Т а н я. А мы? Нам будет чему радоваться?
Н а з а р о в (улыбнулся). Надеюсь. С новой четверти я и вас «охвачу» — на уроках обществоведения, это мой основной предмет. Есть еще вопросы? (Пауза.) Вопросов нет. Тогда работайте. Какую тему штудируете?
М а р и н а. Печальную. Почему провалился «Вишневый сад» в нашем Театре драмы?
Н а з а р о в. Серьезно? А он там провалился? Я об этом нигде не читал…
М а р и н а. А нигде пока и не писали.
Н а з а р о в. Странно… Тогда откуда же такое мнение?
М а р и н а (удивилась ответно). Но мы видели спектакль. Своими глазами, вчера.
Н а з а р о в (озадаченно). А-а… Ну-ну. Диспут, значит. Что ж, на уроках литературы это надо приветствовать. Но мне сдается, что любовь к диспутам они у вас и на другие предметы переносят. Вот этот молодой человек… (Подошел к Жене Адамяну.)
Ж е н я (встал). Я?
Н а з а р о в. Адамян, кажется?
Ж е н я. Да.
Н а з а р о в. Видишь, какой ты запоминающийся. А чем? Языком! Умением «травить»… затевать диспуты, чтобы учителю не осталось времени на опрос… Так ведь?
Смех.
Ж е н я. Нет, вы не поняли…
Н а з а р о в. Почему я не понял? Я понял. Не стоит прикидываться более сложным, чем ты есть.
Ж е н я (очень корректно и внятно). То, что вы сказали, я вообще-то могу, но в данном случае у меня такой цели не было.
Н а з а р о в. А чего ты сразу в амбицию? Мы ж просто знакомимся. (Пауза.) Еще раз извините, Марина Максимовна. (Что-то пометил в блокноте.) Это 10-й «Б», стало быть.
Выходит. Класс встает.
Ч е й - т о г о л о с. Да-а, братцы… Это вам не баба Сима!
М а р и н а. Это, разумеется, не баба Сима, но это директор школы. Не кандидат в директора, а директор. (Пауза.) А баба Сима уезжает сегодня, знаете? К сожалению, это будет в рабочее время, в двенадцать сорок.
Г о л о с а. И мы не проводим ее, значит?
— Марина Максимовна, надо проводить!
— Вы скажите ему…
— Неужели не дадут попрощаться с человеком?
— Вы скажите, что мы потом отсидим эти часы.
— Только лучше б не сегодня; сегодня хоккей с чехами!
М а р и н а. Ну-ка, довольно! Чувства наши совпадают, так что можно и не орать. Посмотрим по обстановке, удастся ли нам удрать на вокзал в половине первого… А теперь давайте почитаем кое-что из переписки Чехова о «Вишневом саде» — со Станиславским, Немировичем и Книппер. Может, отсюда мы поймем то, чего не нашел наш бедный театр. (Открыла книгу.) Сентябрь 1903 года. Письмо из Ялты жене: «Дусик мой, лошадка, я уже телеграфировал тебе, что пьеса кончена, что написаны все четыре акта… Люди вышли живые, это правда, но какова сама по себе пьеса, не знаю…» Прошел месяц. Станиславским Чехову телеграфом: «Сейчас только прочел пьесу. Потрясен. Не могу опомниться. Нахожусь в небывалом восторге. Считаю пьесу лучшей из всего прекрасного Вами написанного. Сердечно поздравляю гениального автора. Чувствую, ценю каждое слово…»
Входит М а й д а н о в. И стоит потупившись.
Что, Майданов? Скучно стало?
М а й д а н о в. Угу.
М а р и н а. Ну, садись.
М а й д а н о в. Нет, спасибо. Я хотел… Детективчик у меня в сумке. Называется «Перстень с печаткой». Я возьму, а?
Кто-то хихикнул.
А л е ш а (встал). Пошел вон!
М а й д а н о в. Чего-о? Ты у нас вроде не учитель пока…
А л е ш а (в ярости берет его за шиворот). Пошел вон, тебе говорят!
М а й д а н о в (резко вырвался, мазнул Алешу по лицу рукавом, сбил с него очки). Вот видишь… Ты ж близорукий — тебе нельзя далеко руки тянуть. Только хуже получается.
Поднялся Женя Адамян, за ним еще ребята.
Ж е н я (Майданову). А ну, пошел…
М а й д а н о в. Вот люди, а? Книжечку хотел взять — что особенного?
М а р и н а. У тебя сейчас затмение, Майданов! Оно пройдет, ты будешь очень жалеть!
М а й д а н о в (вздохнул). Меня уже пугали, Марина Максимовна, я пуганый.
Юля Баюшкина схватила майдановский ободранный портфель и кинула ему.
Ю л я. На! Бери и выметайся!
М а й д а н о в (нагнулся, подобрал свои вещи). Вы тут Баюшкину успокойте… Во как швыряется! И побледнела вся… Не стоит, Юль. Купим мы ему очки, подумаешь. (Вышел.)
М а р и н а. Алеша, ну зачем ты полез? Это же не метод…
А л е ш а (с беспомощным и напряженным лицом). Потому что… потому что, когда есть один хам, то никакого «Вишневого сада» — ни для кого! — уже быть не может!
Звонок с урока.
М а р и н а (глянула на часы, грустно). Это, положим, верно… Вам не кажется, братцы мои, что такое может происходить только на моих уроках? Что я сама виновата?
Т а н я. Почему?
М а р и н а. Если бы знать! Что-то не так делаю, чего-то важного не успеваю… Майданова вы сейчас оставьте в покое — слышите? — это просьба моя!
