(Резко оборвав издевательский смех, уходит.)
За ним следует легионер, стоявший в дверях лоджии. Вич взял что-то со стола, пожевал с таким видом, точно это слабительное; он тяжко расстроен. Набирает одну цифру на телефонном диске.
В и ч. Майор Вич говорит. Мне надо машину к седьмому подъезду. И в мельхиоровый зал — сопровождающего. Что? Неважно, пускай машина радиопатруля, нам лишь бы до места… (Положил трубку.) Я навещу тебя, сказочник, в твоем новом ящике. Не забуду.
Ф и л и п п. А я вот забыл. Забыл про вашу технику. Если все записалось на пленку, то я никому, ни одной душе не помог.
В и ч. А мне? Что ты, я ж так тебе благодарен!
Ф и л и п п. Зато вы, майор, помогли мне. Правда, я не кривляюсь. Я ведь не храбрец, нет. Я казался себе трусом… я и бывал трусом, если хотите знать. А здесь и подавно мог ослабеть. Но вы вовремя передали мне эти полковничьи указания по моей пьесе. Я пробежал их глазами и понял: они невыносимы. Но главное не в этом, конечно. Главное в том, что они польстили мне! Они повысили мое самоуважение. Их так много, и касаются они таких коренных вещей, что я понял: ко мне относятся всерьез, я не безделушками занимаюсь! Смотрите: три сцены — в таверне, на рыночной площади и у деревенского кузнеца — требуется убрать целиком!
В и ч. Ну и… и чему ты радуешься? Рехнулся, что ли?
Филипп в самом деле странен — он все меньше обращается к собеседнику.
Ф и л и п п. Вы не поймете, видимо. Я сам не слишком серьезно относился к своим сказкам! Нет, я писал их от всей души, но мне казалось, что они камерны, сентиментальны… «Мило и душевно», «душевно и мило» — это был самый распространенный отзыв о моих вещах! А взгляните сюда, на эти цифры: это номера страниц, где ваш полковник споткнулся, раздражился или вознегодовал. Если их столько, значит, я не просто душевный и милый сказочник, значит, я касаюсь чего-то существенного! Выходит, и без всяких, так сказать, духовых инструментов можно что-то делать против вас… Невольно вырастаешь в своих глазах!
В и ч (кричит). Тебе что, психиатра вызвать? Санитаров?
Ф и л и п п. Нет, зачем же, я дело говорю! А то ведь я себя чувствовал пятым колесом в телеге. Идти в нелегалы, в террористы мне как-то несвойственно… Послушайте, теперь вы должны зарегистрировать меня в той книжице, где у вас запрещенные авторы. Если я верно понимаю, там же все сколько-нибудь серьезные писатели? А вы знаете мою сказку «Перепелка в горящей соломе»? Почитайте — вы внесете ее туда без всяких колебаний…
В и ч. Ну все, замолкни.
Ф и л и п п (пожал плечами). Хорошо, хорошо. А домой я смогу позвонить?
В и ч. Незачем. Твою семейку известят, когда придут с обыском. Да, и давай-ка сюда эту тетрадку свою.
Ф и л и п п. Обязательно? Позвольте, я же не вернул вам свой новый жетон — амулет «собаки». Полагается вернуть, не так ли? (Снял с себя и передал майору амулет, а тетрадь придержал пока.)
В этот момент вбежала К а р м е л а.
К а р м е л а. Сеньор Вич! Она вырвалась от меня! Убежала… (Озирается.) О господи! Теперь где-то в дворцовом парке ее ловить надо!
В и ч. Спокойно, тихо! В два раза тише!.. Кто ее должен ловить? Я?
К а р м е л а. Ну вы пошлите кого-нибудь… Я даже не знаю, в какую сторону бежать… Он же громадный, парк-то.
В и ч (Филиппу). Это твоя работа, маэстро. (Снова набрал одну цифру.) Занято. Да, приличный тебе гонорар будет за уроки, данные девочке. От них у нее ум за разум зашел!
Ф и л и п п. Вы переоцениваете меня. Если бы не уроки самой нашей действительности…
К а р м е л а. После потолкуете, сеньоры! Что же делать?
Входит к а п р а л.
В и ч. Что хорошенького, Орландо? Нашли беглянку?
К а п р а л. Никак нет, господин майор. И даже не нашли пока, кто ее выпустил.
В и ч. Как это — кто выпустил? Вот она, Кармела… Ты ведь ей передал?
К а п р а л. Кого?
В и ч. «Кого»! Клеопатру, царицу египетскую! Ищут ее? Кто именно?
К а п р а л. Три взвода наружной охраны. Но капитан Морос приказал не стрелять. А как ее возьмешь живую? Этому у нас никто не обучен…
Короткая пауза.
В и ч. Кого… возьмешь? В кого вы собирались стрелять?
К а п р а л. В пантеру, господин майор.
В и ч. О дьявол! Так это она на свободе?! Где? В парке, что ли?
К а п р а л. Или уже на шоссе: ей на выход пропуска не надо, а стена в четыре метра — ей ничего не значит. Дело темное, господин майор. И сама-то она уж больно черна.
В и ч. Да ведь там девочка! Понял? Бесподобная наша! О мадонна! Это она и открыла клетку, теперь все ясно. (Рванулся к балюстраде.)
Капрал за ним.
Капитан! Капитан Морос! Оставьте зверя в покое, ищите девочку!
Крик снизу: «Кого-кого? Какую девочку?»
