Л ю д в и г. Я признаю, что ты подлец! Ты сам похож на того Питона!
Л а б а н. Я похож на настоящего Лиса. И тебя, глупыш, сделаю таким же!
Л ю д в и г. Фигушки! Никогда в жизни! Мне до ужаса стыдно, что я купился, поверил… Но еще стыднее, что я твой брат!
Л а б а н. Не ори, балда! За такие слова ты даже запаха медовых пряников не услышишь…
Л ю д в и г. А с тобой никто водиться не захочет! От Косули до Медведя! От Черепахи до Кабана! Никто, никогда — ни у нас, ни в лесу Святого Августина, нигде! (Убегает.)
Л а б а н (ему вслед). Совсем взбесился!.. Может, с голодухи? Кончится тем, что ты ослабеешь и тебя загрызут шакалы. (Себе.) Что ж, каждый получает, что заслужил. Я, например, заслужил свои пряники. В конце концов, моя специальность — не обучение недоумков, а хитрология и обмановедение, и тут я на высоте! Верно говорят: талант, он как деньги — или он есть, или его нет… (Уходит, восхищенный собою.)
Лисья нора, детская половина. Все потомство Ларссонов, кроме Лабана, в сборе. М а м а проверяет дневники.
М а м а. А это еще что за новость? Лаура, я тебя спрашиваю! Двойка по гастрономической зоологии!
Л а у р а. Ну подумаешь, исправлю. До конца четверти далеко.
М а м а. Нет, и все-таки это дико. Любимый предмет, профилирующий! Чего ты не выучила?
Л у и з а. Она ни бум-бум не знала про утку-крякву и про курочку-камышницу!
Л а у р а. А ты не ябедничай, крыса!
М а м а. Людвиг, что ты делаешь под кроватью?
Л ю д в и г (его не видно). Да так, ничего особенного…
Л е о. Он у нас вместо швабры!
М а м а. Действительно, ты же всю пыль на себя собрал… Лаура, а ты меня просто разочаровала. Не знать таких вещей! Утка-кряква, курочка-камышница… Это же прелесть, деликатес! Помню, мы с папой свои первые встречи назначали у того озера, где они сами шли в руки. Была дивная пора — пора массового гнездования кряквы… Кстати, Лаура, когда это бывает, ну-ка?
Л а у р а. Ладно тебе, мам! В школе учеба, дома учеба…
Л е о. Я знаю! Ранней весной, в начале апреля!
М а м а. Молодец, Лео. Да-да, ранней весной… еще была корочка льда у берега. А моя первая личная добыча — это именно курочка-камышница… Черненькая, маленькая, ростом с голубя…
Л у и з а. Мать, ну до чего ж ты сентиментальная!
М а м а. Да, я всегда жила сердцем, это правда. Но я успевала и дело делать. А про вас не скажешь ни того, ни другого…
Л ю д в и г (появляется из-под кровати, что-то прячет за спиной). Мам, мне на улицу надо. Как раз по делу. По делу, которое я сделаю от всего сердца, — значит, про меня можно будет сказать и то и другое!
М а м а. Что это за секретные дела такие? Папа не велел тебе выходить одному!
Но он промчался как ветер, его уже нет здесь.
Ох этот Людвиг… Кто еще не сдал дневника? Будьте уверены, папа изучит их внимательно прежде, чем подписать… А за эту двойку, Лаура, тебе еще нагорит. Это ведь не по астрономии, где звезды считают, — без звезд ты еще как-нибудь обойдешься… Но, если ты ленива и бестолкова но части гастрономии, нам даже замуж тебя не выдать, тебя никто не возьмет. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, запомни! (Выходит с пачкой дневников.)
Л а у р а. На все у них правила, формулы… А может, я свой путь найду? Совсем через другое?
Л е о. Я знаю! Через печенку и желчный пузырь, да?
Л а у р а. Заткнись ты, отличник…
Появляется Л а б а н.
Л а б а н. Привет, суслики! Знаете, что я думаю?
Л и с я т а. Что?
Л а б а н. Я думаю… или, точнее, мне кажется… во всяком случае, я припоминаю, что где-то слышал…
Л и с я т а. Да что, что?
Л а б а н. Что великолепная вещь — медовые пряники…
Л у и з а. Тоже мне открытие!
Л а б а н. И еще мне кажется, что сейчас самое время полакомиться ими!
Л е о. Сперва их надо достать…
Л а у р а. А у тебя — ни одной кроны, сам утром сказал!
Л а б а н. Кроны действительно ту-ту! А вот пряников у меня — ровно пять фунтов!
Л у и з а. Не заводи нас! Не поверю, пока сама не понюхаю!
Л а б а н. Вот это верно: понюхать вы сумеете — ароматом я, так и быть, поделюсь с вами. (Засунул руку между кроватью и стеной. Лицо его стало озадаченным. Полез под кровать сам и после тщетных поисков вылез взбешенный.)
Л а у р а. Ну что? Полакомился?
Л у и з а. Даже аромата не унюхал!
Л а б а н. Кто украл? Ну-ка открывайте свои глотки! Все! От кого пахнет медом, тот и вор. А ну, дыхнуть! (Обнюхивает каждого.)
В этот момент появляется запыхавшийся Л ю д в и г.
А ты где был? Ел мои пряники в уборной?!
Л ю д в и г. Во-первых, они не твои, во-вторых, можешь проверить. (Дыхнул.) Ну что? А в-третьих, я передал их моим друзьям, которых ты одурачил!
Л а б а н. Ну берегись, юродивый! Если только это правда…
Л е о. Да точно! Сперва он ползал под кроватью, а потом выбежал.