Ребята выходят из класса. Задержалась одна Юля.
Юленька, что с ним творится — можешь объяснить?
Ю л я. Мстит он вам. Из-за меня.
М а р и н а. Чувствую, что из-за тебя. Но не понимаю — за что.
Ю л я. Ну, знает он, что мы часто у вас собираемся… Что я эти вечера не променяю на хождение с ним. Это — раз. И потом, он чует, что из-за этого я стала не такая, как раньше… Он вообще уверен — вы же сами слышали, — что все это «треп» и что он прекрасно обойдется без стихов, без театра, без музыки…
М а р и н а. Ясно… Слушай, а с той компанией он уже не имеет дела?
Ю л я. Давно! За полгода я ручаюсь. Баба Сима успела прочистить ему мозги. Ну, и я немножко… Двое оттуда уже в колонии — киоск взломали. Они бы и Сашу потянули — слава богу, у него тогда был перелом руки…
М а р и н а. А если б не это «счастливое» обстоятельство?
Ю л я. Нет! Я не то хотела сказать… Он и со здоровой рукой не пошел бы, верите?
М а р и н а. Я-то ему готова верить…
Ю л я. Трудно ему причалить к нам, понимаете? Знает он вас не так давно, как мы…
М а р и н а. Как бы ему объяснить? Я могу написать на своей двери аршинными буквами: «Все, кому интересно, добро пожаловать!»
Ю л я. А как сделать, чтобы ему стало интересно?
М а р и н а. Вот именно: как?
Ю л я (роясь в портфеле). Хотите яблочко?
М а р и н а. Хочу…
Они замолчали и стали грызть яблоки.
По коридору идут в сторону директорского кабинета Н а з а р о в и Э м м а П а в л о в н а — молодая белолицая женщина, со сложной прической и крупными клипсами.
Н а з а р о в. По одному уроку нельзя судить. Я лично не берусь. Надеюсь все же, что он был нетипичный.
Э м м а П а в л о в н а. Еще бы! Я сама знаю, я там кое-что скомкала… Нелегко, знаете, когда сидит новое начальство, да еще в виде интересного мужчины! (Смеется.) Взгляд у вас прямо как этот… как лазерный луч, ей-богу! Вам не говорили?
Н а з а р о в (удивленно-насмешливо). Как же быть? Надевать темные очки, идя в кабинет химии?
Э м м а П а в л о в н а. Ой, не надо, я еще хуже буду нервничать. А если кроме шуток, Кирилл Алексеевич, то десятый «Б» очень тяжелый, развинченный класс. Один Женечка Адамян чего стоит!
Н а з а р о в. Да, я его запомнил.
Э м м а П а в л о в н а. Специально готовит эти свои пакостные вопросы, чтобы насмехаться над учителем!
Н а з а р о в. Эмма Павловна! А вы не давайте ему такого удовольствия — насмехаться. Он — вопрос, а вы ему — ответ, толковый и ясный. Лучший способ, уверяю вас.
Э м м а П а в л о в н а (фыркнула). Ну, знаете…
Н а з а р о в. А что? Он был в своем праве — на уроке химии интересоваться открытием, за которое академик Семенов получил Нобелевскую премию по химии. А вы были как-то уж очень уклончивы… а?
Э м м а П а в л о в н а. Но вопрос не по теме! Да ему и не нужно это, он и так знает…
Н а з а р о в (входит в кабинет). Остальные узнали бы…
Эмма Павловна, не переступая порога, стоит, мысленно ищет новые доводы. Не найдя, ушла, обиженная. А Назаров застал в своем кабинете О л ь г у Д е н и с о в н у и М а р и н у М а к с и м о в н у.
О л ь г а Д е н и с о в н а. Вот ждем вас, Кирилл Алексеевич, не можем сами детский вопрос решить: кому ехать на вокзал провожать Серафиму Осиповну?
Н а з а р о в. Вроде мы уже обсудили его.
О л ь г а Д е н и с о в н а. Ну да, собиралась я, потому что мы с ней условились. Но Марина Максимовна тоже хочет, и не одна, а со своим классом в полном составе.
Н а з а р о в. Не понимаю. А занятия — побоку?
М а р и н а. Мы проведем шестой урок и даже седьмой, если нужно… Видите ли, трудно объяснить новому человеку, что такое для нас баба Сима, Серафима Осиповна… Мы просто не представляем — ни я, ни ребята, — как это она уедет в другой город, в больницу… на труднейшую операцию… и мы не простимся!
О л ь г а Д е н и с о в н а. Ну, Мариночка, не надо драматизировать. Старуха сама сказала — ни в коем случае никого не срывать с уроков.
Н а з а р о в. Последнее распоряжение прежнего директора — как же я могу наперекор? Я не могу, Марина Максимовна.
Пауза.
О л ь г а Д е н и с о в н а. Позвоните ей, пока она не выехала, и попрощайтесь. Она же так и так н е у в и д и т вас, вы это учитываете?
Н а з а р о в. Вот именно!
М а р и н а. Хорошо. (Пошла к двери, потом оглянулась.) Я вас поняла, мы не поедем. Только один урок будет все-таки сорван. Урок человеческой благодарности! Ну и черт с ним, верно? В программе он не значится… (Ушла.)
Н а з а р о в (несколько уязвлен). Как вы ее определили? «Главная изюминка школы»?
О л ь г а Д е н и с о в н а. Это я так сладко выразилась, чтобы не напугать вас. Видите: кончается логика — и вместо нее сразу пафос. И перед вами уже не Марина, а прямо Лермонтов в юбке!