Впрочем, у других консервативных друзей Ренуара национализм был далеко не единственной причиной выступать против Дрейфуса и дрейфусаров. Например, двое очень на тот момент близких друзей Ренуара, Дега и Жюли Мане, были, вне всякого сомнения, одновременно и антидрейфусарами, и ярыми антисемитами. Антисемитизм Дега превосходил все границы. К 1895 году Дега, на тот момент частично потерявший зрение, начал заставлять свою служанку Зою читать ему вслух антисемитскую ежедневную газету La Libre Parole. На волне общественного беспокойства, вызванного «делом Дрейфуса», он рассорился с друзьями детства – евреями Алеви, хотя они довольно давно перешли в католицизм. 5 ноября 1895 года Даниэль Алеви записал в дневнике: «[Дега] страстно уверовал в антисемитизм». Жюли Мане также принадлежала и к антидрейфусарам, и к антисемитам – это видно из ее дневника. В январе 1900 года состоялась ее помолвка с Эрнестом, одним из четверых сыновей Анри Руара, – все в этой семье были оголтелыми антидрейфусарами[857]. Подтверждением антисемитизма Жюли служит и ее дневниковая запись от сентября 1899 года – она пишет о пожертвовании, которое она сделала совместно с пятью подругами: «Мы, шесть молодых девушек, посылаем скромную сумму в шесть франков в La Libre Parole, чтобы поддержать рабочих из Виллетт и фонд репатриации евреев в Иерусалим»[858].
В-третьих, общественно-экономическое положение Ренуара и его происхождение тоже способствовали поддержке антидрейфусаров. Как говорилось выше, его деда по отцу бросили родители и его взял к себе в дом сапожник, поэтому Ренуар всегда чувствовал себя чужаком в обществе более состоятельных, лучше образованных и обладающих более широкими связями друзей-импрессионистов, большинство из которых принадлежали к высшему классу и лишь несколько – к среднему. В мире искусства вообще преобладали люди из высшего класса, и Ренуар ощущал себя отщепенцем, взирающим на это изысканное общество со стороны. Чтобы оправдать свое присутствие в этом кругу, Ренуар зачастую поддерживал общее мнение. Высказать свое несогласие со всеми значило бы подчеркнуть свое отличие от остальных людей мира творчества и тем самым отграничить себя от него. Ренуар, как чужак, не мог позволить себе дистанцироваться еще сильнее.
И наконец, антидрейфусарство Ренуара можно объяснить его привычкой манипулировать другими – ведь эта точка зрения была большинству ближе. Среди тысяч сохранившихся писем Ренуара наиболее оголтелым выглядит одно, адресованное Берару и отправленное примерно в 1899 году, в разгар «дела Дрейфуса» и еще до того, как Ренуар сдружился с Бернхаймами: «Дорогой друг, Дюре (все то же „дело Дрейфуса“) защищает Бернхаймов, омерзительных евреев, от Дюран-Рюэля. Когда я его, Дюре, увижу, я скажу ему, чтобы не совал нос куда не надо. Такого человека больше нельзя приглашать к себе. Всего лучшего, Ренуар. Возможно, Бернхаймы обещают более высокую комиссию, это пока секрет»[859]. Ренуар расстроен, поскольку подозревает, что Дюре пытается продать некоторые его работы Бернхайму, а не Дюран-Рюэлю, который был на тот момент основным агентом Ренуара. Это письмо выглядит расчетливой попыткой предупредить Берара о том, что, если и он захочет продать какие-то из своих сорока картин Ренуара, он должен обращаться к Дюран-Рюэлю, в противном случае Ренуар рассердится на него так же, как и на Дюре. Сегодня такие высказывания назвали бы ксенофобскими и они звучат гораздо реже; во времена Ренуара, особенно по ходу «дела Дрейфуса», это никого не удивляло.
Высказывания Ренуара необходимо рассматривать в контексте его поведения в отношении евреев до, во время и после окончания «дела Дрейфуса». Нужно признать, что в его поступках не просматривается никакой ненависти. Вспомним уже известное из предыдущих глав: в юности он четыре-пять лет отработал в фарфоровой мастерской, принадлежавшей братьям-евреям Леви. Когда ему было двадцать, его брат Пьер-Анри женился на дочери своего работодателя, еврейке Бланш-Мари Бланк[860]. Ренуар всю жизнь поддерживал отношения с Анри и Бланш. В 1870-е и начале 1880-х у Ренуара, благодаря его покровителям Шарпантье, Дюре и Эфрусси, появилось множество заказчиков-евреев, которым он писал портреты[861]. Даже в разгар «дела Дрейфуса», в 1898 году, он охотно обедал в доме своего друга, еврейского писателя Таде Натансона (см. далее). Кроме того, Ренуар дружил и с другими евреями, в том числе с Арсеном Александром, Шарлем Эфрусси, Катюлем Мендесом и Клодом Роже-Марксом; среди его заказчиков-евреев были Каэн д’Анвер, Фульды, Альфен, Нуньес, Стора и Мендес.
