. А у меня денег нет.
Р и т а. И не надо: у меня трешка с мелочью.
Г е н к а. Нет… Я ему должен… за прокат. Сколько ты берешь в час, Костя?
Р и т а (задохнувшись). Ну знаешь… Сволочь! Псих! (Дала ему пощечину.) Не подходи лучше! (Убежала.)
Б а т и щ е в. Теряешь лицо, Геночка, не умеешь проигрывать. Учись… пока тебе клюв не начистили. (Уходит.)
В другую сторону побрел Генка.
Изменится слегка освещение, дав понять, что вечереет, и обнаружится Р и т а там, где она предпочла одиночество, чтоб успокоиться. Нашел ее Б а т и щ е в, но допущен не был.
Р и т а. И ты хочешь по морде? Могу и тебе!
Он развел руками — стихия, мол, — и устранился. Рита пробует насвистывать… Затем до нее доносятся Генкины стихи в исполнении автора, который прячется где-то и лишь под конец возникает.
Г е н к а.
От книги странствий я не ждал обмана,
Я верил, что в какой-нибудь главе
Он выступит навстречу из тумана —
Твой берег в невесомой синеве.
Но есть ошибка в курсе корабля!
С недавних пор я это ясно вижу:
Стремительно вращается Земля,
А мы с тобой не делаемся ближе…
Р и т а (тихо, но повелительно). Еще…
Г е н к а.
Я не могу без тебя жить!
Мне и в дожди без тебя — сушь,
Мне и в жару без тебя — стыть,
Мне без тебя и Москва — глушь.
Р и т а. Ты стал лучше писать. Более художественно…
Г е н к а. Спасибо… Если ты — про последнее четверостишие, то это не я, это Николай Асеев стал лучше писать…
Рита дернула плечом и пошла по опустевшей, неосвещенной школе; Генка, разумеется, побрел за ней.
…Ворвутся, чтобы тут же заглохнуть, уличные шумы, и мы увидим, как длилось расставание М е л ь н и к о в а и Н а т а л ь и С е р г е е в н ы.
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. А я знаю, зачем вы купили эту книжонку про Бирму…
М е л ь н и к о в. Да? Значит, служба информации поставлена в учительской хорошо… Что ж, вам правду сказали: я тоскую по сыну. Сережка и здесь-то без конца простужался, а там с июля по октябрь включительно — тропические дожди… день и ночь, представляете?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. С ним же все-таки мать… Едва ли она допускает его мокнуть…
М е л ь н и к о в. Логично, да. Ну вот вы и проводили меня.
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Я знаю, у вас телефон изменился… Запишете мне новый? (Она протянула свою книжечку.)
М е л ь н и к о в. Собираетесь пригласить меня на танцы?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Нет… но бывают же у вас свободные вечера? Вы можете, нет, вы даже обязаны иногда передавать свой опыт!.. Чтоб я бракоделом не стала в педагогике.
М е л ь н и к о в (записывает номер). Так я ж сам такой… (Ее книжку он машинально сунул в карман плаща.)
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Вы очень устали?
М е л ь н и к о в. А что, заметно?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Самому себе записали свой телефон!
М е л ь н и к о в. «Маразм крепчал»… извините. (Вернул ей книжку.) Звоните.
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Буду! И вообще… можете упираться, «держать дистанцию», даже опускать «железный занавес», — все равно я выведу вас из этого состояния! Я не я буду, если не выведу! Счастливо!
И, чтобы он не успел возразить, она убежала. И опять перед нами другая пара — Г е н к а и Р и т а, все еще не покинувшие школу в этот сумеречный час.
Р и т а (берет портфель). Надо идти. Сейчас кто-нибудь притащится, раскричится…
Г е н к а. В школе нет никого.
Р и т а. Так не бывает, даже ночью кто-то есть.
Г е н к а. А ты представь, что, кроме нас, никого…
Р и т а. Только, пожалуйста, не надейся, что я угрелась и разомлела от стихов.
Г е н к а. Я не надеюсь. Я не такой утопист. А по-твоему, они — чахлая замена той дубленки, тех соболей, которые потом будут от настоящих поклонников?
Р и т а. Что ты несешь, господи… «Соболей»! Мое дело, Геночка, предупредить: у нас с тобой никогда ничего не получится. Ты для меня… ну, как это сказать?.. инфантилен, наверно. Маловат. Я такой в седьмом классе была, как ты сейчас.
Г е н к а. Хочешь правду? Умом я знаю, что ты человек так себе. Не «луч света в темном царстве».
Р и т а. Сразу мстишь, да?
Г е н к а. Не перебивай. Я это знаю, я только стараюсь это не учитывать. Моя, так сказать, душа сама выработала себе защитную тактику… ты ее не поймешь, к сожалению… Я и сам только позавчера это понял.
Р и т а. Нет, давай, раз уж начал. Я постараюсь. Что ж ты понял такое… позавчера?
Г е н к а. В общем, так. Я считаю, что человеку необходимо состояние влюбленности. Всегда, всю дорогу. Иначе неинтересно жить. И не один я так считаю — например, Блок сказал: «Только влюбленный имеет право на звание человека». Ну, а мне самое легкое — влюбиться в тебя. На безрыбье.
Р и т а. Ага… И тебе неважно поэтому, как я к тебе отношусь?
