ся от окружавшего их, не сумели отгородиться от него. Они каялись, что были чересчур от мира сего, любили и власть, и жизнь и не смогли (часто просто были виноваты обстоятельства — переселение, изгнание и так далее) полностью обратиться к Христу, стать Его и только Его, забыть, отринуть от себя все остальное и только верить и ждать, ждать и верить.
Они знали, что жизнь дала им шанс, который не получал никто из смертных, а они прошли мимо, упустили его, и кризис, который они переживали, когда уходили из постановки, был мучителен, они мечтали об одном — прекратить и перестать жить, были безумны и безутешны. Буйство и ненависть после стольких лет молитв, после стольких лет веры и смирения, надежды и любви к ближним выплескивало из них с необычайной силой, они убивали и убивали, как звери, они считали, что им позволено все, и не могли остановиться; что человеческая жизнь? когда скоро, совсем скоро все так и так кончится и невинноубиенному, если они убивали невинного, будет даже лучше, они хоронят его от греха, помогают спастись; что же до того, что они губят себя, то им хуже, страшнее быть не может. Из-за них и земная жизнь, и муки были продлены, продлены еще на целое поколение, они ответственны за все его ужасы и страдания, и теперь, множа их, добавляя новые, они сознавали, что в тех, последних перед Страшным Судом бедствиях и катастрофах, которые, как известно, должны были умножиться беспримерно, нужны и их зверства, зверства самых чистых и недавно почти избранных, уже приближенных и остановившихся там, где осталось сделать лишь шаг.
Что те, кто еще вчера должен был стать апостолами Христа, жгут, режут, насилуют, только подтверждало, что последние времена близки и наступят вот-вот. Эта жестокость не просто уравновешивала их прежнюю жизнь и прежнее служение, открывала и опрастывала все, что они задавили в себе, но становилась их новой ролью; бывшие апостолы приближали, строили, создавали тот фон всеобщей гибели, без которого второе пришествие Христа казалось им, да и не только им, недостаточно ярким, контрастным, им надо было, чтобы никто не пожалел о прежнем мире, который оставлял и который теперь навсегда и для всех кончался.
В сентябре 1801 года, спустя шесть месяцев, как русский престол занял человек, давший согласие на убийство своего отца, во Мшанниках совпал ряд обстоятельств, и это породило ересь, едва не погубившую тогда постановку Сертана. Впервые в истории общины кончали срок и должны были уйти сразу все двенадцать апостолов. Роль ближайшего ученика Христа каждый из них имел не меньше десяти лет, они успели сблизиться, сойтись, любили и были верны друг другу. Люди они были сильные, умные, и что очень важно для дальнейших событий, Ивашка Скосырев (апостол Петр) всеми ими равно признавался и почитался старшим. Время его апостольства было и самым долгим — 27 лет.
На исходе XVIII века, возможно, тут дело во внутренних причинах, скорее в них, или до Сибири и до Мшанников дошли какие-то отголоски рационализма, но часть ссыльных уже думает, и что человек лично ответствен перед Богом, и что Господом дана ему свобода выбора, свобода воли. Конечно, в их жизни осталась и очевидна абсолютная предопределенность театрального действа, и многие по-прежнему убеждены в такой же абсолютной, но известной одному Богу предопределенности человеческих судеб, и все же накопленное несколькими поколениями не дождавшихся Христа апостолов, учеников без учителя, раскаяние, знание, что Христос не пришел и мучения людей длятся, потому что они оказались недостойны Его, сохранилось и уцелело.
Если раньше получившие место в постановке были убеждены, что потому и получили его, что избраны из других и решено, что Христос придет именно к ним, отныне они понимают, что роль — это лишь начало, они должны еще оказаться достойны Христа. Он — мерило, и Он придет к ним, только если они будут Его достойны. И вот эта, едва намеченная ими самими линия — суть ее в незавершенности отбора актеров, — линия, кстати, по духу вполне согласная с тем, что делал Сертан, однако не его, за несколько дней сентября, подчиняя их своей логике, едва не приводит к гибели всю постановку. Ссыльные пытаются уничтожить ее, пытаются уничтожить тех, кто в ней занят, и почти достигают цели.
Двенадцать уходивших апостолов с первого дня, как они получили свои роли, вслед за Ивашкой Скосыревым вели жизнь святых и подвижников, да, собственно говоря, и были ими. Они были чисты и в делах, и в помыслах, любили Христа, молились и верили, что Он придет, и не ради себя молились о Его приходе, а потому что не могли больше видеть человеческого горя, молили Христа прийти и спасти людей, потому что видели, что сами люди спастись не могут. Когда кончился последний день их апостольства, они поняли, что Христос не придет и с ними и при них зло не кончится. Кто займет их места, решено еще не было, и наступили дни, когда на земле Христа никто не ждал, дни без Бога. Это было время, когда в мире все как бы перевернулось, словно и вправду воцарился антихрист, но и в них тоже только что все перевернулось, и они не замечали подмены. Теперь им дано было видеть свою прошлую жизнь со стороны, и она была так чиста и полна веры, что все они, все двенадцать поняли, что путь Сертана ложен, он не ведет к спасению, — тогда они и пошли своей дорогой.