В рамках этого обсуждения стоит очертить непростые отношения Ренуара с Писсарро. Писсарро был его собратом-импрессионистом, с которым Ренуар дружил сорок лет, до самой смерти Писсарро в 1903 году. На картине Ренуара 1876–1877 года, где изображены художники в его мастерской, присутствует и Писсарро – его лысая голова показана в профиль. Писсарро был родом из еврейской семьи среднего класса, потом стал агностиком и женился на нееврейке; тем не менее, как уже было сказано выше, дети его продолжали исповедовать иудаизм. Благодаря дружбе с Писсарро Ренуар в 1883 году получил и с благодарностью принял заказ на портреты членов семьи состоятельного кузена Писсарро, Альфреда Нуньеса[862]. На следующий год Ренуар познакомился с другим кузеном Нуньеса, Лионелем, который помог ему написать манифест для «Общества нарушителей правил»[863]. Через несколько лет между Ренуаром и Писсарро возникли трения, поскольку их творческие пути разошлись. Ренуар начал экспериментировать с энгровским импрессионизмом, который Писсарро публично отверг, а сам Писсарро обратился к пуантилизму – стилю, который Ренуару не нравился. И в этот период, и позднее всем известный анархизм Писсарро пугал Ренуара, неизменно остававшегося патриотом Франции и приверженцем французского национализма. По сути, в 1881 и 1882 годах не только Ренуар, но также и Моне с Кайботтом считали политические взгляды Писсарро и его друзей, Гогена и Гийомена, чересчур революционными[864]. Симпатии Писсарро к анархизму были настолько широко известны, что в 1894 году ему пришлось бежать в Бельгию, чтобы спастись от устроенной в Париже облавы на анархистов. Жюли Мане записала в своем дневнике в октябре 1897 года: «Также говорили о Натансонах. Месье Ренуар сказал, что очень опасно поддерживать анархистов, таких как Фенеон, которые занимаются литературой и только и дожидаются возможности броситься в политику, – рано или поздно они совершат что-нибудь ужасное. Полагаю, что он прав. Писатели слишком часто поддерживают недостойные начинания, тогда как художники – люди более здравомыслящие. Впрочем, Писсарро – анархист»[865].
Ренуар и Жюли Мане настороженно относились к Писсарро из-за его анархизма, а Дега – из-за еврейского происхождения. Поль Синьяк вспоминает один инцидент, случившийся в феврале 1898 года: Дега и Ренуар шли вместе по улице и заметили, что к ним приближается Писсарро. Дега перешел на другую сторону улицы. Поскольку Дега был ему более близким другом, Ренуар последовал за ним, чтобы не встречаться с Писсарро. Синьяк пишет в дневнике: «Он [Писсарро] сказал мне, что после всех этих антисемитских событий Дега и Ренуар его избегают и больше не здороваются. Что может твориться в головах у этих умных людей, с чего они так поглупели?»[866] В этой ситуации желание Ренуара не обидеть Дега подпитывалось обидой на Писсарро за его анархизм. После этого Дега больше никогда не разговаривал с Писсарро[867]. Ренуар повел себя грубо, мелочно и лицемерно – это пример его соглашательства и влияния на него тогдашней политической ситуации. Хотя особо тесной дружбы между ними никогда не было, Ренуар и Писсарро сохраняли взаимное уважение и периодически взаимодействовали по рабочей необходимости. Около 1900 года Ренуар написал портрет Писсарро, который подписал «О. Ренуар», словно желая подтвердить свое дружеское расположение[868].
Пьер Боннар, Циприан и Ида Годебские, Таде и Мизиа Натансон и Ренуар в саду поместья Натансонов в Вильнев-сюр-Йон, вечер после похорон Малларме (11 сентября 1898). Желатино-серебряная печать. Фото Альфреда Атис-Натансона. Собрание Вайан-Шарбонье
Когда Писсарро умер в ноябре 1903 года, еще до завершения «дела Дрейфуса», Ренуар, находившийся на этюдах на юге Франции, вернулся поездом в Париж, чтобы посетить похороны на кладбище Пер-Лашез. Дега же сказал родным Писсарро, что он болен, – это был стандартный его предлог, когда он решал не ходить на похороны бывших друзей-евреев[869]. Будь Ренуар антисемитом, он тоже мог бы отговориться болезнью (что в его случае было бы правдой), однако дружба его с Писсарро была достаточно тесной, чтобы он счел необходимым прийти на похороны.
Как это ни парадоксально, но именно дружба Ренуара с Бернхаймами является самым красноречивым доказательством того, что он не был антисемитом. Дружеские отношения между Ренуаром и торговцем картинами Александром Бернхаймом, равно как и двумя его сыновьями, Жоссом и Гастоном Бернхайм-Жён (обоим на тот момент было по 25 лет), завязались в 1895 году. Дружество Ренуара и Бернхаймов растянулось на двадцать пять лет, до смерти художника, свидетельство тому – 38 его писем к Бернхаймам за 1898–1919 годы, а также письма, написанные от его имени Габриэль и Пьером[870]