П о л и н а А н д р е е в н а. Если ты насчет отварной картошки, то сперва ее надо купить… я тебе уже три дня напоминаю. А если насчет устриц с шампанским и паштета из страсбургской печенки, то давай, я не прочь!
М е л ь н и к о в. Чревоугодие в твои годы — фу, стыдно! Я тебе о другом: люди забыли, что можно на ночь глядя почитать Диккенса вслух — и испытать счастье! Или Булгакова… Или позднюю лирику Твардовского… Или «Демона»! Понимаешь, не письма от «жука» из аптекоуправления, а «Демон» Лермонтова! Или нет… сегодня вечером мы будем смаковать Гоголя. Идет? Пусть это будет, к примеру… «Нос»! Да, «Нос» — и никаких гвоздей! (Достает нужный том с полки.)
П о л и н а А н д р е е в н а. Гениальная идея! Ты способный человек, Илюша!
М е л ь н и к о в (открыл). Вот он, «Нос»… Так я начинаю?
П о л и н а А н д р е е в н а. Я только возьму плед… У него были какие-то трудные отношения с женщинами, у Гоголя… Читая его, я так и чувствую: пишет закоренелый холостяк!
М е л ь н и к о в. Ну и что?
П о л и н а А н д р е е в н а. Нет, ничего… я только подумала: почему бы тебе не взять женатого классика? Я хочу, сказать, такого, который понимал в любви… Льва Николаевича, скажем. Или Бунина…
М е л ь н и к о в (грозно). Мама! Я сведу тебя с гражданином Потехиным — вы оба дальновидные, оба свободно читаете в чужих сердцах… И умеете искушать их дипломатично!
П о л и н а А н д р е е в н а. Да я ничего такого не сказала, не придирайся, пожалуйста! Гоголь так Гоголь, «Нос» так «Нос», я слушаю с удовольствием… (Пауза.) А еще у него очень смешно, как этот чиновник… забыла фамилию… драпает от невесты, перед самым венчаньем, через окошко! Вещь на все времена!
М е л ь н и к о в. Мама, ты дождешься, я хлопну дверью сейчас…
П о л и н а А н д р е е в н а. Но в чем же я не права, сынок? Никак в толк не возьму…
Телефонный звонок.
М е л ь н и к о в (быстро). Меня нет дома.
П о л и н а А н д р е е в н а (в трубку). Да, слушаю. Его нет дома. (Положила трубку.)
Пауза.
По-моему, это была она. Так и подмывало сказать: в окошко сиганул ваш Илья Семенович! Да-да… от большой храбрости. Это я должна, если хочешь знать, хлопнуть дверью! Потому что не желаю обманывать людей! А тем более — Наташу Горелову… Отвечай сам, что тебя нет дома! И сиди тут… с «Носом»!
М е л ь н и к о в. Мама!
П о л и н а А н д р е е в н а. Да-да, ты с «Носом» будешь, а я — с Блоком! (Декламирует):
И странной близостью закованный
Смотрю за темную вуаль
И вижу берег очарованный
И очарованную даль!..
Удаляется.
Мельников, которого она так рассмешила своим пафосом, что он уже и забыл сердиться, уходит тоже, крутя головой. Свет вырубается полностью. А потом в узком луче появляется Г е н к а Ш е с т о п а л, разгуливающий одиноко по пустой школе. В учительской он обнаруживает записку на столе.
Г е н к а (читает). «Уважаемый Илья Семенович! Думаю, Вам будет небесполезно ознакомиться с сочинениями Вашего класса. Они в шкафу. Свет. Мих.»
Эту пачку сочинений Генка извлек и сортирует их по темам. Не читает, а только сортирует. Делает он это, не включая электричества, а при огне маленькой свечки в медном подсвечнике, которую он нашел в том же шкафу и зажег из неясных романтических побуждений…
Г о л о с р а с с к а з ч и к а. Этот старый медный подсвечник когда-то принес в школу и вручил непосредственно Мельникову бледный и неулыбчивый пятиклассник. Он сказал, что подсвечник принадлежал его бабушке, которая недавно умерла, а бабушка знала совершенно точно, что это вещь историческая, относится к первой половине прошлого века, и что хозяином ее был не кто иной, как Петр Яковлевич Чаадаев, и что пришел подсвечник к бабушке из знаменитого чаадаевского дома на Басманной в Москве. Доказательств, собственно говоря, не было. Был только бледный, неулыбчивый пятиклассник, который смотрел на Мельникова строго, очень желая убедиться, что учитель понял, какую ценность берет в руки. Про свечку мальчик добавил, что она, к сожалению, современная, купленная его мамой лично.
Программа не отводила на Чаадаева отдельного урока. Но Мельников стал выкраивать из тощего программного бюджета сорок пять минут на того, кто «в Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес, а здесь он — офицер гусарский», как сказал Пушкин про владельца этого шандала, если, конечно, шандал и впрямь имел отношение к Чаадаеву. Ведь никаких доказательств, только убежденность одного малокровного пятиклассника! Но на этот урок Мельников обязательно нес подсвечник. Трогал его, ласкал, загорался от этих прикосновений… Почаще бы загораться! Почаще бы верить так, как они с пятиклассником поверили друг другу…
Пока голос рассказчика говорил, Генка что-то писал и тут же сжигал на свечке. Видно, у него были творческие минуты: хлопья жженой бумаги летали по учительской…
А потом, с уходом Генки, освещение скажет нам, что новый день вступает в права, что настало утро субботы.
