считала Ренуара непревзойденным рисовальщиком и приветствовала его новую сосредоточенность на линии. В том же году, когда Ренуар закончил «Больших купальщиц», Моризо с мужем попросила его написать маслом портрет их дочери Жюли Мане. Ренуар сделал несколько набросков «Жюли с кошкой» и последний из них перенес на холст в качестве основы для картины[662]. В этой работе энгровский акцент на глазах и контуре лица сочетается с лучезарностью и яркими цветами.
Ренуар любил Моризо не меньше, чем других своих друзей-художников. Они были ровесниками, но происходили из совершенно разных слоев общества. Их знакомство состоялось в 1874 году на совместной выставке – Ренуара, видимо, привлекли к Моризо ее богатство и связи. Она, как и Базиль, и Жюль ле Кёр, была потенциальным подателем помощи. Однако с ходом времени отношения их стали более теплыми и переросли в дружбу, которая продлилась до самой ее смерти, – Ренуар пережил ее на 24 года. Ренуар включил Моризо и ее творчество в пантеон своих художественно одаренных друзей. В 1882 году, во время болезни в Эстаке, он пишет в письме к своему агенту, что согласен выставляться только совместно с «[настоящими] художниками, такими как Моне, Сислей, Моризо и пр.»[663]. Впоследствии он работал с ней рядом, как до того с Моне и Сезанном[664]. При этом Моризо, как женщину из высшего класса, не допускали на собрания в кафе «Риш» – ей (а впоследствии столь же великосветской Мэри Кассатт) не подобало посещать такие места. Но почти тогда же, когда начались встречи в кафе «Риш», Моризо с мужем стали давать еженедельные ужины в своей модной квартире в Нейи – ужины, на которые не приглашали Алину. На ужинах бывали многие, в том числе Дега, Уистлер и Малларме, однако, как записала в своем дневнике Жюли Мане, самыми постоянными посетителями были Ренуар и Малларме, причем Ренуар стал близким другом ее родителей[665].
Несмотря на близкую дружбу с Моризо, Ренуар сознательно скрывал от нее часть своей жизни. Как уже говорилось выше, хотя он и пригласил Моризо к себе в мастерскую, чтобы показать ей наброски к «Кормящей матери», он скрыл от любимой подруги, что на них изображена его собственная семья. Возможно, Ренуар стыдился своей любовницы-простолюдинки и ее сына перед этой великосветской дамой, которая родила ребенка только на шестом году брака. Возможно, Ренуар боялся, что Моризо перестанет его уважать, если узнает, кто такие Алина и Пьер. При этом нет никаких сомнений в том, что он считал Алину неотъемлемой частью своей жизни. И ее, и Пьера он любил беззаветно. Его преданность жене чувствуется даже в том, что обнаженные на его картинах становятся все более тучными, но изображены при этом с нежностью и приязнью. Это отражало физическое состояние Алины, которое одновременно и тревожило Ренуара, и вдохновляло на трогательные картины. С тех времен, когда она была его натурщицей, и до конца своей карьеры Ренуар представлял своих обнаженных пышнотелыми – это могла быть и Алина, и какая-то другая женщина, – потому что многим его современникам нравились пышные женские формы. При этом все растущая полнота Алины не переставала тревожить художника. Он пишет Алине: «Попытайся ответственно относиться к своему здоровью, чтобы у меня на руках не осталось двое инвалидов, пробуй хоть немного двигаться. Я боюсь, что твой жир сыграет с тобой злую шутку. Я знаю, что худеть нелегко, но мне не хотелось бы, чтобы ты раньше времени начала болеть… Заботься о себе»[666].
Несмотря на любовь к Алине, некоторые вещи Ренуар хранил от нее, как и от Моризо, в тайне. Он так и не признался ей, что у него были дети от Лизы. Кроме того, простонародное происхождение Алины и тайна их отношений не позволяли Ренуару ввести ее в свой круг общения. Как уже было сказано, он довольно часто оставлял ее одну с сыном и уезжал путешествовать, работать или встречаться с людьми. Так оно осталось навсегда – они часто жили каждый своей жизнью, общаясь в письмах и назначая друг другу регулярные свидания. Дело в том, что Ренуар ценил уединение и свободу, о чем однажды написал агенту: «Не думай, что я готов кому-то продать свою независимость. Это единственная вещь, которая мне страшно дорога, – право делать глупости»[667].
