её головой и пропал.
А Эпона рванула с места навстречу новой троице – когда они только закончатся?! Я вновь влетела в крузак, как мяч в ворота. Мой фургончик мотало со страшной силой – в Эпоне рулила половина боевого скакуна. А мощь тяглового предка позволяла не замечать такую досадную помеху, как фургон с живой начинкой. Я уже почти доползла до облучка, как крузак понёсся вперёд. Потом опять встал, как вкопанный, и опять запрыгал козлом. В какой-то момент я докатилась до заднего выхода. И, естественно, вцепилась в деревянный борт, забыв, что это, вообще-то, калитка наружу. Она распахнулась – я пробкой вылетела из резко стартовавшего фургона и покатилась по земле.
Потом куда-то ползла, кривясь от боли в боку, локтях и коленках. Да ещё и путалась в подбитом мехом плаще. Чихала от стоявшей столбом пыли и поминутно сплёвывала. Эпона оттащила меня довольно далеко от крепости из возов, хотя я ещё видела её где-то там. На меня вылетел какой-то уже вообще неопознаваемый урод. Я дёрнулась в сторону, наступила на подол плаща, завалилась на бок. И тут же уткнулась взглядом в собственный сапог с нереализованным оружием. Урод бросил меч в ножны и радостно гаркнул:
– Давайте сюда! Она здесь!
Кранты – подумала я, пятясь от него на заднице и поскальзываясь на плаще. А он медленно приближался, по-дурацки растопырив руки, будто ловил курицу. Я нажала на всё тот же висок – первое, что подвернулось, когда охотник за Внимающими обернулся на что-то в стороне. Он так резко отпрянул, что потерял равновесие и шмякнулся на спину. И вдруг откуда-то налетел скакун и разнес вдребезги его башку своими копытищами. Я ловко перевернулась обратно на карачки и собралась дать деру…
– И-и-и-и!! – пронзительно завизжал лайсак.
Я оглянулась – в седло обра вцепился мой родной Тех. Он пригнал его на помощь своей закадычной подружке. Времени раздумывать не было. В голову всё ещё беснующейся скотины полетел приказ успокоиться – я достаточно поэкспериментировала над ними. Как залезла на камень, не помню. Как с него карабкалась на приплясывающего обра, тоже. Помню, как счастливо верещал Тех и лез целоваться. Помню, как пыталась заворотить моего скакуна обратно к возам. Как он, уже подчинившись, вдруг резко крутанулся на месте. Как понёсся на подбегающих людей. Как вцепилась всем, чем можно, во всё, что на нём было. Как потемнело в глазах, когда он поднялся на дыбы. Как Тех, повиснув на удилах, тяпнул поймавшую их грязную руку, и вой укушенного. Ещё помню, как вжималась лицом в мохнатую гриву. Как перестала чувствовать руки и ноги, застыв в позе прилипшего к дереву коалы. Как в голову дятлом долбилась мысль: разошлась идиотка, возомнила! А рога-то обломали, обломали, обломали!..
Мы мчались долго, тряско, постоянно виляя по каким-то расщелинам. Обр непостижимым образом находил их в совершенно гладких стенах ущелья. Даже уже нескольких ущелий, судя по количеству поворотов, заворотов и загогулин. Куда его несло, надеюсь, знал Тех, взнуздавший правый рог. Он периодически рявкал на непарнокопытное, и оно в очередной раз сворачивало.
Как-то резко стемнело, не забыв ещё больше похолодать. Обр успокоился и давно перестал нестись, как оголтелый – трюхал лёгкой рысцой. Я пыталась вернуть к жизни тело и перенять инициативу, но получалось плохо. Так и окончились мои нелепые скитания по горам: обр остановился и я поползла с него прочь. Шлёпнулась на травянистую пожухлую подушку. Скрючилась в надежде на то, что кровь образумится и зашевелится по жилам быстрей. Тех торопливо вылизывал мне руки, потом попытался заняться ногами, но ему достались лишь кожаные штаны. Обр фыркал уже где-то в стороне – оттуда доносилось журчание воды. Надо же, притомился бедняжка! Уволок Внимающую к чёрту на кулички. Свалил кучей хлама прямо под ноги, а теперь у него перерыв на обед.
Что самое смешное, походная сумочка на поясном ремне совершенно не пострадала. Сарг лично заполнял её предметами первой необходимости и тщательно следил за ними. Прежде мне это казалось излишним: ну, куда, в самом деле, я смогу упереться без своих опекунов? Так, чтобы передо мной встал вопрос выживания. А вот, поди ж ты: упёрлась и адреса не оставила.
