Ж е н я. Какой?
К а т я. Вот такой… Смесь самой умной философии и начальной школы…
Ж е н я. Благодарю.
Пауза.
К а т я. Эй! Обиделся? Глупый, мне ж, наоборот, нравится, что ты один такой… В одном экземпляре! Это очень даже подходяще. Только не подходяще, что ты меня больше не хвалишь… А сперва ведь до небес хвалил… Вы прима, говорил, девушка номер один… А теперь — одна критика. А женщине надо восхищение. Один человек, не глупее тебя, сказал: «Восхищение действует на женщину, как масло на скрипучую дверь». Давай, начинай.
Ж е н я. Что?
К а т я. Восхищайся!
Ж е н я. Нечем сегодня. Утром ты была так рассеянна, так без конца отвлекалась… К тому же улизнула от Ксени, от показа… Пожалуй, с тобой хорошо идти к цели, если целью считать… кладбище!
К а т я (хохочет). Сто лет не дойдешь, правда? Так это ж здорово! Другой бы шел и восхищался всю дорогу… Женечка! Нельзя быть таким чересчур целеустремленным… Ну отключись ты маленько!
Ж е н я. От чего?
К а т я. От всего! Кроме меня, конечно… Раскачай еще… Так люблю качаться, как будто произошла от обезьяны! Нет, не как все, а н е д а в н о!
Голос: «А что? Очень может быть…»
Это появляется Б о р и с. Похоже, что он уже находился тут рядом некоторое время, слушал и наблюдал. А теперь подошел, держа в руках мотоциклетный шлем, зубами вытаскивая папиросу из пачки.
Б о р и с. Здоро́во.
К а т я (сдавленно). Привет… (Ей не сразу удается притормозить инерцию качелей. Летая взад-вперед, она изменилась в лице, готовая к отпору и контрнаступлению.) Что так тихо-то? Вроде не на мотоцикле, а верхом на палочке…
Б о р и с. А это чтоб получилась картина Репина «Не ждали». Знаешь такую?
К а т я. Ладно, знаток… Ты бы сперва познакомился, а уж потом острил… Женя, это Борис.
Ж е н я. Добрый вечер.
Б о р и с. Здоровеньки булы. Не очень я помешал?
К а т я. Сейчас, как видишь, антракт у нас между занятиями.
Б о р и с. Понятно. А чего ж пиво не пьете? В антракте всегда первым делом — пиво…
К а т я. Да ну? Замечательно ты театр знаешь, а нам и невдомек… Ладно, Боренька, расскажи, как живете-то, семейство как…
Б о р и с. Семействе кланяется тебе. Мать, отец очень благодарят за твое внимание… Прямо избаловала ты нас этим вниманием, так и надо бы Костику написать…
Ж е н я. Катя, не лучше ли мне там подождать? У вас свои темы…
К а т я. У нас не та тема, чтоб долго на ней рассиживаться. Что, Боря, спичек нет? А у тебя, Жень?
Ж е н я. Пожалуйста… (Сам подходит к Борису, зажигает спичку, но Борис дунул, погасил.)
Б о р и с. Это вы ее репетитор?
К а т я. Он, а что?
Б о р и с. Совет хотел дать. Когда незнакомый просит огня на улице, особенно вечером, коробок давать надо в руки, а не вот так.
Ж е н я. Почему?
Б о р и с. Чтоб свои руки и глаза не отвлекались, были свободные. А если ты спичку вытягиваешь, да загораживаешь огонь, да он тухнет, а ты опять — получается перехват инициативы, она вся — у того человека…
Ж е н я. Какой инициативы?
Б о р и с. Не понимаете… Вам, я гляжу, самим репетитор нужен.
К а т я. Жень, это у нас юмор такой, не обращай внимания. А ты, Боренька, не беспокойся, я потом объясню… Как ваш Султан, скажи лучше?
