К а т я (перебивая). А почему? А вот я допускаю. Мы люди не бедные, мы можем позволить себе репетитора, если на то пошло. Трешка полагается за урок? Или больше?
Ж е н я. Катя, я не хочу даже слышать об этом.
К а т я. Ага… Вот я и допытываюсь: чего же вы хотите тогда? Зачем вам путевочные денечки на меня тратить? Вы — готовый философ, а я — девушка со спасательной станции. Ну? Что общего-то?
Ж е н я. При такой постановочке вопроса… Виноват, Катя, я напрасно потревожил вас… (Хочет уйти.)
К а т я (преграждая дорогу). Обижается! Да вы не обижайтесь, Женечка, я интересуюсь по-хорошему! Вы объясните…
Ж е н я. Мне казалось, что… когда садятся рядом два человека, говорящие по-русски, и кладут перед собой том Достоевского, или Белинского, или Толстого, общее между ними возникает, должно возникать… Но скорее всего, это наивно и ужасно смешно.
К а т я. Почему? Это красиво! Только у меня опять вопросик: д л я ч е г о пану философу понадобилось иметь со мной общее?
Звонит телефон.
(Берет трубку.) Спасательная станция… Откидач, это ты?.. Узнала, можешь радоваться. И этого дружка твоего, который раньше звонил, я тоже узнала: у него еще кадык такой здоровый… Вы что, сегодня из каждого автомата будете названивать? Или через один?.. Мало ли что! Скучают они! Ну, сядьте рядком, положите перед собой том Достоевского или Толстого… (Засмеялась, повернулась к Жене, отведя трубку.) Извините, Женя, это у меня с языка сорвалось, случайно, я больше не буду…
Женя не слушает, порывается уйти, но ей удалось выхватить у него из рук палку. Он мрачно ждет.
(В трубку.) Откидач, ты что же думаешь: Костик ушел в армию — значит, все?.. Ошибаешься. Есть человек, специально ко мне приставленный… Видал ты его, нет?.. Вот если ему сказать, что вы беспокоите меня… Ох, Откидач! Он вас по стене размажет, как тараканов. Обоих! Пожалейте себя, ребята… Нет, объяснять ничего не надо. Просто сделайте так, чтоб я вас долго-долго искала. Вот. И чтоб найти не могла. (Положила трубку. С покаянным видом возвращает Жене палочку.) Вы думаете, это кто? Это — стыдно сказать! — мой одноклассник. Ой, Женя, я представляю, какое у вас впечатление. Только это не моя компания, учтите… Мы же не отвечаем за то, чем становятся наши одноклассники…
Ж е н я. Да, впечатление складывается… Я начинаю понимать: вы на всем этом пляже — прима, да? Девушка номер один… Вот я второй раз слушаю ваши поразительные телефонные тексты…
К а т я. Чем это вы поразились? Говорила обыкновенно…
Ж е н я. Нет! Это ведь не просто такая лексика — это характер… Если бы не феномен вашего характера, я не мог бы объяснить самому себе, почему я еще здесь… А я здесь, чтобы сказать вам: Катя, институтскую дверь можно открыть вот с таким же достоинством. А не дрожать перед ней, не считать себя хуже других… Этот комплекс совсем не идет вам и мешает, его надо удалить, и поскорей.
К а т я. Жень, до чего ж вы умный… Ну все, ладно, уговорили: я согласна войти с достоинством! А вы успеете меня натаскать за эти двадцать дней, которые вам остались? Нет, уже девятнадцать, надо считать…
Ж е н я. «Натаскать»… Ради бога, только не это. Сроки напряженные, да. Но главное, Катя, я ведь не представляю исходного уровня ваших знаний…
К а т я (показывает пятнадцать сантиметров от пола). Вот такой. Нет, если по-честному, то вот. (Показывает примерно пять сантиметров.) А уровень моей лени не представляете? Он где-то там кончается, за облаками! (Смеется.) Вот вы и не знаете, что сказать, пан философ.
Ж е н я (выдержал глубокомысленную паузу и вдруг рассмеялся тоже). Не знаю! И более крупные мыслители не знали бы… Ох, Катя, Катя… Послушайте, а тот человек, «специально приставленный»… которого Откидач должен был испугаться, — он существует?
К а т я. Гляди-ка, заинтересовался! Существует, а что? Может примчаться на своем мотоцикле, если я свистну…
Ж е н я. А Костик, он кто?
К а т я (торжествующе). Все, Женечка, вы себя выдали! Хватит уже финтить: вы собрались немного приударить за мной? Чего вы так дернулись? Нормальное желание, по-моему. Только смешно его прятать за какими-то студентами, которые в том веке сходились читать Белинского и давно померли…
Ж е н я (сухо и четко). Нет, Катя, вы ошиблись. Я трезво смотрю на свои данные. (Взял книгу с подоконника, листает.) Вот… Так что эту вашу гипотезу мы больше не будем развивать, договорились?
К а т я. Я вас обидела, что ли?
Ж е н я. Напротив. Вы польстили мне, только неуклюже.
Пауза.
