– Ко мне! Сюда! Не подходите, негодяи! Висельники! – боевой трубой ревет её преподобие, в спину которой я уткнулась носом.
Но, она не стоит на месте – спиной выдавливает меня куда-то вбок. И я чувствую, как энергично двигаются её каменные локти. Понимаю: она раскручивает перед собой боевой посох. Такими снабжены все служители храмов всех шести божеств. Резать, колоть, протыкать, словом, проливать кровь им нельзя – профессия не позволяет. А вот переломать вражине кости – это, как нечего делать. Этому нас учат на курсах поводырей и пастырей, так что мы завсегда, пожалуйста, со всем нашим удовольствием.
Тех прекращает рявкать – я успеваю уловить, как его крохотный звёздный клубочек ныряет вбок и в темень. Выглядываю из-за руки надзирательницы – там, невдалеке кучкуются семь, восемь…, с десяток… Нет, два десятка весьма агрессивно настроенных созвездий. Вот они растягиваются в линию и формируют полумесяц. Все страшно трусят. Но отважно подталкивают себя идти в своем паскудстве до конца. Одному из них не приходиться так насиловать себя: этот урод знает, что делает, и получает от такого кощунства удовольствие.
– Третий слева у них главарь, – быстро шепчу своей крепостной стене. – Остальные трусят.
Она ничего не отвечает. Её правый локоть запихивает меня обратно за спину, а та продолжает меня толкать в безопасном направлении. Наступающие молчат – она молчит в ответ. И потому в тишине, нарушаемой лишь полязгиванием, постукиванием и шебаршением, я слышу прибытие подмоги. Нестройный хоровой посвист согласованно раскручиваемых шестов. Полагаю, на помощь своей патронессе подоспели более молодые и драчливые монашки. Ну, эти-то кобылки поднаторели сублимировать сексуальную энергию во вращательно-опускательную на дурные головы безбожников.
А вот и звук включили: матушка гаркнула пару команд. Вокруг зарычало, запроклинало, заматерилось, застучало всем подряд по чему ни попадя. Но, моему радару некогда – его вместе со мной тащат дальше. Не быстро, дабы я не рассыпалась на фрагменты, но упорно. Вопли за спиной не смолкают, а нарастают, вопреки всем законам физики. Монахини боевито вскрикивают, перекрывая мужской непотребный рёв. И последнее, что я разбираю: удары металла о металл. Думаю, это подключились мои военнообязанные носильщики – им-то резать да колоть не зазорно.
Нас догоняют три монашки: тяжко дышат, решительно сопят и гоняют по своим галактикам целые волны гневно барахтающихся звёзд. Им тоже страшно, но, когда молодости было не страшно умирать? И они подталкивают себя исполнить свой долг до конца. А мне ужасно жаль этих девушек, отнюдь не мечтавших сложить головы за меня. Мы круто сворачиваем, ещё, ещё… Две волны воплей сталкиваются, рикошетят в стены, от них летят вообще куда попало, и меня притискивают к холодным камням. Картину боя я могу лицезреть лишь в виде вселенского катаклизма: сплошные вспышки ярости, боли, страха. Ощущений угрозы, ловушки, отчаянья и снова ярости. И торжества победы рядом с гаснущей галактикой, звёзды которой в смертельном шоке лопаются от помешательства.
Меня тащат вдоль стенки. На моё бесполезное в бою тело периодически наваливается воинственно шевелящаяся тяжесть – это надзирательница. И тотчас откачивается прочь в мимолётном страхе придавить беременную гусеницу, размазав её по стене. По ногам прокатывается юркий мохнатый ручеек – мозг лайсака раскалён добела ненавистью и боевым азартом. Он закручивает вокруг лодыжек восьмёрку и уносится куда-то вбок. Кому-то не суждена благородная смерть от оружия противника – сдохнет, как собака от яда.
А коридор гудит, гудит, гудит, гоняя туда-сюда нечеловечески-человеческие эмоции. Мне дурно от этой какофонии! Я выключаю внутреннее зрение, и будь, что будет. Спине холодно и больно, мозгам тошнотно и маятно. А меня тащат и тащат, меся воздух взбесившимися мышцами, исходящими запахами пота и крови. Наконец, моя спина проваливается в каменный угол и застревает – дальше хода нет. Битва встаёт колом. Десяток лёгких с сипением выталкивают воздух, замешанный на мрачном молчании.
– Ваше преподобие! – прерывисто рычит оглушающий меня бас. – Вас осталось трое! Причём вы, не в обиду сказано, старуха с дрожащими руками. Если угодно, мы убьём и вас. Но лучше отдайте нам Сиятельную, и мы исчезнем.
Надо же: я всё-таки Сиятельная, а не просто девка. Почтительный на севере бандит, не то, что в южном лесу, где я отхватила Вотума.
– Вы не получите Внимающую, пока мы живы, – спина матушки ходит ходуном перед моим носом.
Бедная женщина! А ведь она и вправду очень пожилая, хоть и здоровая, и умелая с этой палкой. А девчонки? Неужели все полегли? Какое гадство! За что?!
– Ваше преподобие, – стучу кулачком в тяжёло-дышащую спину. – Оставьте меня. Вы не можете погибнуть и оставить храм сиротой. Вы нужны…
– Глупости! – гудит она сверху. – Они и так нас перебьют. Вы вправду думаете, что эти ублюдки оставят свидетелей? Смешная вы, право, девочка моя.
