Л ю д в и г. Максимилиан, милый, не злитесь чересчур, поберегите нервы… Ну не было у меня другого выхода! Я передам от вас привет папе Ларссону — можно?
М а к с и м и л и а н. Был бы я твоим отцом — я б тебя драл и приговаривал: «Поэтом можешь ты не быть… но быть прохвостом ты н е м о ж е ш ь!!!»
Т у т т а (Людвигу). Ну что ты слушаешь? Его дело — ругаться, а наше — бежать…
Людвиг и Тутта исчезают.
М а к с и м и л и а н (трясет прутья клетки). Погоди, еще встретимся! Тысяча чертей!.. Нет, все правильно: в отставку меня! На помойку! Сторожить мусорный бачок! И тот могут увести — нет, и мусорного бачка не доверяйте! Кончился старый Максимилиан… (Завыл — сперва тихонько, затем все откровеннее и горше… Он не врал, говоря, что умеет выть.)
На полянке. Т у т т а и Л ю д в и г вдвоем.
Т у т т а. Людвиг, ты рад? Я что-то не чувствую, что ты рад свободе!
Л ю д в и г. Рад, конечно. Тысячу спасибо тебе.
Т у т т а. Вот уж благодарности тут совсем ни при чем. Для кого я тебя освободила? Для себя! Чтобы играть с тобой, чтоб дружить и… вообще.
Л ю д в и г. А во что ты хочешь играть?
Т у т т а. Даже это должна придумывать я? Очень мило. Мужчины стали какие-то… безынициативные — моя мама и старшие сестры только об этом и говорят. И злятся. Кажется, я начинаю понимать почему… Ну соображай, во что бы нам сыграть, быстренько! Даю тебе десять секунд! Раз, два, три, четыре…
Л ю д в и г (вдруг). Ты слышала, как выл Максимилиан?
Т у т т а. Там, в клетке?
Л ю д в и г. Да. Человек не будет держать его там долго, правда же?
Т у т т а. Конечно, выпустит, даже не думай об этом. Другое дело, что Человек расстроится, и эта его белобрысая Кристинка развопится, когда узнает. Реву буде-ет!.. А тебе, что ли, жалко их?
Л ю д в и г. Их — нет, не особенно. А вот Максимилиан… Я сам слышал, как Человек говорил про его непригодность, про его отставку… Дармоедом называл. А ведь все эти обиды и неприятности свалились на беднягу из-за меня! И все-таки он был добр ко мне, отпустил да еще дал косточку на дорогу… Мозговую!
Т у т т а. Вот ты и отплатил ему, отдал свой ужин…
Л ю д в и г. Не ври, будто ты не понимаешь! Он угощал от души, а я — из хитрости! Я, который кричал, что ненавижу хитрость и ложь, сам схитрил и соврал, да еще так жестоко…
Т у т т а. А какой же у тебя был выход? Я сразу оценила, какой ты интеллигентный, но сейчас уже чересчур, по-моему… Зачем так все усложнять?
Людвиг смотрит на нее долго и грустно.
Сейчас ты еще печальнее, чем там, в клетке… Почему? Я глупая, да? Непонятливая? Ну прости меня, Людвиг, я же девчонка, и потом, есть такое презрительное выражение: «птичий ум», «птичьи мозги»… Наверно, неспроста…
Л ю д в и г. Такие вещи понимают не умом.
Т у т т а. Сердцем, да? Сердцем я смогу, я постараюсь понять, только ты не молчи и не отворачивайся…
Л ю д в и г (убито). Да тут и понимать нечего… Я сжульничал. Я злом отплатил за добро.
Т у т т а. Но план же был мой! Значит, это я дрянь!
Л ю д в и г. Ты подсказала, а я сделал. Ты ведь первый раз в жизни придумала такую хитрость?
Т у т т а. Первый, да…
Л ю д в и г. Вот видишь. Из-за меня. Тутта, родненькая, я ужасно тебе благодарен, но не надо гордиться такими придумками! Это не твое, это не похоже на тебя! Ты ведь даже сказала — помнишь? — «нужен какой-то лисий ход». Л и с и й… Знаешь, что получилось? Получилось, что правы все Ларссоны — мой братец Лабан, мой отец, мой прадедушка… Вот приду я домой, расскажу, как все было, — они расхвалят меня, поздравят с первым большим успехом… А я не хочу таких успехов! Я хочу доказать, что можно прожить без обмана и подлости! Можно, понимаешь! Для меня это не только слова:
Да здравствует правда во веки веков,
А плуты достойны одних тумаков!
Т у т т а. Людвиг, ты удивительный… Такого, как ты, я не нашла бы ни в одном курятнике мира! Но что же нам делать сейчас?
Л ю д в и г. Не знаю. Прости меня.
Т у т т а. За что?!
Л ю д в и г. Тебе хотелось поиграть, у тебя было такое хорошее настроение…
Т у т т а. Это потому, что я дурочка. Я хочу, чтобы у нас с тобой всегда было одинаковое настроение. Мне ни капельки не хочется больше играть…
Л ю д в и г. Но ты поняла меня? На самом деле поняла?
Т у т т а. Конечно! Если ты еще раз попадешь в клетку, я ни за что тебя не выпущу! То есть нет, не то… Я исхитрюсь попасть в ту же клетку, и мы будем сидеть там вместе! Ты бы читал мне стихи…
Л ю д в и г. Их гораздо лучше читать на воле. Особенно если они прекрасные… (И прочел.)
