(Отвинчивает голову у большого игрушечного жирафа; свернутый холст погружает в его длинное полое горло, а затем водворяет голову на место.) Вот так… Что еще вы хотели унести?
Ф и л и п п. Больше ничего. Уверяю вас, ни одной серебряной ложечки…
М а р и я - К о р н е л и я. Кто вас знает — а вдруг по рассеянности? У вас же память так себе… Например, записочку, которую вы получили тогда, в конце вашего выступления у нас в лицее, — вы ее начисто забыли, а? «Я люблю вас, Филипп Ривьер!» Не было второй такой дуры, как я…
Ф и л и п п. Я шельмовал не вас. А если воспоминание о том вашем… порыве еще теплится — позвольте мне унести эту тетрадку и холст Рикардо Делано. Сделайте так, чтобы меня не обыскали при выходе. Клянусь вам, спасти кого-то — это лучшая роль в наши дни! Я вот, например, никого еще не спас — вы будете богаче.
М а р и я - К о р н е л и я. Ага, понятно. Вы, как Христос, пройдете по морю, как по суху. И вы, и ваши поэты, и Делано, ваш гений психованный… А я? Мне скучно здесь, скучно, скучно… на это вам наплевать? Мне и раньше было невесело, а теперь совсем невмоготу будет… посреди всех этих рож… майоров, полковников, капралов, шпиков из Легиона надежности — их тут сотни, и никого, кроме них! Вот еще два маразматика только — бабка и дед. Не жалко вам — оставлять меня тут одну? Я же разобью себе лоб об стенку… А что еще остается после ваших речей? Или вот… буду пить. Спорим, смогу три фужера подряд? Полных! Ррраз! (Пьет.)
Ф и л и п п. Вам станет нехорошо.
М а р и я - К о р н е л и я. Вам-то что? Были бы вы мой автор и мой режиссер — тогда я еще понимаю… (Наполняет второй фужер.)
Ф и л и п п. Не смейте! Я сейчас позову Кармелу.
М а р и я - К о р н е л и я. Ее-то зачем? Она не гувернантка моя, она горничная. Если уж звать, то майора. Вот кто мой… в общем, вы понимаете. Но его вам неохота звать. (Наливает снова.) Потому что лавочник, да? Так они все лавочники. Тут уж ничего не поделаешь. У майора еще самая безобидная лавочка — фирма детских колясок! Но ему хотелось что-нибудь более мужественное. Еще за год до этого… до переворота, он стал папин адъютант… а теперь вот — мой гувернант. А я пью третий фужерант!
Ф и л и п п. Мне придется позвать его, если вы не прекратите накачиваться. Поставьте на место!
М а р и я - К о р н е л и я. Давайте подеремся! Вы каратэ знаете? Подеремся или — лучше — поцелуемся! Потому что у меня… экстаз! Ничего страшного… когда мужчина еще вполне, а жена его уже старенькая… почему же он не имеет права? Имеет! Да здравствуют права человека!
Ф и л и п п. Ну полно же, придите в себя! Утром вы не будете знать, куда деться от стыда! (Похищает вино со стола и прячет за диванчиком.)
М а р и я - К о р н е л и я (повисает на нем). Как это — «куда деться»? В бассейн! А хотите, прямо сейчас? Ну что вы заладили: стыд — совесть, стыд — совесть… Что, стыдно поцеловать любимого сказочника? Как вы думаете, если бы там, где они допрашивают… в подвалах Легиона… если бы там не мучили, а целовали? Ведь было б совсем не так стыдно, как сейчас… а? Что вы молчите?
Ф и л и п п. Не с кем разговаривать. Вас уже на бутерброд можно намазывать.
М а р и я - К о р н е л и я. А вы хотите такой бутерброд? Вам было бы вкусно? Ой, я забыла утку по-пекински вам заказать… Или лучше жаркое из козленка?
Ф и л и п п. Подпишите мне пропуск на выход и ложитесь спать.
М а р и я - К о р н е л и я. На выход? Ха-ха! Мы выйдем отсюда вместе, только вместе. И полетим в Париж. Там мы сделаем спектакль… такой, что весь Париж закачается! А что?! (Ищет спрятанное Филиппом вино.) Сейчас по последней на дорожку… и — в самолет…
Входит к а п р а л О р л а н д о с коротеньким, игрушечного вида карабином и занимает пост в дверях. Из лоджии, где никого, казалось, не могло быть, появляется еще один л е г и о н е р, с таким же карабином, и тоже остановился в дверях.
Ф и л и п п (убирает тетрадь во внутренний карман). Такое впечатление, что мы прилетели уже…
М а р и я - К о р н е л и я (не замечает перемен). Куда, в Париж? Бросьте. Меня все морочат здесь. Вот графин куда-то фискон… фин… кос-ковали…
Входит невысокий, плотный, лысеющий человек в расстегнутом френче. Это генерал Б а р т о л о м е о Т и а н о с, или П а п а Б а р т, диктатор Каливернии. Сопровождает его майор В и ч.
Папочка!.. Откуда ты взялся?
П а п а Б а р т. С неба, дитя мое, буквально с неба. (Целует в лоб.) Позволь… дотронувшись до тебя, можно захмелеть?!
М а р и я - К о р н е л и я. Ну и что? Вино полезное, хорошо пахнет… Хуже, когда от дамы разит этим самым… патокой, если, к примеру, она сахарными заводами занимается…
П а п а Б а р т. Что-что-что?
М а р и я - К о р н е л и я. Ничего. У меня гость, познакомься. Только у него ни лавок, ни заводов — одни сказочки. Маэстро Филипп Ривьер.
