– Как нам вылезти из этого дерьма с честью? – первым нарушил тишину уже целиком мой десятник Мейхалт, порадовав долгожданным конструктивизмом.
И что самое приятное: вопрос адресовался мне. Я уж начала беспокоиться: как бы это так плавно завернуть народ в нужную сторону? Так что не позабыла в очередной раз беззащитно вздохнуть и выдала:
– Освободить моих опекунов. Я не могу себе позволить их потерять, – выдержала паузу и поделилась сокровенным враньём: – Для сестры Ордена Отражения это фатальная потеря, граничащая со смертью.
Перепугались все – кто соскучился по такому греху, как погибель Внимающей? И уже через несколько минут безо всяких призывов и лозунгов часть гвардии города Влаадока выруливала на улицу, ведущую к порту. Я неслась, как на крыльях, к вящему неудовольствию Эпоны. Подруга укоризненно мотала башкой и фыркала на Саргова обра, что подбадривал её залихватским хеканьем. Моя атака во главе тридцати всадников завершилась у невысокого обшарпанного здания портовой кутузки. Местные стражи из портовых жителей даже не пытались квакать, но двери распахивать не стали. Ни к чему. Никаких таких опекунов Внимающей здесь нет. Потому, как вынесены ещё ночью бандой северян да утащены в неизвестном направлении.
Каких северян? Да тех самых, что пришли неделю назад с Сугардаром Бешеным. И с его ненормальным братцем Олфадаром по прозвищу Крикун. Точно их людишки приходили? Как же не точно, коли сам Олфадар с ними и заявился. А зачем же это почтенному купцу с севера понадобились опекуны Ордена Отражения? Так не можем того знать, поскольку едино сотнику то и ведомо. Какому сотнику? Естественно нашему свеже-преставившемуся. Есть ли идеи по этому поводу за…, скажем, целый золотой? Да это конечно! Как не быть? За этакую деньгу со всем нашим старанием…
Моему десятнику такая расточительность пришлась не по душе. Зачем, когда после серии пинков алчный паразит бесплатно выложил всё, что слышал и видел. А у меня и безо всякого рукоприкладства заныло-заболело во всех местах. Плохо помню, как оно всё складывалось последующие несколько минут. Мир заслонила единственная мысль, выворачиваемая мною так и этак на все лады: моих мальчиков продали в рабство. Моих мальчиков… Моих мальчиков продали… Продали в рабство… В рабство… Моих в рабство… Мальчиков продали… Мамочка!!
В чувство меня привела боль в грудине. И сырость за воротом куртки. Болело не в душе, а чисто прозаически в рёбрах. Десятник Мейхалт почтительно держал меня на руках. Рах скакала на грудной клетке, как на батуте, безапелляционно требуя прекратить кривляния и заняться делом. А эта фашистка Мерона поливала меня, как какую-нибудь фуксию. Честно говоря, сама не ожидала от себя столь душещипательных вывертов – сроду в обмороки не падала, хоть земля гори. И потому, кроме раздражения, ничего от организма вдогонку не получила.
Вылезла из объятий душки-офицера и понеслась по порту трясти за грудки каждого встречного: где мой капитан Олсак?! Понеслась – громко сказано. Та же Мерона догнала меня уже метров через пять, пытаясь осадить взбесившуюся, брыкающуюся Внимающую. Лайсаки-мужики, почуяв заварушку, поддержали меня трубным рёвом, нарезая круги вокруг ног и теребя подол. А вот Рах встала на сторону ведьмы, высказываясь обидно и неконструктивно. Истерика, как и обморок, не затянулась. Тем более что десятник поклялся, дескать, если Внимающая успокоится, то он приведёт её точнёхонько к портовой конторе Олсака через полчаса спокойной ходьбы.
И точно: в скором времени я забралась с ногами на колени моего родного капитана и разрыдалась. Мне – той прошлой – этот мужчина казался крайне интересным, а нынешней девчонке годился в отцы. Он гладил меня по головке, промокал нос на удивление чистым платком и что-то гулил своим басом, тяжко вздыхая. Что-то вроде обещания сдохнуть, но натворить всякого, чего только не похощет моя левая пятка.
– Продай мне корабль, – осенило меня, и водопад иссяк.
– Зачем? – подозрительно подобрался Олсак.
– За ними плыть, – воспряла я, шмыгая расхлюпавшимся носом.
– И что будет? – скептично осведомился он, свалив на глаза бровь, как бревно с крепостной стены.
– Выкуплю их! – не поняла я повода для скепсиса. – Они же торгуют рабами там, у себя на севере? Так, какая им разница, кому продавать?
– В Руфесе рабства нет, – напомнила Мерона. – Они не захотят иметь с тобой дела.
– Это точно, – подтвердил Мейхалт.
А мне было плевать на всё. В том числе и на форму будущих взаимоотношений с северянами. Это для всех прочих тут мои опекуны – служаки, исполняющие долг. Дескать, были эти, будут и другие. А мне без них хана. Они меня любят! Лишь с ними я в безопасности, а потому, как говорится, вынь да положь! Не продадут? Значит, сдохнут! Всё это мой капитан прочитал на моём подбородке – не иначе – и покачал головой:
– Ты так уверена, что справишься с ними? Северяне – народ серьезный. Каждый из них наших двоих стоит, как минимум…
Я не дала ему довозражать до конца. Подняла руки и стащила маску. Все прочие расположились где-то там, за спиной, а он единственный лицом к лицу с тайной Ордена. Впрочем, недавно с ней познакомился ещё один человек. Теперь у Олсака была в точности такая же рожа, как у Акунфара в подземелье. Он не отпрянул… Почти не отпрянул. По крайней мере, не стряхнул меня с колен, будто мерзкого паука. Тишина стояла мертвая. Даже не видя остальных, я представляла, как они сверлят глазами капитана – пытаются урвать хотя бы общее представление об увиденном.
