Петр Петрович Шмидт был противник кровопролития. Как Иван Карамазов у Достоевского, он отвергал всеобщую гармонию, если в основание ее положен хоть один замученный ребенок… Хотя по типу личности он не на Ивана, а на Алешу Карамазова больше похож… Все не верил, не хотел верить, что язык пулеметов и картечи — единственно возможный язык переговоров с царем. Бескровная гармония! Разумная договоренность всех заинтересованных во благе России… Наивно? Да. Ошибочно? Да! Но я приглашаю Батищева и всех вас не рубить сплеча, а прочувствовать высокую себестоимость этих ошибок!
Класс напряженно молчит.
Послушай, Костя…
Батищев встал.
Вот началось восстание. И не к Шмидту — к тебе приходят матросы, которым до того ты очень убедительно говорил об их правах, о том, что вечное терпение — коровья добродетель, о том, что люди обязаны мечтать и приближать к мечте свою жизнь… словом, прекрасно ты говорил об идеалах свободы и демократии. Матросы приходят и объявляют тебе: мы начали, ты будил нас не зря, ступай, командуй нами. А ты знаешь, что бунт обречен. Ваш единственный крейсер — без брони, без артиллерии, со скоростью восемь узлов — не выстоит. Как тебе быть? Оставить матросов одних под пушками адмирала Чухнина? Или идти и возглавить мятеж и стоять на мостике под огнем и почти наверняка погибнуть…
Б а т и щ е в. Без всяких шансов на успех? А какой смысл?
О г а р ы ш е в а. Говорят же тебе: если б не твои речи, ничего бы не было… Значит, ты уже отвечаешь за матросиков!
Г е н к а. Дайте ему счетную машинку — пусть подсчитает шансы…
М е л ь н и к о в. Спокойнее… Был задан вопрос: какой смысл в поступке Шмидта, за что он погиб?..
Д е м и д о в а. Да это всем, кроме Батищева, ясно! Сыромятников, тебе ведь ясно?
М е л ь н и к о в. Шмидт сам объяснил это в последнем слове на военном суде. Так объяснил, что даже его конвоиры, эти два вооруженных истукана, ощутили себя людьми и отставили винтовки в сторону… (Достал книгу из портфеля.) Книга называется «Подсудимые обвиняют», тут есть эта его речь… (Листает.) А сложный Пастернак передал логику Шмидта совсем просто:
Все отшумело. Вставши поодаль,
Чувствую всею силой чутья:
Жребий завиден. Я жил и отдал
Душу свою за друга своя…
А вы говорите — пятнадцать строчек…
Входит д и р е к т о р.
Д и р е к т о р. Разрешите, Илья Семенович?
Считая, что получил положительный ответ, он пропустил впереди себя С в е т л а н у М и х а й л о в н у и вошел сам.
Извините за вторжение… А почему вы, собственно, не встали?
Ребята задумались, и рефлекс школьной вежливости не сработал вовремя. Теперь они поднялись.
Садитесь. Произошла вещь, из ряда вон выходящая. Вчера вечером кто-то вошел в учительскую, вытащил из шкафа сочинения вашего класса и сжег их. Да, сжег. Сочинения на тему: «Мое представление о счастье». Похоже, что орудием ему служил вот этот предмет, который у вас историческим считается, чаадаевским! Символ ему был нужен такой, что ли? На месте своего преступления — я говорю это слово вполне серьезно, в буквальном смысле! — он оставил вот это объяснение. Дерзкое по форме и невразумительное по существу. (Листок директор передал Мельникову.) Я не буду говорить о том, какую жестокую, какую бесчеловечную обиду нанес этот субъект Светлане Михайловне… да еще в день, когда мы отмечаем двадцатилетие ее непрерывной работы в этой школе. Не буду я также говорить об идейной подкладке этого безобразия. Меня интересует сейчас одно: кто это сделал?
Пауза.
Надеюсь, мне не придется унижать вас и себя такими мерами, как сличение почерков… или, скажем, отпечатки пальцев снимать с этого подсвечника, потом брать у вас…
Г е н к а (встал). Не придется!
Д и р е к т о р. Ты, Шестопал?
Г е н к а. Я.
Д и р е к т о р. Пойдем со мной.
Г е н к а. С вещами?
Д и р е к т о р. Да, забирай все. (Мельникову, по поводу листка.) Ознакомился?
Тот протянул ему листок.
А вы, Наталья Сергеевна, каким образом здесь?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Мне разрешил Илья Семенович…
Д и р е к т о р. Ах, так! Ну-ну…
Первым вышел из класса Генка. За ним — директор. Последней ушла со скорбной усмешкой, так и не проронив ни слова, Светлана Михайловна.
М е л ь н и к о в. О чем я говорил?
Р и т а. Вы говорили о пятнадцати строчках… что это немало.
М е л ь н и к о в. Да-да. (Взял книгу, вновь попытался найти нужное место, не нашел… И вдруг жестом попросил Наташу заменить его, а сам вышел.)
