«Мое представление о счастье»… Надо же!
М е л ь н и к о в. Пустозвонство. И под это у меня отобрали урок.
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Вам жалко?
М е л ь н и к о в. Что? Жалко, да. Что не два.
Пауза.
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Нам она таких тем не давала, мы писали все больше про «типичных представителей»… Не понимаю, как это им удается объяснить — счастье! Все равно что прикнопить к стене солнечный зайчик…
М е л ь н и к о в. Никаких зайчиков, Наталья Сергеевна. Все напишут, что счастье в труде.
Выглянула С в е т л а н а М и х а й л о в н а, сперва увидела одного Мельникова — Наташа отпрянула.
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Может быть, зайдете? (Заметила Наташу.) Ах, пардон! А я-то подумала, что наш Илья Семенович скучает… (Скрылась в классе.)
Н а т а л ь я С е р г е е в н а (с неловкостью). Мне еще нужно приготовить новую лексику там, на доске…
М е л ь н и к о в. Тем лучше, идите. А то у вас взгляд такой… будто вы слушаете мой пульс и он вам не нравится. Зря: пульс мировой!
Наташа ушла. Появляется женщина с изможденным лицом — это Л е в и к о в а.
А, кого я вижу…
Л е в и к о в а. Здравствуйте, Илья Семенович, миленький…
М е л ь н и к о в. Здравствуйте, товарищ Левикова. Вы ко мне?
Л е в и к о в а. К вам, опять к вам.
М е л ь н и к о в. А зачем?
Л е в и к о в а. Ну как же «зачем», Илья Семенович? Было б незачем — я б вас не беспокоила и с работы бы не отпрашивалась…
М е л ь н и к о в. Вот вы уже носовой платок достали! Не плакать надо передо мной, товарищ Левикова, а больше заниматься сыном.
Л е в и к о в а. Это правильно, это очень правильно. Но вчера-то вы опять его вызывали?
М е л ь н и к о в. Садитесь, но, чур, не плакать.
Л е в и к о в а. Да я постою. Вызывали, значит?
М е л ь н и к о в. Садитесь — постою я.
Она села.
Вызывал я вашего Вову. И он сообщил нам знаете что? Что Герцен уехал за границу готовить Великую Октябрьскую революцию вместе с Марксом!
Л е в и к о в а. Не выучил, да?
М е л ь н и к о в. Хуже! Неразбериха в голове отчаянная.
Л е в и к о в а. Разберет! Дома я покажу ему… революцию! И заграницу покажу… Все как миленький разберет!
М е л ь н и к о в. Оплеух надаете? Это не метод, от этого никто еще не умнел.
Л е в и к о в а. Мы методов этих не знаем… Стало быть, как же, Илья Семенович? Нам ведь никак нельзя оставаться с единицей, я уже вам говорила… Выгонят его с единицей из Дома пионеров, из этого ансамбля, а он там так хорошо приладился! Большие способности, говорят. Выгонят — и куда он пойдет? Вот вы сами подумайте… Обратно по подъездам отираться, газеты в почтовых ящиках поджигать?
М е л ь н и к о в. Да не ставил я единицу! Стоит одна тройка вымученная… и много точек.
Л е в и к о в а. Вот спасибо-то! Уж такое вам спасибо…
М е л ь н и к о в (загнанно). Да нельзя за это благодарить, стыдно! Вы мне лишний раз напоминаете, что я лгу ради вас!
Л е в и к о в а. Не ради меня, нет…
М е л ь н и к о в. Ну, значит, ради себя: чтобы избавить себя от всхлипов ваших… У Вовы способности танцора открылись — и распрекрасно, но зачем же он тогда мается здесь? Здесь ему не ноги упражнять надо, а память и речь, и вы это знаете!
Л е в и к о в а. Память? Память — это верно, плохая… И речь… А вы бы спросили, Илья Семенович, почему это? Может, у него отец потомственный алкоголик? Может, парнишка мой до полутора лет головку не держал… и все говорили, что не выживет? До сих пор во дворе «доходягой» его дразнят! (Она испугалась взрыва своей откровенности.) Извините… Не надо было говорить, вы все правильно указали. Пойду. И которая по-русскому тоже говорит: речь и память… И по физике…
Левикова уходит.
А Мельникову послышался мальчишеский голос, напевающий песенку насмешливо-обвинительного содержания:
Будет воду мне мутить
Смутное созданье.
Если ты рожден светить
Прекрати блужданье!
Если ты рожден блуждать —
Прекрати свеченье!
Что еще за мода — лгать
В виде излученья?
Кто мог это петь здесь, сейчас, во время урока, обращаясь персонально к нему? Вздор, никто. Слуховая галлюцинация? Можно и так считать…
А 9-й класс «В» писал сочинение. Одной из первых работу сдала О г а р ы ш е в а Н а д я; листки ее не по-хорошему изумили С в е т л а н у М и х а й л о в н у, которая пытается объясниться с Надей, не привлекая внимания остальных.
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Надюша… золотце мое самоварное! Ты понимаешь, что ты написала? Ты себе отчет отдаешь? Я всегда за искренность, ты знаешь… потому и предложила такую тему… Но что за мечты в твоем возрасте, ты раскинь мозгами-то!