Б о р и с. Скучает по Костику. То есть такая в собаке верность, что людям далеко…
К а т я. А гуси ваши как? И кабанчик, забыла, как его звать?
Б о р и с. Кабанчик-то? Нормально. Привет тебе передавал… Персональный… Ладно, Кэт, давай считать, что я проведал тебя. (Поднялся.) Скоро опять проведаю. Может, ты посвободнее будешь… Надолго я, стало быть, не прощаюсь…
К а т я. Ну-ну.
Борис уходит. Катя и Женя молчат.
Постой… что же я волыню-то? Жень, я скоро. Я там мелочь им задолжала… Ты погуляй там по бережку, я потом тебя крикну… (Зовет.) Боря! Борис! Иди-ка сюда!
Борис, который направлялся к своему мотоциклу, поднялся на балкон спасательной станции вслед за Катей. Она впустила его в помещение, зажгла свет. Женя ушел.
Извини, Боренька, так уж получилось… (Полезла в тумбочку.)
Б о р и с. А я подумал, что весь разговор будет при нем, что ни на чем не поладим… Только ведь не может быть, думаю, чтобы этот отдыхающий перекрыл моего брата…
К а т я. Боря, я должна отдать тебе вот это… (Передает коробочку.) Детство это было. И у меня, и у Костика. У меня-то уж точно…
Б о р и с. Кольца?! Да ты!.. Да как же… Значит, перекрыл все-таки?
К а т я. Это, Боренька, не твое дело. Твое дело — аккуратно вернуть то, что я от вашей семьи приняла по своей молодой глупости. И сказать: Катя, мол, много думала, ночей не спала, она знает свою вину, а по-другому не может, просит прощения. Все.
Б о р и с. А Костик? Ему как сказать?
К а т я. Что, хочешь, чтобы я сама написала?
Б о р и с. Ты уж напишешь… не задумаешься. А у него трудный род войск, ему ж нельзя расстраиваться…
К а т я. Тогда сразу писать не стоит, наверно…
Б о р и с. А как? Постепенно? Красивая ты девка, не спорю… Только почему это — что с виду завлекательно, то внутри червиво? Закон такой, что ли?
К а т я. Ладно, поговорили. Забирай и уходи.
Б о р и с. Это как же? Забрать у тебя золото… и ничего не заплатить? Так не бывает, Кэт, чтобы золото — и вдруг бесплатно… (Замахнулся.)
К а т я. Ты только дотронься до меня пальцем… Только дотронься…
Б о р и с. Пальцами — нет, не буду, потом отмываться долго… А вот есть одна штучка, какую мы для Султана держим… Он, бедный, линяет не в сезон, до того скучает по Костику… Разве не грех арапником после этого? Нет, несправедливо, грубо… Собачку — не за что! (Стегнул арапником Катю по ногам.)
К а т я (кричит шепотом). С ума сошел!
Б о р и с. Он там надеется… Он же десантник, ему расстраиваться нельзя… Понимаешь ты, падла?! (Замахнулся вновь.)
Катя бегает, уворачивается молча, стиснув зубы.
В семью вроде уже почти приняли… душевно, по-людски… А сколько народу знает, сколько пересудов пойдет… Карточка в доме на видном месте… «Кто это?» — «Наша невеста!» И здесь тоже выставили в главной фотовитрине — солдат и невеста его, в обнимочку! Хоть на обложку «Огонька»… А она вон что делает!
К а т я (сдавленно). Бей, все равно не позову на помощь, пользуйся! Нельзя мне кричать… видал, он какой — с палочкой!
Б о р и с. Ну да, зачем нам солдат, его еще надо ждать… А тут белобилетник! Зашибленный, правда, ноги некомплектные, но зато прямо сейчас, не отходя от кассы. Нам ведь некогда, правда? Наша любовь — товар такой, что прованивается быстро, надо сбыть поскорей… Так?! А у него, кроме палочки, небось и «Жигули»… Или «Волга» папашина?