Смешная. А всё беременность – мать её!.. Она делает тебя такой суеверной! Начинаешь верить во всех богов подряд, словно лично встречалась. Убивать живых людей, когда под сердцем шевелится твоё дитя – это… Непременно нарвёшься на какое-нибудь наказание свыше. Но, отдать себя в руки этих ненормальных? Они же тупые, убогие. Они же потащат тебя, куда велено, даже не сознавая, что ты беременна. Что можешь родить со страху, а это для тебя махонькой чистая смерть. И малышу смерть. Миссис Далтон готовится меня кесарить, а иные альтернативы…
Меня передёрнуло. Я вмиг лишилась всех суеверий, включая давно позабытых чёрных котов. Выглянула из-за спины надзирательницы: перед нами восемь злобных созвездий, вожделеющих добычи с тупой жадностью крыс. Откуда-то из-за них вселенная выплёвывает крохотную комету. Та подкатилась под самое дальнее созвездие, взлетела вверх, но не допрыгнула. Теху нет нужды кусать вражьи шеи да щёки – достаточно голых рук, сжимающих мечи. Крики, проклятья, а комета таранит второе созвездие. Видимо, по нему уже пытаются попасть. Моя любимая хвостатая звезда с неуловимой скоростью выписывает зигзаги и врезается в мои ноги. Мерзавцы тасуются, нервничают, но больше не ждут подвоха.
Ни одному из них в голову не приходит, что человек может просто перестать дышать и без железа. Железо – это проверено, надёжно и очевидно. А вся остальная мистика – бабьи сказки. Два здоровых мужских тела замирают, сипят, покачиваются и поочерёдно обрушиваются на каменный пол – это странно. Ещё б вам было не странно, господа дебилы! Даже такой слабо удобренный извилинами мозг не может тупо переть против природы. Ему нужно увидеть, порыться в памяти, идентифицировать опасность да осознать её нешуточность. И только после этого заработают двигательные центры.
А мне ждать недосуг. Я не собираюсь рожать где-то в телеге или на грязной палубе. Мне совсем не улыбается умирать разорванной, истекающей кровью – при таком гигантском плоде иных вариантов шиш. О судьбе моего малыша жутко и помышлять. Поэтому я зла и сосредоточена, как никогда. Никаких этих ваших поединков! Я тружусь, как забойщик скота, давным-давно отучившийся смотреть в жалобные коровьи глаза. Я торпедирую созвездия врага, и вот третье тело глухо ударяется об пол. А четвёртое замирает в прощальной мысли: что со мной за чертовщина?! Предпоследний, наконец-то, сосредоточился на мне – это ощущается прямо-таки всей кожей. Да и остальные присутствующие заподозрили во мне неладное.
– Сиятельная? – хриплым шёпотом выдавливает мать-надзирательница.
Они потрясены – все до единого. И всех сию минуту объединяет чувство страха, но уже совершенно другого: нервозность, удручённость, отчуждённость и отвращение. А мне плевать – слава богам, не разучилась! Мне недосуг представать в лучшем виде – я накручена собственными страхами до потери человеческого облика! И сообразительный «предпоследний», который вздумал удрать, протаранил носом каменный пол – сдох в полёте, как собака! А последний враг с тоскливым отчаянным воплем летит на меня – его звёзды бешено пляшут, требуя спасти их от массового взрыва. Этот смертник мне не достался – три юных чистых созвездия с брезгливым отвращением набросились на него и создали новую чёрную дыру. Потом замерли в отдалении от меня.
Споря с тошнотой и очнувшейся совестью, я сползла многострадальной спиной по стене. Шлёпнулась на задницу – ноги не держали. Тех вылизывал мой пропотевший насквозь висок, снисходительно треща, дескать, убила и убила – а пусть не лезут!
– Сиятельная? – осторожным чужим голосом спросила надзирательница. – С вами всё в порядке?
– Спина болит. Башка трещит, – равнодушно перечисляла я. – Тошнит. А ещё я убила пять человек. Вроде все. Жить буду.
Мой малыш – горазд же он дрыхнуть – внезапно проснулся и принялся потягиваться. Всё интересное проспал, а теперь решил оглядеться. Живот сотрясало так, что и балахон не справлялся с сохранением интимных тайн моего организма. Тех соскользнул с плеча и приник ухом к вздыбившемуся чреву. Нежно застрекотал, уговаривая негодника не терзать и без того умученную мамку. Её преподобие завершила свою внутреннюю борьбу полной победой здравого смысла. Юные ширококостные воительницы поднимали меня втроём. Примеривались уже транспортировать на руках, но мне отчего-то не понравилась такая преувеличенная предосторожность. Тем более что организм неожиданно мобилизовался. А заодно озаботился вопросом: как, собственно, сюда попали эти ловцы Внимающих?
– Сколько их было всего? – чётко и здраво поинтересовалась на ходу.
– Да десятка четыре, – откликнулась задумавшаяся мать-надзирательница, но тут же вскинулась: – О чём Вы, Сиятельная?
– Четыре десятка посторонних мужчин, – ткнула я ей в лицо нелепым фактом. – Причём, незамеченных вами.
– Вы можете нам помочь? – моментально прокрутила она в голове сценарий, сляпанный по ходу осмысления.
– Должна помочь, – пообещала я. – Мне нужны все ваши служительницы. И прислужницы. Все до единой.
Выжившие девчонки ушуршали, а Тех злорадно рыкнул. Впрочем, и моя злость не готова была со мной расстаться так легко. Хотя её слегка улестила оперативность исполнения приказов надзирательницы. Вверенное ей подразделение выросло передо мной, как из-под земли. Восемь девиц и дам, выживших или не участвующих в сражении. Достаточно скромный список, чтобы одно из созвездий не бросилось в глаза прямо с порога. Тревога, подозрительность, нервозность, уныние, расстройство – это вполне логично и уместно при наших скорбных делах. А вот ошеломление, отчаяние, паник