О г а р ы ш е в а. Я, Светлана Михайловна, думала… что вы… Я дура, Светлана Михайловна! Какая же я дура…
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Это печально, но все-таки лучше, чем испорченность…
Ч е р е в и ч к и н а. А чего ты написала, Надь?
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Ну не хватало только зачитывать это вслух! В чем дело, друзья? Почему не работаем?
Р и т а. А вдруг мы все, как Огарышева, пишем неправильно? Лучше уж тогда прочесть…
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Ты, Рита, не так наивна, чтобы такое высказать черным по белому, а остальным оно и в голову не придет…
С ы р о м я т н и к о в (с обидой). Даже мне? Мне может и похуже прийти!
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Оживился! Без тебя нам не разобраться никак! Тихо все!
О г а р ы ш е в а. Отдайте мне сочинение, Светлана Михайловна…
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Вот, правильно. Возьми и порви, я разрешаю. И попробуй написать о Катерине — может быть, успеешь, хотя бы тезисно… И больше никогда, девочка, не пиши такого, что самой же будет стыдно прочесть!
О г а р ы ш е в а (листки у нее). А мне не стыдно, Светлана Михайловна. Я — могу!
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Ну и ну! Тебе и мальчики нипочем?! Твои же товарищи?
Б а т и щ е в. Ну если вам это можно, учителям, то ребятам и подавно, Светлана Михайловна!
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Помолчи, Батищев! Огарышева, я тебя не узнаю… Или я плохо знала тебя? Отдай листки, пожалуйста.
О г а р ы ш е в а (угрюмо). Не отдам.
П о т е х и н а. Во дает!
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Ну хорошо же… Пеняй на себя. Делайте что хотите, я умываю руки. (Пауза.) Молчишь? Нет, теперь уж читай!
О г а р ы ш е в а (оглядела класс и решилась). «Если говорить о счастье, то искренне, чтобы шло не от головы. У нас многие стесняются написать про любовь, хотя думают про нее все (о ребятах я точно не знаю, но девчонки думают. Даже те, кому зеркало ничего приятного не говорит).
Я, например, хочу встретить такого человека, который любил бы детей. Без детей женщина, по-моему, не может быть счастливой. Тут за нас подумала сама Природа, и мудрость не в том, чтобы ее обойти, а как раз в том, чтобы понять ее и послушаться. Если не будет войны, я хотела бы иметь двоих мальчиков и двоих девочек…».
С ы р о м я т н и к о в (в абсолютной тишине). Правильно! Могут трехкомнатную дать…
Кто-то хихикнул, затем возобновилась полная тишина.
О г а р ы ш е в а. «…двоих мальчиков и двоих девочек. Тогда до конца жизни никто из них не почувствует себя одиноким, старшие будут оберегать маленьких, вот и будет в доме счастье. Когда в последнее время я слышу плохие новости или чье-нибудь нытье, то я думаю: но ведь родильные дома не закрываются, действуют, значит, есть любовь и продолжается жизнь! По сравнению с этим все плохое как-то уменьшается… Я ничего не пишу о труде — это потому, что материнская работа у всех перед глазами и нет ей конца. Считают, что она «непрестижная» — у меня просто кулаки сжимаются, когда я слышу такое. И когда говорят: в конце «Войны и мира» Толстой превратил Наташу Ростову в самку! Неправда, она вся светится от счастья, хотя и не снимает халата, не причесана и выносит гостям пеленку — показать, что у маленького желудок наладился! Именно по этим страницам я поняла, что Толстой — окончательный гений…»
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Ну слава богу! А то мы все ждали: когда же Огарышева окончательно признает Толстого?
Г е н к а. Ну, это зря, она не такая… А чего вы испугались, Светлана Михайловна? Человек написал, как думал…
Р и т а. А действительно, почему она не имеет права?
Б а т и щ е в. Тем более, сейчас надо подымать рождаемость… Светлана Михайловна, а в девятнадцатой школе лекцию читал сексолог, кандидат наук… И знаете, не рухнула школа, стоит… Может, и у нас попробовать?
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Все! Прекратили! Сдавайте сочинения.
Пауза. По рядам, по конвейеру, собираются листки. Светлана Михайловна загружает их в сумку. Бросает, уже уходя:
Край света, а не класс!
Д е м и д о в а. Все понятно! Как ей читать такое, если детей у нее нет и не будет?
О г а р ы ш е в а. Я, когда писала, вообще забыла о ней, начисто…
З а т е м н е н и е.
А потом — проход М е л ь н и к о в а, которого у самого края сцены остановит Н а т а л ь я С е р г е е в н а.
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Илья Семенович!
М е л ь н и к о в. Да-да?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Что-то вы говорите себе под нос…
М е л ь н и к о в. Вспоминаю. Вы не слышали — третьего дня, кажется… Сегодня у нас что?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Пятница.
М е л ь н и к о в. Так вот, во вторник. Но, может быть, и в среду. Вечером по радио… глуховатый такой голос, явно не актер… Слышали, нет?