К а т я. Ой, да закройте вы своего Белинского, сколько можно! Белинский, Достоевский, Чернышевский, один Островский, другой Островский… А еще Чацкий, Ленский, Дубровский, Лаврецкий… Грушницкий, Болконский, Вронский… Окосеть можно! Я сама-то еще почти не жила и жизнь свою не устроила, а должна про чужую думать, про выдуманную или такую, которая лопухом давно поросла, — с какой стати? Место у нас курортное… Все отдыхают, в теннис играют, кормят чаек, дуют коктейли… Все в один голос нахваливают нашу сметану, сливки, но у всех одна претензия: море больно мелкое, долго идти, чтоб окунуться… И почему в нем только шестнадцать градусов — им надо двадцать пять, чтоб оно было как суп! И вот все ходят вечером взад-вперед, песок утрамбовывают, ионами дышат. Кто в коже, кто в мохере, кто в замше… А я в это время должна учить, как образ Ниловны шел к революции! Или какими чертами образ Наташи Ростовой близок к народу! Вот вы мне сказали одну ее черту, что она «не удостаивала быть умной»… И от нее это не требовалось, правда? Потому что живая, хорошенькая и потому что — княгиня!
Ж е н я. Графиня.
К а т я. Ну графиня… Кстати, из-за такой вот ерундовой ошибочки они снижают на целый балл! А у человека от этих баллов зависит судьба! А человек имеет у нас такое же право на счастье, как тогда имели графини и княгини… Имеет или нет?
Ж е н я. Разумеется…
К а т я. Каждый имеет или только тот, кто все баллы набрал?
Ж е н я (смущен). Катя, но счастье и высшее образование — это же не синонимы…
К а т я. Как это? Хотите сказать — необязательно мне в институт? А куда же посоветуете? За прилавок?
Ж е н я. Прежде чем предлагать и советовать, надо знать, какое вам дело нравится, кем вы хотите быть.
К а т я. Диктором на телевидении.
Ж е н я. Хочется популярности?
К а т я. Ага! Хочется… Осуждаете? Сейчас скажете, как мой дед: не по Сеньке шапка, на грош амуниции, на рубль амбиции?..
Ж е н я. Нет. По-моему, вся «амуниция», которая нужна для этой работы, — она у вас есть.
К а т я (не ожидала, польщена). Серьезно? Гожусь?
Ж е н я. По-моему, да. Вопрос только в том, стоит ли так уж стремиться к этой цели… Один восточный философ высказался на этот счет угрожающе: «Бойся желаний своих, — сказал он, — ибо они осуществляются». Я думаю, он имел в виду, что мы часто ставим себе цели, чуждые самой нашей природе. Переступаем через эту свою природу, через сущность свою и приносим ее в жертву разным химерам. Вот для меня такой химерой оказался философский факультет… Или возьмите тех, кто годами пишет вымученные компиляторские диссертации. Впрочем, это я здорово отвлекся. Катя, у нас два неясных вопроса: куда вы будете поступать и нужна ли вам моя помощь?
К а т я (внезапно). Жень, давайте выпьем, хотите? Сухого, конечно, крепленого я сама не пью. (Наливает.)
Ж е н я. Что это вдруг? У вас родился тост?
К а т я. Ага! За вас! За ваши успехи в начальной школе. За вашу эту самую «учебу с увлечением». Я не сглазю, не бойтесь. За вашу серьезность, культурность… Можно уже сразу за вашу кандидатскую выпить и за докторскую — они не будут вымученные, они будут какие надо, это наперед видно. И за то, что вы добрый такой, протягиваете братскую руку, не проходите мимо… Сами интеллигент, а девушке из народа сочувствуете.
Ж е н я (поставил рюмку). Зачем вы так?
К а т я. Как «так»? Это все правда… Недостойна я, Женечка, вашей помощи! Легкомысленная! (Прыснула со смеху.) Вот вы мне сейчас говорили, чему учил этот философ, а я думала совсем другое в это время!..
Ж е н я. Что вы думали?
К а т я. Нет, не скажу… вы бы в ужас пришли. (Хохочет.) А восточный философ просто харакири себе сделал бы! Так что, Женечка, слишком большая у нас разница с вами. Но все равно, за вас, за ваше здоровье! Не хотите со мной чокаться?
Ж е н я. После таких слов… А впрочем, я выпью, только не за себя… Иронию вашего тоста я оценил… Он как-то подвел черту, и я уйду сейчас…
К а т я. Ну, Женя! Это уметь надо — так понимать, как вы!
Ж е н я. Нет-нет, я был навязчив, это не повторится. Но, уходя, я могу сказать парадоксальную вещь: Катя, мне понравилось, мне хорошо было с вами общаться… Вообще-то контакт с новыми людьми дается мне трудновато: мешает, видимо, элемент занудства… А с вами легко! Честное слово, здесь, на спасательной станции, вы на месте, Катя. Потому что вы действительно можете спасать людей. От схоластики, от рассудочности… Спасать от их собственного занудства и от пониженного кровяного давления! Вот за эту вашу способность стоит выпить… За вас…
Катя смутилась, хмыкнула; чокнулись, выпили.
К а т я. Ничего винцо, правда?
Ж е н я. Что? Да, прекрасное. Катя, вот вы все допытывались, чего ради я предложил заниматься вместе. Считайте, что я ответил. Зря вы сказали про интеллигентское сочувствие «девушке из народа»: это не мой случай. Да и не ваш. Зачем прибедняться? Еще неизвестно, кто от этих совместных занятий выиграл бы больше. По-моему, я. Смотрите, я же болтаю с вами — не могу остановиться! А за шесть дней пребывания в доме отдыха ни с кем, кроме своей бабушки, не сказал трех фраз. Ей-богу. Никак не могу сделать усилие, чтобы войти в контакт… И ведь люди не виноваты, там отдыхают не какие-нибудь фининспекторы, там интересные, в большинстве своем творческие люди… Но они не похожи на вас, Катя…