Тем временем Женя прошелся к морю, вернулся. Ему неспокойно, но повода для прямого вмешательства ему не дано. Позвал осторожно Катю — безответно… Почувствовал себя соглядатаем, ушел.
К а т я. Боря… не фашист же ты все-таки…
Б о р и с. Я-то нет, а вот ты — кто ты есть? Принять бы закон, чтобы гнали таких из нашего Союза! Вместе с репетиторами… Неверность — она во всем неверность, что к солдату лично, что к родине, которую охраняет солдат! (Он всхлипнул и сел.) Ты как-то подорвала меня, Катя. Вот чувствую: продырявила ты мне баллон. Не могу больше… извини.
К а т я. Ничего, Боренька, мне не обидно. Потому что я поняла за что. Что делать… Я действительно влюбилась в человека! Так вышло… Можешь бить…
Б о р и с (устало, угрюмо). Да нет. В расчете. (Переложил коробку с кольцами в другой карман, скрутил в жгут арапник и вышел.)
На пороге — Ж е н я. Они стоят и смотрят друг на друга.
Так ты, значит, помни, как давать прикуривать…
Ж е н я. Я чувствую — разговор был немирный… Возможно, это не мое дело…
Б о р и с. Не твое. С тебя спроса нет, ты живи пока… А у него, понимаешь, трудный род войск… ему нельзя расстраиваться! Он десантник, братан мой… (Сплюнув, ушел.)
Женя входит в помещение станции. Кати нет.
Ж е н я. Катя, где ты?
Голос Кати за ситцевой занавеской: «Не входи, нельзя, я сейчас…»
(Поднимая поваленный стул, осматривается.) Что здесь было?
Молчание. Затем треск и дрожь заводимого мотоцикла. Катя появилась, завернутая в одеяло от горла до пят, придерживая его у подбородка.
Что было, я спрашиваю… Как он вел себя?
К а т я (слабо улыбаясь). Интеллигентно вел… Тихо, Женечка, только тихо… Если я лягу, ты не обидишься? Я лягу, а ты посидишь?
Ж е н я. Нет, ты все-таки скажи…
К а т я. Вопросов не надо. Совсем… Я… это самое… перекупалась, наверно. Знобит. (Она легла, старательно укрываясь.)
Ж е н я. Надо чаю согреть… Я сейчас. Вода в этом ведре какая, пресная?
Катя молчит. Тогда он попробовал воду из ковша, убедился, что не морская, налил в чайник, включил плитку.
Я могу принести коньяку, аспирину… Это займет десять минут.
К а т я. Не надо никуда уходить. И дай мне мокрое полотенце. Вон то, маленькое, намочи… И сядь. Ты давно не хвалил меня, Женечка, не восхищался. А ведь я стараюсь. И память у меня хорошая. Вот проверь… Станиславский, годы жизни: тысяча восемьсот шестьдесят третий — тысяча девятьсот тридцать восьмой… Я знаю, ты думаешь, все твои старания — зря, мимо… А вот и нет! Его первая постановка — «Царь Федор Иоаннович» — тысяча восемьсот девяносто восьмой год…
Ж е н я. Я верю тебе, но не сейчас же, Катя!
К а т я. В том же году — «Чайка»… Она у них на занавесе с тех пор… Больше всего он хотел, чтобы на сцене не просто представляли… а чтобы там была «жизнь человеческого духа» — это его главное, любимое желание…
Ж е н я. Довольно, Катя, я верю, ты молодец. У тебя губы очень сохнут, сейчас попьешь… Помолчи. Я не сомневаюсь, что все у нас идет верно, что не пропадет наш скорбный труд, что к собеседованию ты будешь готова… Только на этом факультете главное все-таки показ. И здесь твой тренер — Ксеня, я ни при чем… Она уделит тебе столько внимания, сколько понадобится, так что дело за тобой… Ты приедешь н