К а т я. Фэнк ю, Женечка, вэри мач, но мне нельзя столько комплиментов, я размякаю очень… Слушайте, а что это за творческие люди там у вас собрались, да еще в большинстве?
Ж е н я. Ну как же — дом отдыха работников искусств…
К а т я (ее это как-то ошеломило). Вы там живете? В доме отдыха имени Неждановой?
Ж е н я. В нем самом, а что?
К а т я. С бабушкой?
Ж е н я. Да.
К а т я. Елки зеленые… Что ж вы сразу-то не сказали?
Ж е н я. А что такое?
К а т я. Бабушка имеет отношение к искусству?
Ж е н я. Да… Пожалуй, и м е л а — это точнее.
К а т я. А почему ж я вас не видела там? На каком вы этаже?
Ж е н я. На восьмом.
К а т я. Ничего себе! Там же поселяют самых-самых таких…
Ж е н я. Каких?
К а т я. Ну, на восьмом, я помню, жили Моисеев, Райкин, Николай Озеров, Елена Образцова… потом этот, который в цирке с медведями… И я с ними со всеми была знакома, общалась!
Ж е н я. Серьезно? На какой почве?
К а т я. Да на той почве, что попадалась им на глаза все время! А неплохо я с вами сквиталась, Жень! Вы меня Кантом давили, а я вас — Райкиным! Вы — Достоевским и Белинским, а я вас могу — Михаилом Боярским! Сейчас-то я уже бросила собирать автографы, надоело, но накопилось у меня порядочно, захотите — покажу.
Ж е н я. Правильно, что вы это бросили, Катя. Если у вас попросят автограф — можно дать, но вам выпрашивать у кого-то…
К а т я. Кончайте издеваться, кому это нужен мой автограф! Это вы, оказывается, фигура… Надо же… на восьмом. А какая комната?
Ж е н я. Восемьдесят вторая.
К а т я. Прямо напротив лифта, да? Знаю, там один раз Юрий Гуляев жил…
Ж е н я. Да что у вас общего с этим домом?
К а т я. Я скажу. Только сперва вы скажите: за какие такие заслуги вас поселили на восьмом?
Ж е н я. Понятия не имею. Должно быть, директор принял меня за ревизора из Санкт-Петербурга, прибывшего инкогнито!
К а т я. Вряд ли. Этот директор в таких вещах не путает… Странно. Хотя ладно, это мы выясним…
Ж е н я. «Мы» — это кто?
К а т я. Мои агенты проверят, правда ли вы такой, как тут рассказывали… А вдруг с молодыми артисточками вы совсем даже наоборот?.. Надо же, молчал-молчал, и вдруг… Жень, я считаю, мы теперь такие знакомые, что можем выпить на брудершафт. Всю дорогу выкаем. Как деревенские какие-то!
Ж е н я. Я в принципе с удовольствием… Я только на понял, что изменилось за последнюю минуту или две…
К а т я (наполняет рюмки). Все-то ему надо понять… вот это и есть занудство. Значит, пьем по правилам, но целуем только в щечку. Поехали.
Пьют, переплетя руки с рюмками. Потом он чмокнул ее, будто клюнул, а она ласково и спокойно поцеловала его.
Вот. Ну давай говори мне что-нибудь!
Ж е н я. Да… так гораздо удобнее… ты молодец.
Свет гаснет.
Там же после десяти часов вечера. Стемнело. Включен прожектор. В гостях у К а т и подруга И н н а. Она заглянула сюда после купания и теперь развешивает свой купальник на перилах, расчесывает тяжелые волосы.
Катя согрела чай и опять водрузила на стол бутылку, затем принялась с нетерпением накручивать диск телефона.
К а т я. Черт… (Положила трубку.) Сколько можно висеть на казенном телефоне, скажи!
И н н а. А чего тебе надо от матери?
К а т я. Здрасте! Чтоб она все выяснила про восемьдесят второй номер, кто такие эти бабушка с внуком… (Набрала еще раз.) Вот, наконец-то… Мать, ну ты даешь! Минут двадцать было занято — с кем это? Что?.. Никого я не заарканила… Выражения у тебя те еще… Ну допустим, а ты-то откуда знаешь? Слежку, что ли, наладила?.. У тебя? Мой телефон?.. Постой, но он же не знал, что ты моя мутер… Ах, ну да, он к тебе как к дежурному администратору, все ясно, это я от удивления поглупела… Мам, а я даже не поверила ему сперва, что они на восьмом… Брось… Разыгрываешь! (Отведя трубку.) Инка, с ума сойти: бабка-то у него — знаменитость! (В трубку.) Что?.. Сказал, да… сейчас вспомню… что-то на свечку похожее… Огарышев, вот! При чем же тут Ксения Замятина? Хотя вообще-то у внука и бабки могут быть разные… Но ты уверена?.. Обалдеть! А он, главное, говорит: да, бабушка имела отношение к искусству… Скромненько так! Мам, а какая она? Песок сыплется, да?.. Нет, но вообще она еще видит что-нибудь, слышит?.. Тогда хорошо…
И н н а. Замятина, Замятина… В «Советском экране» про нее не писали?
К а т я. Да всюду писали, тысячу раз… Это я не тебе, мам, это Инка у меня… Что?.. Ну как не стыдно? Перестань. Мать, не можешь ты раньше меня знать, как ко мне относится парень!.. Ну заступался… и что из этого? А как он заступался?.. Значит, ты нападала? На родную дочь? Спасибочки… Во, видишь — уже московские философы говорят, что у меня богатая индивидуальность! А ты все не ценишь… Ой, ты хоть имен-то не называй, господи, он же сейчас пройти мимо тебя может!.. Ну, их знакомые могут… Дома дашь свои советы, дома! Целую, все потом! (Бросила трубку.) До чего же неудачники обожают советовать! Просто специалисты по чужому счастью.