Лет за пять до описываемых событий во Мшанники попал и почти два месяца здесь прожил ссыльный поляк по фамилии Кислицкий родом то ли из Гродно, то ли из Люблина. На родине он был библиотекарем и домашним учителем, кажется, у Потоцких, но когда Польша восстала, ушел к Костюшке и всю войну был его связным. Когда Суворов разгромил повстанцев, Кислицкий вместе с другими попал в плен, был судим и признан виновным в том, что принимал участие в бунте, но сам не стрелял и, следовательно, заслуживает снисхождения. По приговору он был сослан в Сибирь, где его в числе нескольких сотен инсургентов было велено посадить на пашню в Барабинской степи. Ни начать, ни вести хозяйство он, конечно, не мог и через год, отчего-то рассорившись с остальными поляками, ушел от них и скитался по Сибири из города в город. Был он стар или таким казался, грязен, оборван, по-русски говорил очень чисто, но странным языком: он выучил его в тюрьме по томику стихов Державина, и все думали, что он юродивый. Его охотно кормили и давали приют.
Когда поляк попал во Мшанники, Петру он показался чем-то похож на Сертана, и тот велел его принять, хотя обычно деревня, как могла быстро, спроваживала чужаков. Вечером Петр позвал Кислицкого к себе, и они долго говорили о Священном Писании и о Христе. Поляк был человеком очень образованным, хорошо знал и Новый и Ветхий Заветы, знал древнееврейский и, главное, живя в стране, где было множество евреев, знал их обычаи. Ссыльным он помог понять и восстановить многие детали постановки, смысл которых был ими утрачен, и Петр был так рад, что предложил ему оставаться у них, сколько он захочет, но весной Кислицкий, едва растаял снег и стало тепло, ушел.
Перестав быть апостолом, Петр, как и другие одиннадцать, много думал о жизни, которую он прожил. Годы его апостольства были самые долгие, и к пониманию, что то, что они делали вслед за Сертаном, или недостаточно, или неправильно и Христос не откроется ни им, ни их потомкам, они ждут Его напрасно, — к этому он пришел позже всех. Это было страшным выводом из их невиновности, и ему, чтобы принять его и мочь сказать остальным, надо было знать, почему так и что они должны теперь делать. Он обязан был научить их, что они должны делать, потому что иначе получалось, что он забирал у них все и ничего не давал взамен. Конечно, они бы не поверили ему, никто из них бы не поверил, все бы сказали, что в нем всегда было мало веры: по внешности жил как святой, но веры в нем было мало, потому и не дано ему было стать учеником Христа, и он сам, подумав, что они скажут это, испугался, что так оно и есть, они правы. Он снова повторил все, что было в его жизни, и снова убедился, что он верил и не виновен. Тогда же он понял, что в жизни, которой они жили после смерти Сертана, ответа нет, она была целиком построена Сертаном, и если ответ вообще был, он был за ее пределами. Но о другом мире Петр почти ничего не знал. За годы, что он был апостолом, он видел совсем немного людей, которые были не связаны с постановкой Сертана: нескольких коробейников, купца, который время от времени наезжал в деревню, якутов, связи с которыми тянулись еще со времен Березняков, десяток бродяг — деревня стояла на отшибе, и они попадали сюда редко, — и наконец Кислицкого, который был не похож на остальных чужаков и которого Петр оставил напоследок, уже понимая, что если что и может помочь им, сказать, как сделать, чтобы Христос пришел, то это слышанное от поляка.
Быстро, нигде не задерживаясь, Петр перебрал якутов, купца и бродяг, а затем начал тщательно, с мелкими подробностями — из-за чего работа заняла больше недели — вспоминать и записывать все, что говорил Кислицкий, когда же, окончив, подряд прочитал, — увидел, что теперь знает, почему все так, почему жизнь людей длится и длится, сил жить ни у кого не осталось, в мире все больше греха, горя, страданий, а Спаситель не слышит тех, кто молит Его и ждет.
Среди партии бумаг, которые я купил у Кобылина при нашей первой встрече, сохранилось семнадцать листов с записями, восходящими к Кислицкому. Все они сделаны рукой Петра, но это, без сомнения, не первоначальная версия, а уже завершенная работа, судя по косвенным данным, хорошо известная во Мшанниках под названием «Слово апостола Петра», — в разное время я получил от Кобылина еще пять ее копий. «Слово» представляет собой краткое, часто отрывистое изложение Ветхо- и Новозаветных эпизодов и притч из Талмуда, причем текст построен так, что каждому из фрагментов предшествует вывод из него, а он сам выступает как подтверждение и иллюстрация вывода. В «Слово» вошли следующие главы Библии: История Ноя, Обетование Бога Аврааму, одно и второе — о вечной жизни народа, который произойдет от Авраама, обетование Бога Иакову, другие обетования Бога евреям, разрушение Содома и Гоморры, Моисей в Синайской пустыне, спасающий сделавших себе золотого тельца евреев от гнева Господа и гибели, Христос и тирянка и слова Христа, что Он послан только к погибающим овцам дома Израилева, толкование слов Петра из деяний апостолов о том, что обращение всех иудеев к Христу предварит второе пришествие Спасителя и торжество праведных, еврейское предание, что мир держится на 36 ламедвавниках-святых: ради них Господь не разрушает его, и если бы их было хоть на одного меньше, мир бы не устоял.