Л а у р а. Эти друзья тебе дороже, чем мы?
Л у и з а. Тогда сматывайся вообще к этим своим зайцам! Ты не Лис!
В с е в м е с т е (окружая Людвига и припирая его к стене, скандируют). Ты не Лис! Ты не Лис! Ты не Лис!
Л а б а н. А ну, дайте-ка я им займусь… С ним пытались по-хорошему, беседами да уговорами… Но лирика не помогает, — что ж, попробуем физикой!
Входят П а п а и М а м а.
П а п а. Что здесь происходит?
Л а б а н. Отец, Людвиг четырнадцатый обманул меня!
П а п а. Тебя? Своего учителя? Значит, у вас обоих громадные достижения… Поздравляю!
Л а б а н. Спасибо! Эти достижения в том, что пропали мои медовые пряники, заработанные так лихо, так здорово! Высшим пилотажем хитрости заработанные! А он их стащил, и сейчас их наворачивают безмозглые зайцы!
Л ю д в и г. Они не глупее тебя! Просто они доверчивые и добрые…
Л а б а н. Все, предки, я отказываюсь учить этого рахита!
Л ю д в и г. Нет, это я отказываюсь учиться у этого бандита!
П а п а. Тихо! Прекратите базар! Где были пряники?
Л а б а н. Там, в углу под кроватью. Здоровенный кулек, целых пять фунтов!
П а п а. И как же они попали к зайцам?
М а м а. Людвиг вылез из-под кровати и, как пуля, пронесся мимо меня на улицу… Я кричала ему вслед, чтоб он не смел…
Л ю д в и г. Да я же на минуточку! Я даже не сам бегал к зайцам — я сразу встретил Гиену Берту и попросил ее доставить пакет. Она ведь теперь почтальонша, да? И потом, это ей по дороге, она сама сказала…
П а п а. И ты поверил Гиене?! О боже, какой простофиля!.. Все, весь лес знает, что доверить продуктовую посылку Гиене Берте — это значит пиши пропало! Она дважды попадала за это под суд, но судьей была Росомаха Дагни, с которой она, видимо, делится наворованным, и эта дрянь дважды выходила сухой из воды… Да, ты отличился, малыш… Скорее луна упадет твоим зайцам в суп, чем они дождутся Берту с пряниками!
Л е о, Л у и з а, Л а у р а (хором). Так им и надо! Так им и надо!
Л ю д в и г (в слезах). Но почему вокруг такое жулье?! Почему нельзя никому верить?!
П а п а (Маме). Он все-таки трогательный. (Людвигу.) То же самое, малыш, я когда-то спросил у старого мудрого Барса, сбежавшего из парижского зоопарка. Полиция и охотники нескольких стран шли по его следу, палили в него — и остались ни с чем… И вот перед ним я с моими наивными вопросами… Помню, как его желтые глаза, повидавшие самое страшное в жизни — неволю, усмехнулись печально… Он положил свою мощную лапу мне на спину и сиплым голосом ответил мне, молокососу… знаете, что?
М а м а. Ну не томи же! Ты не рассказывал этого даже мне…
П а п а. «Се ля ви, — сказал он, — се ля ви».
Л е о. А что это значит?
П а п а. Проговорив это, старик впал в такую глубокую задумчивость, что я не решился приставать к нему… А вскоре Барс ушел куда-то на юг — ему был вреден наш климат… Так я и не узнал перевода. Но с того дня на самые трудные вопросы я отвечаю себе и другим: «Се ля ви…»
Л а б а н. Я могу тыщу раз сказать «Се ля ви», но мои пряники от этого не вернутся ко мне!
П а п а. Оставь эту тему, Лабан. Будь выше, не мелочись. А ты, Людвиг, надеюсь, поймешь, что обманывать собственных братьев и сестер р а д и ч у ж и х — нелепость. Ты совершил ее и, как видишь, наказал сам себя…
Л у и з а. Себя-то ладно, ему поделом…
Л а у р а. Но он всех оставил без пряников!
М а м а. Ну хватит! Отец вам толкует о высоких истинах, а вам все как об стенку горох… Людвиг, прекрати всхлипывать и укладывайся. Всем спать! Я считаю до трех и гашу свет… Раз!
Л ю д в и г. Папа, а Гиена Берта не могла исправиться? Вдруг она уже честная?
П а п а. Во сне тебе могут показать еще и не такое. А наяву Гиена есть Гиена, малыш.
М а м а. Я больше не жду! Два… Два с половиной… Три!
Л а б а н. Пять! Пять фунтов, черт возьми… Вот идиот, а?
М а м а. Гашу! (Выключает свет.) Спокойной всем ночи, и чтоб я не слыхала больше никакой возни… (Наклонилась над Людвигом.)
Л е о. Что ты делаешь, мама? За что ты целуешь этого психа?!
Л а б а н. Людвига? Нечего сказать, весьма педагогично!
М а м а (смутилась). Он самый маленький, и у него нехорошо на душе…
Л а у р а. Скажите какие нежности…
П а п а. Ну довольно, Лора, пойдем. Спокойной ночи, дети.
М а м а (выходя вместе с ним). Меня как-то взволновал твой рассказ, дорогой… Се ля ви — это звучит так интригующе… Ты должен дознаться, что это такое…
П а п а (вдруг взорвался). Может быть, ты упечешь меня в парижский зоопарк, чтобы я это выяснил?
Мама отошла оскорбленная, взялась за вязание. А в детской вдруг зажегся фонарик — это Лабан направил его луч прямо в глаза Людвигу.
Л а б а н