Филипп кланяется.
П а п а Б а р т. Рад приветствовать, наслышан. Мои извинения, сеньор, и мои соболезнования: если вы провели с этой трещоткой больше получаса, вам, наверно, нехорошо. Вот она, свобода слова в действии! Но майор говорит, что ваши с ней переговоры увенчались успехом? Что, серьезно даете ей шанс?
М а р и я - К о р н е л и я. Не дает он! Передумал.
П а п а Б а р т. Как? Не понимаю.
Ф и л и п п. Меня сейчас не соблазняет возможность ставить мою пьесу. Видите ли, я… разочаровался в ней.
П а п а Б а р т. Разочаровались? Как интересно… а, майор?
В и ч. Поэты, мой генерал, — люди настроения. У некоторых, говорят, бывает на неделе по семь творческих кризисов. Это ничего. С произведением ознакомился полковник Корвинс. И уже вернул его мне. О восторгах речи не было, но была выражена уверенность, что вещь может быть допущена к представлению, если автор выполнит вот эти небольшие поправки. (Передает Филиппу листки бумаги.)
П а п а Б а р т (глядя на дочь). Чего я никак не могу пожелать тебе — это вот таких «кризисов»… самоедства такого. Не позавидуешь. Вроде экземы…
Филипп углубился в чтение.
В и ч. Маэстро, ну не здесь же и не сейчас вникать в эти детали! Вас просят подумать над этими местами в тексте, только и всего.
Ф и л и п п. По-вашему, я не думал, когда писал? Честное слово, думал. Ночи напролет думал. Нет, сеньор генерал, я могу только повторить: меня не соблазняет возможность ставить свою пьесу. Тем более что с этими «небольшими поправками» она перестает быть моей!
П а п а Б а р т. Я в этих торгах ваших с майором и полковником не принимаю участия, это уж вы сами. Вы разочарованы, — так скажу вам откровенно, что и я был бы разочарован, если б моя дочь погрязла в вашей богеме… Сильно разочарован был бы. Сама-то она уже недели две как рвется туда… открыла в себе такое призвание!
Мария-Корнелия вдруг завыла — может быть, даже без слез — протяжным, тоскливым воем.
Что такое? Что такое? Да не буду я запрещать, не хочу связываться, я не тот карикатурный тиран, каким меня изображает противник. Сыграть рольку-другую — это еще куда ни шло, если не влезать по уши, понимать, что это для тебя не профессия. Перестань выть, как гиена! Меня и без того мутит. (Вичу.) Стал, понимаешь, хуже переносить вертолет. Дочь, дай-ка чего-нибудь кисленького…
Вич шагнул к столику.
Я сказал — дочь!
Майор шагнул обратно. Мария-Корнелия пошла, всхлипывая и покачиваясь.
Вот, пожалуйста: девочка провела вечер в артистическом обществе! Результат налицо.
В и ч. Допуская вино, я рассчитывал, что маэстро в какой-то степени педагог.
Ф и л и п п. Да, такой надежды я не оправдал, признаю. Но, видите ли, педагоги различают воспитание и перевоспитание; второе считается несравненно более трудным.
П а п а Б а р т (Вичу). Ты понял?
В и ч. Не совсем.
П а п а Б а р т. А я понял. Я портил девчонку с колыбели — где ж ему исправить за один вечер? А гены? Их тоже в окошко не выкинешь…
Мария-Корнелия несет вазочку со сластями.
Я кисленького просил, а ты что даешь? Вот оно — внимание… Глаза нехорошие, болезненные… В чем дело? Сеньор в чем-то там разочаровался, не берет тебя в свою игру — так надо посыпать голову пеплом? Смешно. Проспишься — сюда пригласят двадцать пять лучших маэстро и продюсеров… не столь разочарованных, и все они скажут, что им позарез нужна именно такая. Я прав, господин сказочник? Найдем мы таких энтузиастов?
Ф и л и п п. Вы сильно преуменьшили их число, сеньор генерал.
М а р и я - К о р н е л и я. А я их — из автомата: тах-тах-тах! Я уже не хочу играть ни в театре, ни в кино… здесь, у нас.
П а п а Б а р т. А где ты хочешь? Что за бред?
М а р и я - К о р н е л и я. Здесь нельзя ничего играть, он прав. Отпусти меня за границу, а? Отпусти нас в Париж… вместе, вдвоем!
П а п а Б а р т (подошел к Филиппу вплотную). Ваша идея, сеньор? Не успели бежать с теми, кто испугался нас в марте, кто побрезговал нами… теперь хотите их догнать?
Ф и л и п п. Нет, сеньор генерал, я не собираюсь в Париж. Могу дать слово. Мой врач считает, что каливернийский климат мне полезнее всякого другого.
П а п а Б а р т. Откуда же у нее эта дичь? Майор, ты понял?
В и ч. Надеюсь…
П а п а Б а р т. А я не совсем. Слышишь, дочь, он не едет в Париж.
В и ч. Мой генерал, один вопрос, если позволите. Что собирается делать разочарованный маэстро в нашем климате? Еще недавно, я знаю, он клеил конверты. Но тогда театр отказывался от его услуг, а теперь он сам отказывает театру в этих услугах, зная, что мы готовы ценить их. Вот я и спрашиваю: что же взамен? Снова конверты? Но когда человек с именем и талантом кормится работенкой, которая впору дегенератам, то ведь это саботаж, по-моему? Вызов кому-то? Форма сопротивления?
П а п а Б а р т. Ах, так ты его понимаешь?