П о т е х и н а. Он к директору пошел? Да, Наталья Сергеевна?
С ы р о м я т н и к о в. А куда ж еще-то! Братцы, Шестопальчику хана — это точно!
Ч е р е в и ч к и н а. А зачем он сжигал? Не посоветуется ни с кем — и сразу сжигать…
Б а т и щ е в. А для оригинальности. Чтобы все ахнули.
О г а р ы ш е в а. По себе судишь!
Д е м и д о в а. Он объяснение написал, почитать надо…
Ч е р е в и ч к и н а. Это у меня, может, лучшее сочинение за два года! Пусть он мне теперь отдает мою пятерочку!
Б а т и щ е в. Все понятно: свое счастье не дается — вот и подмывает чужое спалить! Тем более, заодно можно прославиться, как этот… как Герострат.
Р и т а. Слушай, зря, не надо! Это я могла бы сказать, я имею право, а ты нет… Но я не скажу, потому что я так не считаю.
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Да тихо же вы! Кончайте этот птичий базар!
Страсти угомонились понемногу.
Я думаю, просто рано спорить… Вот смотрите, какая странная вещь: девять лет вы учитесь с человеком — и не знаете о нем самого главного!
О г а р ы ш е в а. Почему? Знаем! Он честный…
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. А если честный… (Не договорила.)
Д е м и д о в а. Наталья Сергеевна, а правда, что Илья Семенович уходит от нас?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Как — уходит? Откуда вы взяли?!
Д е м и д о в а. Говорят…
П о т е х и н а. Говорят, он заявление уже написал…
О г а р ы ш е в а. Врут, наверно!
Д е м и д о в а. Конечно! Не верьте, Наталья Сергеевна, это все сплетни!..
Поворот круга — мы видим, как из кабинета директора вышел Г е н к а. Стоит ждет. Появился М е л ь н и к о в.
М е л ь н и к о в (жестко, хмуро). Иди на урок, я сказал.
А вот и С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Она закурила и закашлялась.
Вы зажгли фильтр, надо с другого конца… (Он протянул ей пачку сигарет.)
Она не взяла.
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Ну спасибо, Илья Семенович! Устроили мне праздничек… Посмешище сделали из меня! Вам надо, чтобы я ушла из школы?
М е л ь н и к о в. Светлана Михайловна…
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Им отдаешь все до капли, а они…
М е л ь н и к о в. Что у нас есть, чтобы отдать, — вот вопрос… Послушайте! Вы учитель словесности. Вам ученик стихи написал. Это хорошо, а не плохо!
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Ну, не надо так! Я еще в своем уме! «Дураки остались в дураках», — он пишет. Это кто?
М е л ь н и к о в (чем жестче суть, тем деликатнее ему приходится объяснять ее). Боюсь, что в данном случае это мы с вами… Но если он не прав, у нас еще есть время доказать, что мы лучше, чем о нас думают…
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Кому это я должна доказывать?!
М е л ь н и к о в. Им! Каждый день. Каждый урок. А если не можем, так давайте заниматься другим ремеслом. Где брак дешевле обходится… Извините, Светлана Михайловна. Меня ждут.
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. За что вы меня так ненавидите?
М е л ь н и к о в. Да не вас… Как вам объяснить, чтобы вы поняли?
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Для этого надо иметь сердце… (Ушла.)
Мельников постоял, вздохнул и направился в кабинет истории. Вернемся и мы туда, вслед за ним и за Генкой.
Шепот: «Ну что, Ген? Что будет-то?»
Г е н к а. В понедельник педсовет… (Сел.)
Мельников встал у своего стола, отпустил Наташу на ее последнюю парту. Надевает на руку часы.
М е л ь н и к о в. Урок прошел удивительно плодотворно… Дома прочтете о Декабрьском вооруженном восстании. Все. Прощайте.
Испуганная тишина.
Ну в чем дело? Все свободны. Во всяком случае, от меня. До понедельника. И постарайтесь за это время не сжечь школу.
Вздох облегчения. 9-й «В» спешит убраться в коридор. Они останутся вдвоем — Мельников и Наталья Сергеевна. Он вынул Генкин листок.
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Отбили?
М е л ь н и к о в. Да… Хотите послушать?
Да, она хотела.
Это не вранье, не небылица:
Видели другие, видел я,
Как в ручную глупую синицу
Превратить пытались журавля…
Чтоб ему не видеть синей дали
И не отрываться от земли,
Грубо журавля окольцевали
И в журнал отметку занесли!
Спрятали в шкафу, связали крылья
Белой птице счастья моего,
Чтоб она дышала теплой пылью
И не замышляла ничего…
Но она недаром в небе крепла!
Дураки остались в дураках…
Сломанная клетка…
Кучка пепла…
А журавлик — снова в облаках!
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. А знаете, что он в том сочинении написал?
М е л ь н и к о в. Откуда же? Из «кучки пепла»?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Он написал: «Счастье — это когда тебя понимают…»
М е л ь н и к о в. И все?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. И все!
М е л ь н и к о в. Может быть…
Пауза.