Марию-Корнелию, ослы! Кто там на прожекторах, — включить все! И нечего жаться к стенам, трусы проклятые! Рассыпаться по парку!
Филипп тем временем сунул тетрадь Кармеле и что-то шепнул ей. Ужаснувшись, она пытается что-то сказать, но он запрещает, жестом давая понять, что у стен — уши. Тетрадь вновь оказывается под кружевным фартучком горничной. На прощание Кармела второпях осеняет Филиппа крестным знамением и выходит.
(Выходя с балкона.) Мне надо быть там… Капрал, за мной! (Уже в дверях.) Впрочем, нет. Ты останешься тут, Орландо, с нашим гостем. Я пришлю за ним сопровождающего — это три минуты. Ну, сказочник, спектакль ты все же сделал, не скромничай! И наша артистка вырвала-таки себе главную роль в постановке твоей… Мы тебя закидаем цветами, увидишь.
Филипп кланяется, как автор на премьере. Вич, взмыленный и свирепый, уходит. Снизу раздается топот десятков пар кованых сапог. И видно через громадное балконное стекло, как ночь прошита лучами прожекторов, которые шарят по кустам, по дорожкам, по дворцовой стене.
Ф и л и п п. Орландо!
Тот молчит.
Орландо, послушайте… Ваша храбрость — она всегда на одном уровне?
К а п р а л. Моя?
Ф и л и п п. Да.
К а п р а л. Не положено мне разговаривать с вами. И не Орландо я вам, а — капрал. Ясно?
Ф и л и п п. Я вообще многого не успел уяснить. У меня, например, интерес к вам. Вот вы опора государства. А бывает ли у вас, скажем, чувство печали? Согласны вы, капрал Легиона надежности, с поэтом, который сказал:
В сердце у каждого человека —
Если вправду
Он человек —
Тайный узник
Стонет…
Лично с вами это бывает?
К а п р а л (побагровев). Отставить! Молчать! Не положено! (Вдруг показал жестами — теми же, какими Филипп предупреждал Кармелу, — что их слышат.)
Ф и л и п п. Обидно… И не дадите мне позвонить домой?
Капрал молчит.
А музыку, по крайней мере, можно включить? С ней ведь лучше, уверяю вас!
К а п р а л. Это можно, наверно, я не знаю… Я знаю только насчет слов.
Филипп подсел к музыкальному ящику и перебирает там кассеты, читая надписи на них. Между тем лихорадочные поиски в парке продолжаются, оттуда долетают неразборчивые звуки команд.
Господи… Неужто эта черная гадина заглотнула сеньориту? Всю как есть? И даже бескровно? Не находят следов-то… Эй, слыхал, что спрашиваю?
Ф и л и п п. Вы насчет пантеры? Знаете, меня многие считают наивным, но почему-то я не верю, что девчонке угрожает беда с этой стороны. Ни при чем тут четвероногие… (Он нашел и поставил кассету. Включил.)
И зазвучало равелевское «Болеро». И тут появляются — не могут не появиться в этих обстоятельствах — Б а б у ш к а И з а б е л л а и С т а р ы й Г у г о.
Б а б у ш к а И з а б е л л а. Ради всего святого, что случилось? Сеньор, вы кто? Ах да, это вы пишете портрет внучки, правильно? Гуго, это он подсказал мне коротенькие слова… только я опять забыла…
С т а р ы й Г у г о. Сеньор, нас подняла эта суматоха… Вы знаете, я ведь помню, как один президент застрелился и как сбежали двое других. Я помню разгоны парламента… Я решил, что опять переворот, типун мне на язык. В наше время все может быть, вы согласны?
Ф и л и п п. Совершенно свободно, сеньор Гуго, — все может быть.
К а п р а л. Эй, эй! Помалкивайте.
С т а р ы й Г у г о. Позвольте… вы — мне? Почему «помалкивайте»? (Неуверенно смеется.) Мы заложники, может быть? Мы что, под арестом? А где Барт, скажите, по крайней мере?
Б а б у ш к а И з а б е л л а (мужу). Что они говорят?
С т а р ы й Г у г о. Они говорят, чтобы ты помалкивала! Ты заложница, тебя хотят обменять на кого-то. Нет, серьезно, господа, где наш сын?
Ф и л и п п. Я знаю только одно, сеньор Гуго, — его мутит… Но не стоит суетиться… особенно когда есть такая музыка. Могучий танец, а? (Но уйти в музыку удается на минуту, не больше.)
Под балконом нарастает гомон голосов, благодарящих небо: нашлась Мария-Корнелия, ее привели.
Голос Вича: «Нет, но как вы могли?! Ведь это жестокость, бесподобная моя!»
Голос Марии-Корнелии: «Да! Я так и хотела, чтобы у всех у вас — душа в пятки…» Кричит наверх: «Сеньор Филипп! Сеньор Филипп!»
Голос Вича: «Нет его там!»
Голос Марии-Корнелии: «Домой отправили?»
Голос Вича: «Да-да. Куда он просился, туда и отправили».
Голос Марии-Корнелии: «Куда это? Врете, я чувствую. Нам в Париж надо! Пусти руку, гад! Сеньор Филипп!»
Филипп сделал шаг к лоджии, но капрал преградил дорогу.
К а п р а л. Отставить. Назад!
Филипп усмехнулся и вернулся к своей музыке.
Голос Марии-Корнелии: «Не тащите меня! Я вам не мебель… Сеньор Филипп!..»
Все голоса удаляются.
Б а б у ш к а И з а б е л л а. Внучка опять скандалит. И никто ничего не хочет объяснить…