Посреди учительской удивленно озирается С в е т л а н а М и х а й л о в н а: откуда эти жженые хлопья?
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Кто-то что-то сжигал. Я не понимаю, уборка была или нет?
Входит Н а т а л ь я С е р г е е в н а.
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Доброе утро, Светлана Михайловна.
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Доброе, доброе… Наташа, а ведь, насколько я помню, у тебя сегодня нет первого урока. Ну-ка… (Подошла к расписанию.) Конечно, нет. Могла бы еще сладко спать.
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Нет, я из этих, из «жаворонков»… Ничего, Светлана Михайловна, лучше так перепутать, чем наоборот.
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Разумеется. Путать наоборот не советую.
Входит Т а и с и я Н и к о л а е в н а.
Т а и с и я Н и к о л а е в н а. Здрасте. Слушайте, женщины, что за человек этот ваш Илья Семенович? Вчера накричал, что я не так выражаюсь… до того обидно накричал — я работать целый день не могла, дрожало во мне все… А сегодня — подарил цветочек. Вот.
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Извинился?
Т а и с и я Н и к о л а е в н а. Где там, не вспомнил даже вчерашнее. Просто, без объяснений, подарил, и все. От избытка, наверно, — он их много несет, цветков этих… Может, не надо было брать, а?
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Кому? Кому он их несет?
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Ну никак тебе не догадаться, бедняжке! А ты все же напрягись, сообрази… Так кому же?
Входит М е л ь н и к о в. Действительно — несет букет.
М е л ь н и к о в. Доброе утро всем. Как настроение?
Молчание.
Настроение, вижу, не словоохотливое. А я, знаете, еще вчера спрашивал себя: неужто это и есть та осень, которую любил Пушкин? Быть того не может! Облачная погода без прояснений, и ничего больше. А сегодня — настоящая осень в его вкусе, вам не кажется? (Подошел к Светлана Михайловне. Протянул цветы.) Это вам.
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Мне?!
М е л ь н и к о в. Вам, вам. Поздравляю. Двадцать лет в школе — это цифра. Как говорил один полуклассик, «это не баран начихал».
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Да вы-то откуда знаете? Я и сама забыла! Но все верно: двадцать лет…
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. А почему из этого сделали тайну? Поздравляю, Светлана Михайловна… (Поцелуй.)
Т а и с и я Н и к о л а е в н а. А я в обе щечки хочу… мне в одну мало!
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Спасибо, милые мои… Спасибо…
Т а и с и я Н и к о л а е в н а. А я смотрю: Антонина, буфетчица, три бутылки шампанского тащит. Спрашиваю: куда это, по какому случаю? А она говорит: мне самой ничего не объяснили, только велели ложить в морозильник…
М е л ь н и к о в (грозно). Велели — что?
Т а и с и я Н и к о л а е в н а. Велели ло… Ой, господи, опять двадцать пять… Илья Семенович, так ведь это она так говорит, Антонина! А я говорю — «класть»…
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Вот человек: про шампанское говорят, а ему опять не тот глагол слышится! Вам надо было в поэты идти, Илья Семенович! Да и те, наверно, больше на вино теперь реагируют, чем на глаголы!
Смех. Входит д и р е к т о р, имея при себе нарядную коробку конфет.
Д и р е к т о р. Ну ясно: когда праздничное оживление, начальство звать незачем? Оно все испортит, засушит…
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Вот и неправда: с начальством нам повезло, оно у нас обаятельное, мы не успели просто…
Целуют друг друга.
Наташа, окружай директора лаской…
Д и р е к т о р. Светлана Михайловна, дорогая вы наша! На этих конфетах я написал свои первые в жизни стихи:
За двадцать деятельных лет
На ниве просвещенья
Примите полкило конфет
И тонну восхищенья!
(Вручает коробку.) Ешьте сами на здоровье и никого не угощайте. Во всяком случае, сейчас… А после уроков мы еще стрельнем пробочкой в потолок, да… Только, Светлана Михайловна, объяснили бы вы неопытной вашей коллеге, что, когда начальство декламирует собственные стишки, морщиться нельзя, нехорошо… У меня было трое «англичанок» на эту вакансию, кроме Натальи Сергеевны, — те не морщились бы, я уверен!
Н а т а л ь я С е р г е е в н а. Да вам показалось, Николай Борисович. Стишки — в самый раз!
С в е т л а н а М и х а й л о в н а. Ну раз такое дело — дайте мне! Вот Илья Семенович вечно мне устраивает викторины литературные, чтобы в лужу меня посадить. Ну есть у него такая слабость, хобби такое. Не думайте, Илья Семеныч, я не удивлю вас сейчас… ничего такого шибко интеллектуального не исполню… Но про бабью, например, долю — могу.