Алина и Моризо познакомились только год с лишним спустя после того, как Ренуар женился на своей возлюбленной. Но и тогда Ренуар представил их друг другу не слишком изысканно. Моризо с семьей отдыхала в своем загородном доме в Мези, в 43 километрах к северо-западу от Парижа. Ренуар наведывался туда так часто, что ему предложили приезжать когда вздумается, никого заранее не предупреждая. В один прекрасный день летом 1891 года он взял и приехал в Мези с Алиной и Пьером, которому тогда было шесть лет, и никого никому не стал представлять. В письме к Малларме от 14 июля 1891 года Моризо восклицает: «Мельком видела Ренуара с семьей. Расскажу об этом попозже»[668]. Она сдержала свое обещание: «Вряд ли мне удастся точно описать вам мое изумление при виде этой невероятно тучной женщины, а я, неизвестно почему, представляла ее такой, как на картинах ее мужа»[669]. Моризо к этому моменту уже явно знала, что у Ренуара есть жена и ребенок, однако из письма видно, что ее разочаровала и даже обескуражила внешность Алины, которую Ренуар идеализировал в своих картинах.
Помимо Моризо и Алины, была еще одна женщина, к которой Ренуар относился с неизменной любовью, – его пожилая овдовевшая мать Маргарита Мерле-Ренуар, которая по-прежнему жила в Лувесьене с дочерью Лизой и ее мужем Шарлем Лерэ. В 1887-м мадам Ренуар было 80 лет, и в этом году ее любящий сын Ренуар написал Берару, что при первой возможности он стремится «съездить из Парижа в Лувесьен»[670]. В марте 1888-го он писал Дюран-Рюэлю: «У моей матери пневмония, врач крайне обеспокоен»[671]. Пневмония была (и остается по сей день) основной причиной смерти пожилых людей. В письме от 1883 года Ренуар поясняет Мюре: «Я каждый четверг езжу в Лувесьен… Моя мать вот уже год болеет. Как только выдается свободная минута, я сразу отправляюсь к ней в Лувесьен»[672]. Он неизменно заботился о матери до самой ее смерти в 1896 году, в возрасте 89 лет.
Как и всякий француз XIX века, Ренуар позволял себе противоречивые высказывания в адрес женщин. С одной стороны, он был искренне предан Моризо, Алине и своей матери и относился к ним с неизменным уважением. С другой, многие его замечания о женщинах сегодня назвали бы сексизмом. Чтобы это осмыслить, нужно прежде всего понять, какие взгляды преобладали в обществе, в котором жил Ренуар. В те времена большинство мужчин и женщин придерживались мнения, что место женщины – дома, а в семье она должна полностью подчиняться мужу. Феминизм считался новомодной и радикальной идеей, которая не пользовалась во Франции особой популярностью – большинство людей усматривали в ней угрозу привычному образу жизни. Представление о превосходстве мужчин было настолько непоколебимым, что право голоса француженки получили только в 1944 году. Если бы в таких обстоятельствах Ренуар высказывал феминистские идеи, его сочли бы радикалом, а этого клейма он тщательно избегал всю свою жизнь. По его понятиям, радикальные или революционные идеи сразу приводили на ум гражданскую войну в Париже – Коммуну 1871 года.
В 1888 году на вопрос критика Филиппа Бюрти о том, что он думает о феминизме, Ренуар ответил: «Я считаю, что женщины – писательницы, адвокаты и политики, такие как Жорж Санд, мадам Адам и другие зануды, совершенно чудовищны. Этакие коровы на пяти ногах. Женщина-художница – это просто смешно, но я ничего не имею против певиц и танцовщиц. Во времена античности, а также среди простонародья женщина пела и танцевала, не переставая при этом быть женщиной. Грация – это ее удел и даже ее призвание. Я прекрасно понимаю, что в наше время идеал этот несколько поблек, но что мы можем поделать? В античности женщины пели и танцевали бесплатно, ради чистого удовольствия демонстрировать грацию и очарование. Сегодня они это делают за деньги, лишая процесс очарования»[673]. Утверждение Ренуара несколько ошарашивает в свете его отношений с женщинами, особенно с коллегой по цеху Моризо. Он, безусловно, считал ее выдающейся женщиной. Через много лет после ее смерти дочь ее вспоминала в дневнике: «Иногда я снова задумываюсь над фразой, которой месье Ренуар ответил месье Малларме, когда однажды вечером в четверг, выходя из нашего дома, заговорил о маминых свойствах: „…обладая такими качествами, любая другая женщина нашла бы способ стать совершенно несносной“»