И н н а. Ну-ну, поаккуратней. После таких слов я тоже должна заткнуться.
К а т я. Инка! Это ты-то неудачница?
И н н а. Ладно, замнем. Мамашу ты действительно придержи, она у тебя больно активная. Расклад я уже поняла: в тебя врезался внук знаменитой артистки.
К а т я. Ну это не так чтобы уж точно… С первого взгляда, что ли?
И н н а. Не знаю, сколько он взглядов успел на тебя положить. Тут не взгляды уже, тут факты. Предлагает с тобой заниматься. Задарма! Потом у администратора выясняет твой телефон… Нарывается на твою мамашу. И с ходу ей сообщает, что ты богатая индивидуальность! Ну? Какие тебе еще доказательства? Я считаю — все, товарищ на крючке. Когда он ушел отсюда?
К а т я. Без чего-то девять.
И н н а. Двух часов не прошло, а у него уже шило в одном месте, ему невтерпеж… Поздравляю, Катюха. Тем более, что философ! Я с ними дела не имела, но я имела с физиком-теоретиком, это близко. В двадцать шесть лет лысенький, глаза печальные, а хобби у него — песенки юмористические из ихних «капустников». Юмор для докторов наук — они животики себе надрывают, а ты сидишь как чурка — ни бум-бум! Устала я с этим теоретиком; он женатый оказался, в каком-то полуразводе. Юридически — уже да, а фактически — еще нет… Зачем мне тогда этот юмор, ты не знаешь? Вот и я тоже… А твой — вон как раскочегарился, в момент. Теперь, подруга, надо знать точно: кто тебе нужен-то — он или его бабуся?
К а т я. Я еще не успела сообразить…
И н н а. Соображай скорее, тут надо ковать, пока горячо. Что горячо — я вижу, а что конкретно ковать — это уж ты сама смотри… Если бабушка в чинах и в силе, она тебя может наладить в артистки! А что? Ты у нас такая…
К а т я. Смеешься?
И н н а. Да почему? Почему мы до того себя не уважаем, что нам вроде и замахнуться на такое смешно? А вот мы замахнемся! Ты в школе-то ходила в драмкружок к этому Арнольду?
К а т я. При мне никакого Арнольда не было, его только вспоминали… При мне была Муза Яновна, а я не могла переносить ее щитовидку, безумные эти глазищи… и что комбинация у нее вечно видна…
И н н а. И такие, видишь, лезут в искусство — так тебе же тогда сам бог велел. Вблизи посмотришь на какую-нибудь кинозвезду — подумаешь: с ее внешностью — отдыхала бы! Нет, играет и славу имеет, считай, мировую уже. Кино — это ведь что? Это клей и ножницы. Если нас с тобой вот сейчас будут снимать, а потом склеят самые выразительные моменты, мы будем на экране выглядеть бесподобно, на Гран при! Это я тебе говорю, а я собаку на фотопортрете съела… Нет, главное тут, как вообще в жизни, — везение. Слушай: чтобы эта знаменитая бабка захотела ударить для тебя палец о палец, надо ей понравиться. Но этого мало… Если у тебя с ее внуком ничего нет, с какой стати она тебе будет утруждаться помогать? Палец о палец — это у них не просто… Вот если ты дорастешь до невесты…
К а т я. Инка, ну что ты говоришь?!
И н н а. Дело говорю.
К а т я. Я уже дорастала один раз. И что? Последнее письмо неделю назад получила — видишь, не вскрытое даже. Потому что пишет одно и то же, одно и то же… А отвечать мне давно нечего… Вот и оттягиваю… перекладываю туда-сюда…
И н н а. Я вообще не понимаю, зачем ты сейчас про Костика ни с того ни с сего… Не по повестке дня выступаешь — говорим про философа и его бабку. Почему бы тебе не поневеститься с ним? Он что, противный?
К а т я. Нет… он смешной.
И н н а. Ну и посмейся на здоровьичко. Чем плохо-то? Если собралась в артистки — вот тебе и репетиция! Господи, да на твоем месте, когда мальчик уже на крючке, я заиграла бы его знаешь как? Вся философия из него вышла бы! А его бабка сама приползла бы выяснять наши с ним отношения. И тут я ей говорю: «Бабушка, милая, рано мне о замужестве думать — молода я еще и голова у меня не тем занята. Мечта моей жизни — сцена!» К сентябрю я как штык была бы студенткой театрального… А там, оглядевшись, решала бы, нужен мне этот философ или нет… Ну, что смотришь так? Очень я безнравственная?
К а т я. Очень!
И н н а. Больше на словах, Катюха. Если б я такая была, сидела бы я сейчас на даче того лысенького теоретика — у него в Меллужах дача — или вообще в Латинской Америке — там в торгпредстве работает один мой бывший поклонник… И еще был вариант — ленинградец, инженер-телевизионщик… Нет, не умела я быть хищницей. Все ублажала свое сердце! Ублажила? Нет. Все равно несытое оно, все равно ноет. А если бы я по расчету жила, оно, может, притупилось бы, поумнело… Вот мне сейчас никакой бури не требуется. Мне просто надо, чтобы можно было бросить это паршивое фотоателье… Катенька, я ведь теперь даже не щелкаю, я только проявляю, я весь день в темноте! Одна мечта — выйти на свет божий… и чтоб руки отдохнули от химии, — гляди, какие! Стыд же… Чтоб мужик меня элементарно обеспечил… чтоб забрал меня наконец от отчима, который проходу не дает! Знаешь, какие у него ласки, у отчима моего? Он щипается, паскуда! Показать синяки?