Я знаю, век уж мой измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я…
(Смутился.) Хочешь, покажу, где у нас самая сладкая лесная малина?
Т у т т а. Спрашиваешь! Но сначала покажи, где ты живешь…
Л ю д в и г. Что-о? Да тебе за милю нельзя появляться там!
Т у т т а. Но я потихонечку, Людвиг! Из-за кустов… Я только гляну… Тебе у нас тоже было опасно, но ты ведь приходил…
Л ю д в и г. Я как-никак мужчина… Ну ладно, издалека покажу. Только, чур, слушаться — я за тебя отвечаю!
Т у т т а. Да, пожалуйста, отвечай! Потому что, когда ты около, я сама отвечаю за себя слабенько, еле-еле…
Они убегают. Из укрытия вылезает, сопя и стряхивая с себя прелые листья, Е ж и к Н и л ь с.
Н и л ь с. Да… Сногсшибательно и умопомрачительно. Вот тебе и «тайна цвета апельсина…». Роман на полную катушку! У Лиса с Цыпленком! С одной стороны — это смело, ничего не скажешь… Удар по всей традиционной зоологии, публичная пощечина! Дарвин и Брем просто позеленели бы от того, что видел я… Но с другой стороны, — нет ли здесь отказа от борьбы? Не звучит ли это как призыв, чтобы Волк и Овца, Тигр и Лань возлюбили друг друга? В общем, эти двое, сами того не понимая, на кого-то работают… На кого? Надо будет, чтобы Сова осторожно прощупала, какого мнения Росомаха Дагни на этот счет… Но нужны еще очевидцы — мне же никто, решительно никто не поверит!
Дома у Ларссонов. Ночь.
Бодрствует один П а п а. Оттягивая свои подтяжки, он щелкает ими, тихонько напевает и делает какие-то пометки в плане, который ему не терпится предъявить, чтобы оценили по достоинству… Но семейство спит, обрушить свое вдохновение ему не на кого.
М а м а (приподнимаясь на подушке). Ты угомонишься сегодня?
П а п а (идет к жене, делая ей пальцами «козу», и поет).
Давайте восклицать, друг другом восхищаться!
Высокопарных слов не стоит опасаться!
Давайте говорить друг другу комплименты…
М а м а. В чем дело? Ты разбудишь детей!
П а п а. У тебя нет желания, дорогая, опрокинуть маленькую рюмочку под небольшой закусончик? От этой индюшки у нас осталось что-нибудь?
М а м а. Вспомнил! А прошлогоднего фазана тебе не подать? Вообще с продуктами плохо. Я не знаю, чем кормить детей днем, а у тебя еще и по ночам аппетит…
П а п а. Не ворчи, милая! Завтра — впрочем, нет… (Посмотрел на часы.) Уже сегодня, к концу дня, тебе не хватит места в холодильнике, чтобы разместить первосортные продукты! А в субботу будет пир! Пригласим твоих сестер с мужьями и детьми, они лопнут от зависти… Притащится наш дедуля, герой семейной мифологии, — вся его хитрость давно свелась к тому, что он любит пожрать в гостях! Стол придется раздвинуть, а стулья одолжить у Бобра Вальтера… На четырех конфорках у тебя будут шипеть, урчать и благоухать блюда, достойные кисти Рубенса!
М а м а. Ты разбудил меня окончательно… но если это все брехня…
П а п а. А если правда? Вот когда ты оценишь меня наконец! Ты помолодеешь на десять лет, разгладятся эти висячие складки на шее… Отдохнешь наконец от забот, не будет в доме этих истерик…
М а м а. Вот оно что… Я, значит, истеричка, я преждевременно постарела и у меня складки на шее, которые тебя не устраивают? Очень мило, что ты все это сказал. Разбудил среди ночи, чтобы нарисовать такой мой портрет… «Давайте говорить друг другу комплименты!»
П а п а. Лорочка…
М а м а. Ну найди себе другую! С лебединой шеей! Достойную кисти Рубенса!
П а п а. У него таких нет, у него, наоборот, все жирные… Лорочка, ну что ты завелась?.. Я ведь еще не рассказал тебе свой план!
М а м а. И не надо! Все равно в каждом слове я слышу вранье! В каждом твоем слове… (Плачет.) И этому типу я отдала все… всю жизнь!
Из детской половины, появляется недовольный, заспанный Л а б а н.
Л а б а н. Чего случилось-то? Там Людвиг скрипит во сне зубами и бредит, здесь вы собачитесь…
П а п а. Поаккуратнее все-таки выражайся.
Л а б а н. А вы потише ругайтесь. Спать охота.
М а м а. Людвиг бредит, ты сказал?
Л а б а н. Ага. Обзывает себя по-всякому. Плутом, гадом, прохвостом… Анекдот!
П а п а. Кого обзывает?
Л а б а н. Себя, себя! Вообще он у вас какой-то неполноценный получился. С приветом.
М а м а. Зато ты и твой отец — совершенство! Подай мне халат!
П а п а. Я подам, я! В самом деле, погляди, солнышко, что там такое с малышом…
М а м а (выхватила у него свой халат). Ты учил его, помнится, что лгать надо, во-первых, только чужим, а во-вторых, тоньше! А сам?! (Вышла.)
П а п а. Да… Не надо было про шею, черт меня дернул… Лабан, подойди сюда, сядь. Я, понимаешь, ошибся: сугубо мужское дело стал обсуждать с мамой, просто от нетерпения! Лучше посвятить в это тебя — ты все-таки настоящий Ларссон… если, конечно, забыть историю с мышеловкой, которая незабываема!