. Школа. Кирилл Алексеич сейчас будет… А тебе, девочка, он зачем? Ах, вот оно что! Ну, здравствуй, будем знакомы. Меня зовут Алина, я работаю с твоим папой… Тебе сколько лет? Значит, шестой класс? Ясненько… А маме сколько лет? Ага… Она у вас кто? Мне папа говорил, но я забыла…
Входит Н а з а р о в, пропускает М а р и н у.
(Смущенно.) Кирилл Алексеевич, это дочка вас спрашивает.
Н а з а р о в (трубку взял, но обращается к Алине). Вы мне так и не доложили про Додонова.
А л и н а. Все хорошо, Кирилл Алексеич. И я звонила этой инспекторше, а потом она мне. Забрала его мамаша. Сперва обцеловала, конечно, а потом побила.
Н а з а р о в. Вот целовать уж не стал бы… Присядьте. Марина Максимовна. (В трубку.) Да, Надя! Что случилось? (Пауза.) А, просто подлизываешься… Перед бабушкой-то извинилась? Тебе еще надо было добавить, это я поскупился! Не знаю когда. Отставить нытье, займись делом… Купил, да. Постой, а ты его читаешь? Минутку… (Отвел трубку.) Марина Максимовна… Бунина разве можно в тринадцать лет? «Темные аллеи»?
М а р и н а (у нее вырвался стон). Ой-ой-ой, не надо…
Н а з а р о в (ему передалась ее паника). Слушай, Надежда, по-моему, ты давно не была в кино. Брось-ка эту занудную книгу и сходи в «Пионер» на что-нибудь такое… Бабушке скажи, я просил выдать на билет. Все. (Положил трубку.) Как же, побежит она в кинотеатр «Пионер»… Понимаете, на днях зазвал меня к себе сосед по лестничной площадке. Продает библиотеку. Ну, взял я у него собрание Бунина и этого француза… Мериме! Дома-то у меня в основном политическая литература… Теперь надо как-то шире подходить. Принес и открыть еще не успел, а дочка — видите — уже тут как тут. Что там, в «Темных аллеях»?
М а р и н а. Любовь там, много любви.
Н а з а р о в. Ну… такой, да?
М а р и н а. Разнообразной.
А л и н а (захохотала). С ума сойти!
Н а з а р о в. Вы свободны, Алина.
А л и н а. Прошу прощения. (Ушла.)
Н а з а р о в. Я же слышу по голосу, что она не оторвется! Ну и как быть? Сказать бабушке, чтоб она отобрала книгу? Достанет ее все равно, цель такая появится — достать, дорваться… А замочки в книжный шкаф я все-таки врежу… Что меня злит, Марина Максимовна, так это отступающая педагогика! Пасующая перед напором этой акселерации, информации… Отступаем ведь? И произносим разные гуманные слова, делаем вид, что это хитрая такая стратегия!
М а р и н а. Мне как-то не приходило в голову смотреть на ребят как на вражеское войско.
Н а з а р о в. Это я так смотрю? Ну нет, передергивать не надо… Кстати, о военном деле. Сегодня вызвал я вашего Смородина. А он стоит какой-то уж очень застенчивый. Определенно был не готов. На факультативе по автоделу заявил мне, что нет у него такой мечты — сидеть за рулем… Как это понять? Я слышу со всех сторон, что Смородин Алексей — умница, наша краса и гордость…
М а р и н а. То, что он умница, разве не видно? Вы поговорите с ним. Его ждет университет, он там всех удивил на городской олимпиаде. И медаль ему обеспечена, так у нас все считают…
Н а з а р о в (запальчиво). Ну, это еще не факт! Факт, что есть статья шестьдесят три Конституции СССР! Или выполнять ее — тоже не его мечта?
М а р и н а (сдерживаясь). Там, кажется, про мечту не сказано, там про почетную обязанность, да? Он ее выполнит, будьте спокойны. И для этого голос на него повышать не надо…
Н а з а р о в. Вот это я и хотел услышать. Что нету здесь такой психологической установки на «белый билет»… Успехи на олимпиаде — это хорошо. Но по тактико-техническим данным автомата Калашникова в следующий раз я его погоняю. Скажите ему, чтоб он — хотя бы ради вас — был на высоте.
М а р и н а. Он будет. Ради себя. Самая резкая Алешина черта — это достоинство. Так что не сомневайтесь. (Пауза.) Кирилл Алексеич, а разве для этого вы приглашали меня? Давайте уж прямо: те две родительницы приходили говорить обо мне?
Н а з а р о в. Откуда вы знаете? Спешите получить свои «наряды вне очереди» и уйти?
М а р и н а. Зачем же тянуть?
Н а з а р о в (улыбнулся). Расставаться с вами неохота…
М а р и н а. Расставаться… Сейчас, кажется, родится идея, чтоб я ушла по собственному желанию?
Н а з а р о в. Ого! Раз вы так инициативно начинаете эту тему, стало быть, знаете что-то серьезное за собой…
М а р и н а. Что вы хотите от меня, Кирилл Алексеич?
Н а з а р о в. Самокритики немножко — скажем так. (Водрузил на стол мужской портфель, полученный от Баюшкиной.)
М а р и н а. Хорошо… (Постепенно накаляясь.) Я не умею пересилить влияния некоторых «неблагополучных» семей, я слабее их. Неважно справляюсь с письменной отчетностью. На уроках я одалживаю часы у одних писателей, чтобы посвятить их другим, интересующим меня больше в данный момент… Ольга Денисовна называет это превращением программы в тришкин кафтан…
Н а з а р о в. Но здесь-то вы чувствуете себя правой? Какая же это самокритика?
