В декабре 1915 года, через полгода после смерти Алины, как раз тогда, когда Эмили искала способы получить от своего зятя финансовую помощь, Ренуара куда больше тревожил колоссальный налог на наследство, который он должен был уплатить Французскому государству после смерти жены на основании ориентировочной оценки стоимости всего его состояния. 17 декабря он пишет Воллару: «Если верить нотариусу из Каня, до 26 декабря я должен уплатить 25 тысяч франков»[1483]. На следующий день Ренуар сообщает Ганья: «Месяц веду переговоры с нотариусом, который утверждает, что наследство будет стоить мне 25 тысяч франков. Очень почтенный юрист из Ниццы сказал, что сумма сильно завышена»[1484]. Чтобы назвать точную сумму налога, Ренуару нужно было предоставить опись имущества из всех его многочисленных квартир и мастерских – в Кане, Ницце, Эссуа и Париже. Находясь в Кане, Ренуар попытался задействовать родных и парижских друзей (Дюран-Рюэля, Ганья, Пьера и Воллара) в описи парижского имущества. 18 декабря он снова пишет Воллару: «Вот адрес Булочницы, у которой можно взять ключи: мадам Дюпюи, рю Клиньянкур, 23, Париж»[1485]. Ренуар входил во все юридические тонкости процесса. В том же письме он отправил Воллару список 82 полотен с оценкой стоимости каждого. Самыми ценными оказались четыре полотна с изображением женских фигур, каждое оценено в 5 тысяч франков: «Портрет Луизы», «Женщины на диване», «Женщина в образе Венеры», «Бюст молочницы». Самым недорогим оказался «Букет» – 300 франков. Общая стоимость 82 картин указана как «99 200 франков»[1486]. Соответственно, озвученный налог в 25 тысяч франков составлял около 25 %.
Составляя эти списки и привлекая к процессу юристов, Ренуар стремился по возможности минимизировать свои расходы. Он официально подтвердил, что его неподписанные работы вообще не имеют никакой ценности и налогом не облагаются, – в середине декабря 1915 года он пишет Ганья: «Должен тебе сказать, что наброски и картины без подписи ценности не имеют, поскольку я могу и должен посмотреть на них лично, прежде чем куда-то отправить»[1487]. Ренуар настаивал на том, чтобы самостоятельно вести дела с чиновниками, – он пишет Жанне Бодо: «Дорогая Жанна, все идет довольно неплохо… Составление списков меня измотало. Приходится иметь дело с нотариусами, поверенными и пр.»[1488]. Раздражение Ренуара по поводу налогов не утихло и через семь месяцев после смерти Алины – это видно из его письма к Андре: «После смерти жены у меня не было ни минуты покоя: два нотариуса, один адвокат, списки и огромная сумма, которую я должен выплатить за оставленные себе картины, а также все остальное. Впрочем, не буду слишком жаловаться. Я более или менее стою на ногах (в определенном смысле)»[1489]. Итак, если нежные отношения Моне со второй женой заставили его после ее кончины надолго погрузиться в траур, то Ренуар, испытавший печальное разочарование в браке, переживал только из-за потери денег, а не из-за потери женщины, которая была его спутницей на протяжении 37 лет.
Печально, что Ренуару, певцу любви, не довелось построить гармоничного супружеского союза. Отношения с Алиной, начавшиеся в 1878 году со страстного романа, продолжились в форме взаимной приязни и поддержки в те времена, когда они были бедны, не женаты и у них был маленький Пьер. К моменту их брака в 1890-м, когда Ренуар уже стал состоятельным, знаменитым и немощным, Алина начала настаивать на роскошной жизни, которой сам Ренуар не терпел. Уходя по привычке от конфликтов и не отстаивая впрямую своих прав, Ренуар часто против собственного желания уступал требованиям Алины – как, например, в вопросе о покупке дома в Эссуа, который самому ему был не нужен. Единственное утешение он находил в том, чтобы за спиной супруги сетовать в письмах друзьям на ее властолюбие и поступать по-своему без ее ведома и одобрения. Именно растущее недовольство Ренуара притязаниями Алины объясняет, почему они так много жили врозь.
Супружескую жизнь Ренуара осложняло и существование в его жизни еще одной женщины – его дочери. С одной стороны, Ренуар не мог предугадать, как Алина поведет себя в отношении Жанны, рожденной от его романа с натурщицей еще до того, как он встретил свою жену. Он не мог сказать заранее, проявит ли Алина к сиротке Жанне ту же доброту, которую проявляла к другим оставшимся без матери девочкам – Жюли Мане, Жанни и Поль Гобийар, Рене Ривьер. Судя по всему, Ренуар не верил, что Алина примет его дочь – хоть из сочувствия к ее прошлому, хоть из уважения к его любви к Жанне. Мы имеем основания предполагать, что Алина была очень ревнива, это отмечают Кассатт[1490], Бернхаймы[1491] и Коко[1492]. Ренуар, видимо, предполагал, что Жанна вызовет у Алины ревность как к его первой натурщице Лизе, так и к самой Жанне. Потому и скрывал от нее эту взрывоопасную тайну.
