Вернувшись в деревню, Петр сказал христианам, что теперь знает, где евреи. Он сказал, что Бог вовсе не спасал их. Он просто не хотел, чтобы они были убиты здесь, во Мшанниках. Он не хотел этого потому, что евреи думали, что во Мшанники они посланы Господом, посланы сыграть самые страшные роли и гордились, что никто из них не изменил и не отказался, каждый остался верен выпавшему жребию. Если бы все евреи вчера были убиты в своих домах и в своих постелях, говорил Петр, они умерли бы убежденные, что погибли безвинно, а Господь знал, что это не так. И поэтому Он дал им уйти, сделал, что они от Него бежали, бежали от роли, которую Он им предназначил.
Потом Петр сказал христианам совсем другое: он сказал им, что все, чему учил их Сертан и чему они следовали из года в год, из поколения в поколение, на самом деле было придумано евреями, чтобы снова, как тысячу восемьсот лет назад в Палестине надругаться над Иисусом Христом, когда Он придет на землю.
Это обвинение Петр раньше не выдвигал, во всяком случае, когда он после утраты апостольства объяснял христианам, почему они должны покончить с евреями, его не было. Я не думаю, что он пришел к нему сам, хотя возможно и это, скорее его слова — отголосок обвинений, предъявлявшихся евреям келарем Феоктистом, за ним в последние дни перед своей ссылкой — Никоном; кто-то вынес их из Нового Иерусалима, а затем они передавались от одного к другому. Еще Петр сказал про убитых им Каиафу и фарисея, как тихо и спокойно они умерли — они словно ждали, когда он придет и убьет их, — тогда он и понял, что Господь отдает ему всех. А остальные, продолжал Петр с осуждением и укором, хотя и им тоже было дано убить евреев, не поверили Господу, решили, что Он хочет спасти евреев, струсили и не пошли с ним, с Петром, искать их, чтобы добить. Лишь в нем, Петре, в нем единственном была настоящая вера, и ему, а не другому молившийся еврей своим лицом, обращенным к Богу, открыл, куда ушли его собратья.
Но то, что говорил Петр, насколько видно из документов, убедило немногих. Возникший накануне разрыв сохранился и больше никуда не уйдет. Почему же христиане все-таки подчинились его воле и на следующий день, не оставив во Мшанниках даже стариков, пустились в погоню? Я думаю, что ответ здесь один: они хотели увидеть чудо, которое сотворил Господь.
Утром, поднявшись задолго до рассвета, христиане со всем тщанием принялись готовиться к предстоящей дороге. Они проверили и починили сани, упряжь, подогнали и взяли на каждого по две пары подбитых оленьими шкурами лыж, погрузили большой запас теплых вещей и еды. Только в полдень сборы были окончены, и они тронулись.
Их основательность мне непонятна и сейчас. Я знаю, что Петр, торопя христиан, говорил им, что евреи далеко уйти никак не могли; полуголые и голодные, они все давно перемерзли, их и убивать не придется — никого в живых уже нет. Он повторял, что вернутся они через три, самое большее — через четыре дня, и, кроме пищи, брать ничего не надо. Он может идти и один, никто ему не нужен, а зовет их с собой только для того, чтобы они убедились, что все правильно, никакого чуда нет и не было, — Господь и не думал спасать евреев. Наоборот, Он Сам расправился с ними, и теперь от этого народа, распявшего Христа, остались лишь трупы.
Слова Петра звучали, конечно, разумно, и все же христиане продолжали готовиться, как будто зная, что погоня продлится долго или даже очень долго, и сколько бы припасов они ни взяли — будет мало. Не значит ли это, что часть христиан, которая была уверена, что Господь сотворил чудо и спас евреев, уцелевших в ночной резне, по-прежнему сохраняла влияние, что вопреки Петру она сумела убедить остальных, что Господь легко им Свой народ не отдаст. Точно, что они говорили и думали, я не знаю. Одни, наверное, — что предприятие вообще безнадежное, допустив гибель многих из евреев, Господь остаток их решил спасти во что бы то ни стало; стоящие ближе к Петру, возможно, по-прежнему верили, что рано или поздно Господь поймет, почему они хотят убить евреев, поймет, что они правы, и отдаст им их, но сейчас мне важно другое: судя по всему, именно тогда у христиан появляется новый источник власти, и Петр вынужден с ним считаться. Если это верно, многое из последующего становится яснее.
Начало погони за евреями было таким медленным, что и не походило на погоню; люди и лошади еле передвигали ноги, и Петр, который с рассвета изводил себя и ждал, когда они тронутся, теперь, не понимая, что злого умысла здесь нет, они просто еще не втянулись, бегал от упряжки к упряжке и стегал плеткой, не разбирая, человек или скотина и куда придется удар — по спине или в лицо. Пока они ехали по деревне, ему казалось, что христиан совсем мало, что многие испугались и попрятались, он даже обыскал несколько крайних изб, но никого в них не нашел, когда же сани — и те, что уже двигались вниз, к болоту, и те, что только выезжали из дворов, — стали в хвост друг другу и караван растянулся больше, чем на полверсты, он понял, что ошибся, и расплакался от радости, что пошли все. Потом была новая задержка, лед был тонок, лошади проваливались в воду, и Петру несколько упряжек пришлось отправить обратно в деревню взять для настила досок. За болотом они поехали быстро. Везде уже был снег, но не глубокий, и лошади уставали мало. Петр думал, что если и дальше дорога будет не хуже, они скоро нагонят евреев, — он и так удивлялся и говорил это, что евреи столько сумели пройти. Но на второй день снова начались болота, везде были незамерзшие промоины; доски, которые они везли с собой, помочь уже не могли, им пришлось выпрячь лошадей и тащить припасы на себе. К счастью, у них были две пары легких якутских нарт.