Входит Э м м а П а в л о в н а. Почему-то она в белом фартучке с кружевными оборками.
Э м м а П а в л о в н а. Я извиняюсь, Кирилл Алексеич, милости просим подняться в буфет.
Н а з а р о в. Кто просит?
Э м м а П а в л о в н а. Ну мы, учителя. Не все, конечно, могли собраться, но уж кто есть.
Н а з а р о в. А причина какая? Сегодня у нас будний день.
Э м м а П а в л о в н а. А ведь двадцать третье февраля пришлось на воскресенье, помните? Так уж вышло, что, кроме монтажей да стенгазет, мы ничего не устроили. Вот решили сегодня… И кстати уж — отметить ваше назначение.
Назаров приложил руку к сердцу.
А как же? Чтобы все по-людски было, по-русски. Мариночка, вы тоже, конечно. Такое дело — нельзя обидеть людей…
М а р и н а. Спасибо, Эмма Павловна, я не могу — надо Антошку забирать из яслей.
Н а з а р о в. А папочка не мог бы? Ну, в виде исключения?
М а р и н а. Нет, не мог бы.
Н а з а р о в. Понятно…
М а р и н а. Кирилл Алексеич, вы идите, я-то причем?
Н а з а р о в. Нет-нет, сообразите-ка лучше, как это сделать, устроить? Дедушка? Бабушка? Тетя? (Подвинул к ней телефон.) Звоните! Эмма Павловна, мы придем, не беспокойтесь…
Э м м а П а в л о в н а. Да уж, пожалуйста, не томите. Ждем. (Ушла.)
Н а з а р о в. Они хотят приветствовать нового директора, слышали? А новый директор почти весь день думает о вас! Что вы так смотрите? С профессиональной точки зрения думает. Звоните же.
Марина набирает номер. Назаров, глядя на нее, закуривает.
В парадном на ул. Гагарина, 22, где живет Марина. Почтовые ящики. Батарея. Видна часть лестницы, откуда спускается Ю л я. Внизу ее ждет М а й д а н о в.
Ю л я. Почему ты не ушел?
М а й д а н о в. Грелся. Ну что, нет дома?
Юля кивнула.
Где же ты будешь ночевать?
Ю л я. Здесь. Я дождусь.
М а й д а н о в. А я ждать не заставляю, я сразу говорю: пошли ко мне.
Ю л я. Спасибо, нет.
М а й д а н о в. Да в кухне я буду, сказал, в кухне! Раскладушка есть, а мать у меня женщина спокойная. И накормит, и постелет, и ни одного вопроса не задаст.
Ю л я (мрачно). Я верю, Сашенька, верю. И завидую, что тебе так с мамой повезло.
М а й д а н о в. Хватит тебе… об одном и том же.
Ю л я. Тебе хватит — так иди. Правда, иди… Ведь голодный уже?
М а й д а н о в. Поесть и тебе не мешало бы. (Пауза.) Точно не пойдешь домой? Учти, к Марине Максимовне твои предки будут всю ночь трезвонить: «Отдайте дочку». А у меня еще одна выгода — телефона нет.
Пауза.
Не обнимай ты батарею так, она ж пыльная. Лучше — меня, я в субботу в бане был…
Ю л я (засмеялась сквозь слезы). Ой, Майданов, Майданов… что я только в тебе нашла? Чуть до колонии не допрыгался… Магнитофон вот украл… И в любви объясняешься так, что курам на смех! «Обними меня, я в субботу в бане был!» Вот, смотри, как Алеша, — молча, трагически, без всякой надежды…
Поцелуй. Его прервал стук двери снаружи. В парадное входят А л е ш а и Ж е н я.
М а й д а н о в. Здрасте! Давно не виделись.
А л е ш а. Что, нет Марины Максимовны?
Ю л я. Нет. Она звонила из школы, ее там задержали. А дома Максим Мироныч с Антошкой.
А л е ш а (Жене). Понял? Я ж говорил, учителя там трубили сбор…
Ж е н я. Ну и что? Они хватятся, а повода для сбора уже нет!
А л е ш а (Юле и Майданову). Магнитофон при вас?
М а й д а н о в. Вот он, в моем портфеле. А что?
Ю л я. Я его разобью, вот как хотите!
Ж е н я. Высказалась?! Сама вещь-то при чем? Алексис, ну, давай логически. Была «мина», так? Ее нет. Обезврежена.
А л е ш а. Засуетились вы, братцы! Значит, не правы. Зачем было красть? Ну, Майданов — понятно…
М а й д а н о в (с угрозой). Что тебе понятно?
А л е ш а. Что вредно тебе столько детективов читать. Ты сразу представил себе, что ты — майор Смекалкин в штабе генерала фон Ду́рке… (Жене.) А ты? Ты о чем думал?
Ж е н я. А я его страховал…
А л е ш а. От слова «страх»! Ну, допусти, что этот директор совсем не фон Дурке…
Ж е н я. И что мы найдем с ним общий язык? Идеализм…
М а й д а н о в. Странно, Смородин. По-моему, ты первый должен радоваться, что нет больше улик против твоей… то есть вашей… или нашей — как сказать? — в общем, против Мариночки…
А л е ш а. Старик, если бы ты перестал путаться в этих местоимениях и еще в некоторых простых вещах, цены бы тебе не было. Ведь что вы сделали, ты и Женька? Вы сделали так, будто Марине Максимовне есть чего стыдиться, — вот ужас-то в чем!
Ю л я. Ну и как теперь быть?
Ж е н я. Лично тебе надо домой, я считаю.
М а й д а н о в. Не могу загнать, третий час уговариваю. Она тут собирается ночевать.