С другой стороны, хотя Ренуар и имел обыкновение идти на поводу у Алины, его тайные и очень теплые отношения с внебрачной дочерью говорят о том, что он готов был ради нее поставить свой брак под угрозу. Доверительные отношения с Алиной распались из-за разницы во взглядах на комфорт и богатство, породившей отчуждение и взаимное недоверие. Под конец их семейная жизнь была лишь жалким подобием былых отношений, наглядной демонстрацией того, насколько супруги отдалились друг от друга за долгие годы. Тот факт, что Ренуар однозначно не хотел быть погребенным на одном участке с Алиной, стал для его близких и друзей свидетельством того, что брак его не был счастливым. Какой печальный парадокс для Ренуара, певца любви!
Ренуар держит кисть обеими руками. Ок. 1916–917. Фото Коко Ренуара. Пон-Сент-Эспри, художественный музей Сакре-дю-Гар. Завещано Жаклин Брет-Андре в 2008
Глава 71915–1919
После того как в жизни Ренуара не стало Алины, он продолжил заниматься двумя вещами, которые всегда были для него важнее прочих: создавать картины и общаться с друзьями. 17 ноября 1915 года он пишет своему помощнику-скульптору Гино: «Вот уже три недели я скучаю в одиночестве, никто не приезжает. Я прошу только об одном, чтобы вокруг были люди… Приезжай как можно скорее»[1493]. Хотя он с прежней решительностью продолжал писать, искалеченное тело сильно осложняло ему жизнь. Художнику часто приходилось по нескольку недель кряду лежать в постели – год спустя он жаловался Дюран-Рюэлю: «Что до меня, я в очень, очень плохой форме. У меня масса недугов, которые делают жизнь невыносимой: потеря аппетита, боль в почках, проблемы, с которыми мне не разобраться. Вот уже месяц и неделю не выхожу из комнаты, что совсем невесело»[1494].
О страданиях Ренуара было широко известно, и друзья его живо на них откликались. Так, Моне находил его упорство героическим – в декабре 1916 года он писал Дюран-Рюэлю: «Что до Ренуара, он продолжает меня поражать. Вроде как он очень болен, а потом вдруг доходят слухи, будто, несмотря ни на что, он упорно работает и продвигается вперед. Это вызывает восхищение»[1495]. Что же до Андре, тот опасался за своего друга, который, по его мнению, мог в любой момент умереть; в том же месяце он пишет их общему агенту: «…жестоко было бы волновать несчастного, когда его дни сочтены»[1496]. Через год Андре делится своими тревогами с Полем Дюран-Рюэлем: «Ренуар продолжает писать великолепные работы, но я вижу, что он все больше и больше слабеет. Он уже жаждет смерти как избавления, а это дурной знак, особенно для него, ведь раньше он строил такие планы, будто у него еще сорок лет впереди»[1497]. Этот неожиданный пессимизм тревожил Андре, потому что раньше Ренуар всегда был оптимистом. Он и сам ощущал, что, несмотря на все попытки не терять бодрости духа, иногда впадает в отчаяние. Так, следующей весной он пишет Дюран-Рюэлю: «Сейчас меня мучит ревматизм в левой стопе, я провожу страшно тяжелые бессонные ночи. В постели жарко, и это причиняет мне такие мучения, что приходится среди ночи вставать. Пока все, что было сделано [в смысле лечения стопы], оказалось бессмысленным. Надеюсь, что это не затянется так же, как и война»[1498].
Поскольку ходить Ренуар не мог, у него начались проблемы с кровообращением в стопах, в результате на одном пальце развилась гангрена. В мае 1918 года Андре пишет Дюран-Рюэлю: «Только что получил очень печальные известия от Ренуара. Ему придется ампутировать палец на ноге. Что же будет дальше?»[1499] Прошло почти три недели, а палец так и не отняли – Ренуар проясняет ситуацию Жанне Бодо: «Дорогая Жанна, вот уже много месяцев я днем и ночью испытываю страшные мучения, и пока нет никакой надежды на их прекращение… И все это из-за какого-то большого пальца, который в ближайшие дни ампутируют. Поскольку ноги у меня отекают, сделать обезболивание [для операции] невозможно, даже на больную часть [собственн