Евреев они, несмотря на его заверения, не догнали ни на второй день, ни на третий, и Петр, не понимая, куда те делись, все больше боялся, что христиане сбились с пути. Наверное, стоило повернуть обратно, но он видел, что люди недовольны и второй раз их ему не поднять, да и под снегом ничего не отыщешь. Конечно, евреи, чтобы запутать следы, давно могли свернуть в сторону, он боялся и этого, хотя раньше твердо знал, что страх, холод, усталость, близость смерти позволяет им бежать только прямо.
В этом он был прав: ужас гнал евреев как можно дальше от Мшанников и не давал им свернуть. И все же прошло полмесяца погони, прежде чем христиане наконец увидели на своем пути первый труп перебравшегося через болото еврея. Потом неделя за неделей они находили по одному-два трупа и, складывая их с теми, что похоронили во Мшанниках, видели, сколько евреев осталось.
Когда христиане поняли, что Петр ведет их правильной дорогой, ему с ними стало легче и сам он успокоился, повеселел. И еще: после того, как они нашли первого мертвого еврея, в них проснулся охотничий инстинкт, и теперь он вел их, когда Петр уставал.
Привыкнув и приспособившись, они шли по стопам евреев, каждый день и даже каждый час думая, что вот-вот их настигнут — и тогда все, но очень долго довольствовались лишь тем, что считали трупы да несколько раз добили, кажется, трижды добили, отставших и ослабевших. Только однажды, в середине декабря, когда христиане два дня подряд не останавливались и день и ночь, они нагнали арьергард, убили двух крайних евреев, видели их всех, думали, что со всеми покончат, но евреи пошли быстрее, а у христиан сил уже не было.
Тот день был рубежом, и они навсегда запомнили, как выйдя из низкого, кривого, едва в рост человека березняка, увидели на следующей сопке черные точки медленно бредущих друг за другом евреев. Воздух был чист, и хотя до них было еще далеко, христиане хорошо различали, как эти точки меняются местами — те евреи, кто мог или чья была очередь, выходили вперед и шли по целине, а остальные, сберегая силы, наступали точно в их следы, и так, сколько бы они ни шли и где бы они ни шли, от них оставался единственный след, и гнавшиеся за ними, никогда не знали: один здесь прошел человек или целый народ.
Настигая евреев, уже как бы соединившись с ними — в одну меру передвигая ноги, ставя их след в след, — христиане, потому что снег был хорошо утоптан и им идти было намного легче, все время приближались к евреям, видели, как с каждым часом точки увеличиваются, растут, перестают быть точками, становятся людьми, и люди тоже растут, и уже ясно, что им не спастись. Никто из евреев не оборачивался и не смотрел назад, но, наверное, они все же почувствовали христиан и пошли немного скорее, а, может быть, христианам показалось, что евреи прибавили, — вряд ли у них на это были силы, — просто сами христиане устали и медленнее догоняли идущих впереди евреев. Все-таки, как я уже говорил, двух крайних евреев они настигли и убили, но на это ушло время, евреев надо было не только убить, но и оттащить в сторону, идя долго по натоптанной тропе, никто из христиан не хотел теперь обходить трупы и вязнуть в глубоком снегу. Мертвые евреи были неудобными и неожиданно тяжелыми, сдвинуть их с дороги никак не удавалось, и когда христиане наконец расчистили путь, евреи снова из людей сделались точками. И сколько в тот день они ни шли, эти точки уменьшались и бледнели, пока в сумерках не пропали вовсе.
Ночью начался буран, и к утру, когда ветер стал затихать, ни евреев, ни их следов нигде не было, и христианам опять пришлось идти по целине. После этого погоня, во всяком случае по внешности, перестает быть погоней, силы тех, кого преследуют и кто преследует, сравниваются, и расстояние между ними сохраняется, словно оно обговорено и обозначено. Напоминая этап, они неделя за неделей, месяц за месяцем, как и тогда, идут друг за другом: христиане за евреями — и не понятно, кто и куда их ведет. Христиане тоже теряют силы, тоже ложатся в снег и замерзают, и их отличие от евреев лишь в том, что считать умерших некому, — за христианами никого нет, они идут последними. Этих ослабевших, отставших и замерзших среди христиан все больше, сколько — сказать трудно, но вряд ли намного меньше, чем у евреев, а может быть, и не меньше. Когда силы и христиан и евреев кончаются, они и вправду, словно это этап, останавливаются, иногда совсем рядом, так что даже видят друг друга, день или два стоят, а потом идут снова. Чтобы христиане шли сами и не наступали в их следы, евреи стараются поддержать разрыв и поднимаются первые. Бег продолжается всю осень и зиму. В феврале умирает апостол Петр, и, кажется, к тому времени в живых уже нет ни одного из апостолов: почти старики, они погибли раньше.