На моё плечо шлёпнулся раздосадованный Керк. Постучал клювом в висок, как если бы покрутил у него пальцем. Менторским тоном отчитал за неоправданное легкомыслие. Наорал на капитана, предупреждая держать язык за зубами, и резко сорвался прочь. То ли из-за того, что он уже подглядел меня без маски, но с закрытыми глазами. То ли по причине закалённых контрабандой нервов. То ли из-за сольного выступления вирока, но Олсак справился. Вздохнул, поцеловал меня в лоб и кивнул на маску:
– Надень.
Погонял туда-сюда бровь, поковырялся в полу острым взглядом и принял решение:
– Корабль я тебе не продам. Перетопчешься. Это тебе не игрушка. Но, долг есть долг. Мужчина должен отдавать долги.
– Какие долги? – не сразу въехала я.
– Я должен тебе свою жизнь, – удивился он моей тупости. – И потому, я сам пойду с тобой за северянами. Но, предупреждаю! – его палец больно ткнулся в мой лоб. – Ты будешь послушна, как якорь. Один шаг против моего норова, и корабль развернётся к своему причалу. Усвоила?! – рявкнул он мне прямо в тот же лоб.
– Да, – счастливо расплылась я в искренней дурацкой улыбке.
Солнышко рвалось в окошко с поздравлениями, что у меня всё так замечательно вышло по-моему. Мерона невозмутимо поправляла прическу, нагнувшись над бочкой с водой. А Керк сидел на её краю и льстиво сыпал комплиментами. Моряки с гвардейцами гудели многоголосым колокольным звоном. Лайсаки носились по дому смерчами. У меня всё получится – пела душа на все лады – потому, что я нормальная. У меня все должны быть дома.
И они будут дома – покосилась я на пушку под боком – иначе их обидчики умрут самой страшной, самой нечеловечески жестокой смертью! Пушка бесстрастно сносила мою репетицию, изображая будущего врага, которому адресовалось грозное выступление. Кух, восседая на ней, одобрительно мявкал и притоптывал лапкой. Его телескопы воинственно посверкивали навстречу бьющему в лицо ветру. Уши норовило прижать к затылку, чего он никому прежде не позволял. И теперь малыш серчал на ветер за его бесцеремонность.
Рахова мелочёвка шебаршила и скалилась за его спиной. А Шех с ожившим Техом прикрывали мне левый бок на соседней пушке. Короче говоря, мы беспардонно заняли весь этот бак с погонными пушками к великому неудовольствию капитана Олсака. Хотя, по моему непросвещённому в морских делах мнению, здесь наша компашка меньше всего путалась под ногами серьёзных людей. Тем более что сам Олсак, его компас и прочий полезный народ постоянно пасся на юте барка. И мой суровый капитан беспрестанно пытался загнать нас с лайсаками туда же – буквально посадить себе на шею.
Кстати, вот это: ют с баком, мне запомнилось легко. Все остальные клички деталей барка крутились в голове стекляшками трубки-калейдоскопа, складываясь в бесконечные причудливые словосочетания. Команда поначалу втихаря хихикала над бестолковой Внимающей, неспособной запомнить элементарные вещи. Я тоже решила вдоволь потешиться за счёт шутников. К примеру, с покорной грустью в голосе призналась, дескать, моя экзистенциальность не приспособлена к морским путешествиям и технике. Этого словечка они так испугались, что принялись теребить свои лбы, губы и грудные клетки в попытке откреститься от запредельной ереси. И каждый раз проделывали эту процедуру, заслышав: лоботомия, ортодоксальность, эрудиция, латентный или хромосома. Аппендэктомия, идиосинкразия и юриспруденция почти сутки держали команду подальше от нас с лайсаками. Я потерянно печалилась, с трудом скрывая злорадство: есть ещё желающие поддеть Внимающую через самоубийство? Подходите, я подтолкну, обливаясь слезами.
Двадцать гвардейцев десятника Мейхалта – больше на корабль не влезло – недалеко ушли от моряков в вопросах образования. И так же шарахались от моих умствований, которыми я гоняла их по всему барку и отравляла пищу на камбузе. В конце концов, Олсак, окончательно позабыл светскую субординацию, пообещав задрать на мне балахон и всыпать горячих. Дескать, я совсем оборзела. И затретировала суеверную команду своими подозрительными кощунствами, а это в море не полезно. С морем не шутят, а с капитаном вдали от берега – тем паче. Впрочем, Олсак свирепствовал умеренно – понимал, что моя истерика ищет выхода в любом направлении. А боялась я безмерно, всепоглощающе и бесповоротно. Никак не могла уберечь душу от страхов за злосчастных опекунов. Мерона даже не напрягалась с сочувствием: ни в мимике, ни в жестах, ни на словах. Конечно! Она же не знала моих ребят, а потому и не умела горевать об их судьбе. А я их знала и любила. А знала ли я их?