Г е н к а. Нет. Это не меняет дела. Была бы эта самая пружина внутри! Так что можешь считать, что влюблен я не в тебя… а, допустим, в Черевичкину…
Р и т а. Ой, правда, перекинься на нее, а? А то она, бедная, все ест свои бутерброды, все поправляется, а для кого — неизвестно. И стихи с этого дня посвящай Черевичкиной! Гуд лак!
Рита ушла. Пусть зазвучит здесь мальчишеский радиоголос — сам Генка едва ли расположен сейчас петь, — голос, исполняющий в третий раз песню о блуждающем огоньке:
Будет воду мне мутить
Смутное созданье!
Если ты рожден светить —
Прекрати блужданье!
Если ты рожден блуждать —
Прекрати свеченье!
Что еще за мода — лгать
В виде излученья?
М е л ь н и к о в дома, с матерью П о л и н о й А н д р е е в н о й.
М е л ь н и к о в. Мама, если позвонит Наталья Сергеевна… ну, Наташа, Наташа Горелова… обещай мне, что не будешь радоваться слишком бурно, звать ее сюда, не согласовав это со мной… обещай, что не появится на твоем лице печать какой-то значительной миссии… нелепая печать, которая, черт возьми, уже появилась… и которая бесит меня!
П о л и н а А н д р е е в н а. Все сказал? Мой руки, садись ужинать.
М е л ь н и к о в. Но ты обещаешь?
П о л и н а А н д р е е в н а. Лицо мое тебе придется извинить, оно уже такое, как есть, и другим быть не может. А когда она позвонит… ну что, сделать вид, что я не слышу, не помню, сыграть старческое слабоумие? По-твоему, мне это совсем не трудно, но я не хочу!
М е л ь н и к о в. Зачем передергивать, мама? Я не сказал ничего подобного…
П о л и н а А н д р е е в н а. Сказал, не сказал… Я знаю даже то, чего ты еще и подумать не успел!
М е л ь н и к о в. Да ну?
П о л и н а А н д р е е в н а. Вот тебе и «ну». Для кого-то ты, может быть, сложный, как Гамлет, а для меня ты простой, как Муму!
Мельников хохочет.
Глянь-ка, ты еще не разучился смеяться…
М е л ь н и к о в. Что же тебе так ясно и понятно про меня?
П о л и н а А н д р е е в н а. Ишь ты! Я скажу, а ты укусишь… Да, тебе депеша какая-то пришла… Я думала, от Сереженьки, но — увы… (Протянула письмо.)
Мельников повертел конверт так и сяк, вскрыл, читает.
М е л ь н и к о в. Послушай, это занятно… «Уважаемый Илья Семенович! Надеюсь, это письмо, намеренно посылаемое Вам на дом, а не через школьную канцелярию, заменит доверительную беседу, для которой, к сожалению, я сейчас не имею времени. Дело в том, что моя дочь Люба систематически получает тройки по Вашему предмету. Это удивляет и настораживает. Ведь история — это не математика, тут не нужно быть семи пядей во лбу, согласитесь…» Согласись, мама, ну что тебе стоит?! «Люба характеризуется нечастой среди современных девушек скромностью, не обучена краснобайству, голос имеет тихий. Я как родитель не собираюсь растить из нее женщину-академика или другой подобный цветок эмансипации, она скорее всего будет фармакологом, как ее мать и сестра, которые, кстати сказать, всегда постараются помочь Вам и Вашей семье в отношении лекарственного дефицита. Ибо это наш долг — всемерно поддерживать здоровье наших любимых учителей!» Ну как, мама, ты дрогнула, а? Вот уже месяц, как этих твоих венгерских таблеток нигде нет… «Но вернемся к истории. Я сам проверил Любу по параграфам с 61-го по 65-й и чистосердечно убежден, что Ваша повторная проверка по данному разделу принесет нам хороший результат. С уважением, Потехин Павел Иванович». Так-то, мама! И этот чичиковский тезка не постеснялся приписать свой полный титул: «Замначальника Областного аптекоуправления». Он чистосердечно убежден, что результат будет хороший… Он чистосердечно убежден, что вещи, о которых беседуют с глазу на глаз, мне можно написать черным по белому… и что это не выйдет ему боком! Потому что лекарственным дефицитом не бросаются, он и нас с тобой, мамочка, укрепит, и Любу с тихим голосом!..
П о л и н а А н д р е е в н а. Мне ничего не нужно! Ты слышишь? Или я вообще не дотронусь до лекарств!
М е л ь н и к о в. Он зря старался, Павел Иванович… По крайней мере, в этой четверти Любины результаты зависят уже не от меня…
П о л и н а А н д р е е в н а. Почему?
М е л ь н и к о в.
Я перейду в другую школу,
Где только счастье задают…
П о л и н а А н д р е е в н а. Что-что-что? Я не поняла, Илюша… куда ты перейдешь?
М е л ь н и к о в. Это стихи такие, не придавай значения… (Стоя у окна.) Смотри-ка, опять моросит. Мама, ты не замечала, что в безличных предложениях есть безысходность? «Моросит…», «Темнеет…», «Ветрено…» А знаешь почему? Потому что некому жаловаться. И не с кем бороться. Слушай, мам, почему мы так редко себя балуем? Почему мы не можем себе позволить лукуллов пир?!