Звёзды, любопытствуя на полоумную Внимающую, заглядывали в ущелье и ехидно подмигивали. Костёр, который мне удалось добыть из этого долбанного огнива, умудрился отогреть кровь. А рядом с ней зашевелились и мысли. Не слишком приятные, но неизбежные: как ни крути, я как-то необдуманно вжилась в роль этакой непотопляемой, неубиваемой супергероини. Утратила осторожность, но приобрела самомнение. Растрясла по дорогам этого мира осмотрительность, но обзавелась гордыней. Не уберегла здравый смысл, но раздобыла паранойю, которая накрутила меня до невозможности, и я пошла вразнос. В численном выражении то на то и вышло. А по сути…
Она мне понравилась – эта сила, отнятая у мёртвого существа непонятной породы, в незаконно узурпированном теле. В мире, не ожидавшем моего вторжения. Я кокетничала, ругала её, на чём свет стоит, не стеснялась демонстрировать при любом удобном случае. И сила работала на меня безотказно, превращая взрослую адекватную женщину в сорвавшуюся с катушек девчонку-мутанта. Я заигрывала с бедами, задавалась перед людьми и судьбой, любовалась своей неуязвимостью. Она была могущественной тварью – эта Внимающая нового сорта. Как же опасно и дальше жить в её шкуре. В облике существа, свободно и бездумно раздвигающего границы возможного, как будто это какая-то игрушка. Я слишком стара, чтобы вновь проходить путь соплячки, постигающей пределы допустимого собственной поротой задницей. Приятно, когда у людей перехватывает горло при виде твоей маски. Но, гораздо приятней ощущение безопасности, в основе которой рассудочность и трезвый расчёт. Взрослая жизнь – не игрушка. Спуску не даст…
Покаянная исповедь, выстраданная и требующая озвучки, была навязана Теху. Но подневольный исповедник прервал её самым беспардонным образом. Мой лайсак издал звук, которого в их лайсачьем репертуаре до сих пор не имелось: он затрубил пионерским горном. Обр – тот вообще ревел бегемотом и нёсся, как ошпаренный, мимо меня. Но до узкой горловины нашей расщелины не добрался – на него обрушилось само ночное небо с двумя горящими перламутровыми гребёнками зубов. Треск, хруст, громыхание разлетающихся камней по камням! И жуткое шевеление тьмы, пыхтящей в явно заложенный нос.
Тех в полуобморочном состоянии выгнулся дугой и вздыбился прямо передо мной. Он шипел в каком-то тоскливом тоне обречённой души. А я ни черта не могла разглядеть в темнотище за пределами костра. Да и не особо пыталась, честно говоря. Сразу же поняла, что нас навестила та самая пресловутая нартия. И что бегать от неё в ночи бестолковое занятие. Какая разница, как ты попадёшь в пасть: на своих двоих или с переломами? С переломами оно, наверняка, больней. Ещё я поняла, что у меня больше нет обра, а у незваного гостя образовался ужин.
Отпущенную мне отсрочку решила использовать с толком: расстегнула ремень, отжала нужный запор, вытряхнула на ладонь несколько белёсых смертельных гранул. Оставила одну, а остальные за каким-то дьяволом аккуратно вкатила обратно в крохотную потайную дырочку. Типа пригодится. И чтобы не соскучиться, ожидая смерти, ни с того, ни с сего затянула на великом и могучем:
– То ни ветер ветку клонит!
Пропела и поперхнулась от удивления: у Ксейи-то, оказывается, сногсшибательное сопрано. Нет, я тоже ходила в музыкалку насиловать пианино. Целых четыре года, пока меня не попросили оттуда подобру-поздорову. Музыкальным слухом меня природа не обидела, а вот с голосом пожмотничала. А тут такое роскошество! Я вдохнула поглубже и осторожно протянула в нужных местах вторую строчку:
– Не дубравушка шумит!
Получилось просто потрясно – вообще забыла: где я, и к чему готовлюсь.
– То моё, моё сердечко стонет. Как осенний лист дрожит.
И дальше по тексту. Теперь уже целиком. Мой голосок хрустальным ветерком носился по расщелине, со звоном отскакивая от грубых стен и не разбиваясь. Надо же: сподобили боги сделать очередное открытие в организме, которому от этой находки уже ни холодно, ни жарко. Занимаясь вошедшим в привычку самолюбованием, не сразу расслышала надвигающееся шуршание по камням. Едва песня подошла к интонационно зафиксированному концу, я захлопнула рот. А шуршание вмиг прекратилось. Зубы приблизились, и мне, наконец-то, стало страшно. Помирать, так с музыкой – учили меня разудалые предки, и я последовала разумному совету.
– Целую ночь соловей нам насвистывал…
Фильм «Дни Турбиных» стоило снять из-за одного этого романса. Как оказалось, я всегда была права с этой оценкой: меня всё не ели и не ели. Хотя зубы подползли ещё ближе и подтянули за собой всю остальную плоть. Хорошая была плоть: громадная, гладкая, в искринках отражённого костра. И, вероятно, ненасытная. Ещё круче были пристёгнутые к ней крылья летучей мыши с многообещающими крючьями на локтях, торчащих вперед. Ножки тоже ничего: коленки мозолистые, пальцы музыкальные, ногти XXL с отличным перламутровым маникюром. Морда вытянутая, пасть глубокая. Вместительный такой ротик – контейнер обзавидуется. От самого носа до затылка где-то под кожей проложены две трубы. Выскакивая из головы, они превращаются в два длинных прямых острых рога чуть длинней моей руки. Но и рога не слишком портят всю композицию. Да что там! Красавица же безо всяких дураков.
Словно прослушав мои мысли, как какой-нибудь радиоспектакль, плоть дружелюбно качнула головой и потребовала:
– Гырррр!
Я захлопала глазками, соображая, в чём меня обвиняют. Или куда приглашают пройтись.
– Фыр-р-р-р, фыр, фыр-р-р-р! – отчетливо продекламировал внезапно успокоившийся Тех.
Почти пропел… Неужели? Я правильно их обоих поняла? Набралась наглости и уточнила:
– Ещё спеть?
Плоть неопределенно качнула длинной гибкой шеей. А вот Тех не заставил сомневаться – его головка закивала со скоростью дождевых капель. Да, пожалуйста: петь, так петь – не жалко.